Любовь и социальная субординация женщин (1), начало
Этот текст я написала некоторое время назад и он висел под замком в сообществе. Это своего рода продолжение деконструкции мифа о добытчике-защитнике, цельный текст которой пока не складывается, потому что - благодаря драгоценному общению с единомышленницами - постоянно возникают новые моменты, ньюансы, целые направления мысли.
Любовь как концепция, социализирующая практика и как организатор опыта межполовых отношений представляет собой неотъемлемую часть социальной системы подчинения женщин. Анализ и деконструкция любви необходимы для выявления механизмов установления и осуществления этого подчинения, а в более общем плане - для анализа функционирования всей гендерной системы, равно как и для формулировки предложений по её трансформации.
“Love is the opium of the women, as the religion of the masses.
While we loved, men ruled”
Kate Millet
Мой (и наш, радикально-феминистский) основной тезис относительно «любви» заключается в том, что «романтическая» любовь (половая любовь, любовь-страсть), как социализирующая практика и как организатор опыта межполовых отношений, представляет собой если не основу, то один из наиболее важных элементов в системе социальной субординации женщин.
Когда большинство из внешних ограничений, которое традиционное общество накладывает на женщину, оказывается снятыми (пусть даже формально), - когда женщины завоёвывают и отстаивают право на оплачиваемый труд, возможность свободно распоряжаться личными средствами, возможность контролировать свою репродуктивную способность, конституционно закрепляют своё равенство и равноправие и проч., - мы словно раскапываем под толстым слоем упразднённых внешних запретов некоторые вещи, вид и значение которых очень пугает и смущает нас. Практически всегда приводит в отчаяние. Иногда даёт свободу, - тем, кто осмеливается её взять.
Речь идёт о том моменте, когда «отступать некуда», и перед нами встаёт необходимость проанализировать и деконструировать «романтическую любовь», «любовную страсть», «половую любовь» (далее, для краткости, я буду употреблять слово «любовь»).
Любовь можно определить на базе четырёх элементов [William Jankowiak]:
1) идеализация другого
2) эротизация другого
3) желание интимности
4) ожидание, надежда на продолжение связи в будущем.
В западной культуре именно эти четыре элемента считаются специфическими для любви. Оговорка о «западной культуре», которой пользуются исследователи для того, чтобы не быть обвинёнными в этноцентризме, довольно вызывающе контрастирует с универсальностью содержаний устной и письменной традиций о любви, с повсеместной стереотипированной репрезентацией половой любви, как высшей формы отношений между женщинами и мужчинами (любовь по умолчанию представляется гетеросексуальной в коллективном сознании), как чего-то аутентично человеческого, стоящего в стороне от каких бы то ни было различий и иерархий, политических и экономических интересов. Я полагаю, что западная культура отличается от остальных только тем, что последние несколько столетий она наиболее интенсивно работала над любовью в контексте новой концептуализации субъекта и субъективности, в контексте новой формулировки неравенства женщин и мужчин. Современный индивид в западной культуре формулируется в терминах любви, привязанности, связи и принадлежности. Любовь также имеет первостепенное значение в современной демаркации сфер общественного и личного, в определении брака: благодаря любви «семья» превратилась в некоторое пространство, насыщенное чувством, чувственностью, а сексуальность «одомашнилась». Укрепление «любовной семьи» - гетеросексуальной пары, сконцентрированной на самой себе - постепенно разрушило остальные социальные связи. Всё это - в контексте обязательной и компульсивной гетеросексуальности, столь характерной для патриархатных обществ.
В конце 20 века появились работы [Anne G. Jonasdottir, Wendy Langford, Silvia Federici], обращавшие внимание на то, что существует тесная связь между любовью как организационным принципом в отношениях полов и организацией социальной субординации женщин, - следовательно, необходимо выявить и проанализировать эту связь.
Интересно, как организуется сопротивление такому анализу. Женщины выступают с тезисом о том, что анализировать любовь - значит признать собственную несостоятельность в «личной» жизни, лишиться мечты и обречь себя на «безликое» и безрадостное существование. Мужчины отрицают саму возможность определения и анализа любви, возможность сделать любовь предметом исследований, в отличии от, например, власти.
В рамках исследования «Любовь, здоровье и неравенство: гендерные идентичности и практики у женщин» было решено задействовать два диаметрально противоположных коллектива женщин: участниц психо-терапевтической группы и женщин, причисляющих самих себя к феминисткам. В первом случае применялись теорико-методологические средства социальной психологии, во втором случае - теорико-методологические средства социальной антропологии. В том, что касается психологического аспекта исследования, рабочая гипотеза состояла в том, что субъективность женщин как таковых определяет семейная группа и отношения со значимыми фигурами; и что в организации социальной субординации женщин решающее значение имеют любовные отношения и отношения привязанности - особенно, отношения с половым партнёром. В социально-антропологическом аспекте ставилась задача показать, как определённые социальные и политические практики формируют у женщин критическое отношение к собственной вовлечённости в культурную практику любви как системы принуждения и подчинения, вызывают сопротивление этой системе.
Субъективность, плохое самочувствие женщин и любовь: ревизия с позиций феминизма
Мы живём в обществе с такой социальной организацией, которая предусматривает для мужчин и женщин неравное, различное и иерархично организованное положение. Это решительным образом влияет на формирование субъективности большинства женщин. Здесь под «субъективностью» понимается [Almudena Hernando] «особый вид интериоризации и воспроизведения комплекса ценностей и форм поведения, с помощью которых мы сами способствуем укреплению нашего подчинённого положения в отношении мужчин». Оказывается крайне насущным не только анализ внешних условий неравенства, но и этих внутренних механизмов укрепления господства мужчин и подчинённого положения женщин. С помощью феминистского подхода в психологии и психоанализе, сформировавшемся вокруг так называемых «Исследований Субъективности», мы смогли выдвинуть гипотезы, объясняющие, каким образом мужские фигуры приобретают такое диспропорциональное значение в построении женской идентичности.
Во-первых, патологическая гендерная социализация, буквально «фабрикующая индивидуальность». Речь идёт об иерархичной социализации, дифференциально усиливающей определённые психологические черты: «психология доминирования» для мужчин vs «психология слабости и поражения» для женщин. В процессе постоянного сравнивания формируется «перманентное гендерное неравенство», которое для женщин, как подчинённых, включает в себя обязанность, необходимость и основную задачу «знать характеристики и потребности вышестоящих».
В процессе гендерной социализации как девочки, так и мальчики подвергаются различным депривациям и цензуре в отношении определенных желаний и потребностей, одни из которых подавляются, в то время как другие усиливаются повторением и тренировкой. Это приводит к гипертрофии определённых психологических характеристик, отчётливо ориентированных на антитезу, диморфизм и соответствующих двум господствующим гендерным моделям. Что касается девочек-женщин, то их психика оказывается гипертрофированно ориентированной на принятие, адаптацию к мальчикам-мужчинам и на их всестороннюю поддержку, выражающуюся прежде всего в удовлетворении их требований, сформулированных как потребности.
Во-вторых, эта иерархично дифференцированная социализация приобретает особенное значение в период полового созревания [Emilce Dio Bleichmar], когда формирование собственного желания у девочек подчинено и происходит под влиянием взрослого мужского взгляда:
Обычным для большинства женщин оказывается опыт открытия для самих себя того, что их тело обладает силой сексуальной привлекательности - и это открытие происходит в детстве или в подростковом возрасте непосредственно под взглядом взрослого мужчины. Это особенный взгляд, наполненный сексуальным содержанием, по-разному интерпретируемым - в соответствии с имеющимся опытом - взрослым мужчиной и маленькой девочкой. Это взгляд, который имплантирует в детскую психику содержание, идею, знание, от которого девочка на имеет возможности избавиться: её тело, даже если оно одето, способно спровоцировать раздевающий её взгляд.
Опыт, переживаемый девочкой, учит её, что сексуальный стимул происходит извне, а не возникает изнутри, будет определяющим в конструировании такого способа «быть женщиной», который подразумевает принятие и интериоризацию идеи о том, что женщина - это то, что вызывает в других сексуальное желание.
Сам факт того, что «женственность» конструирует в нас такую идентичность, которая существует только через зрительное восприятие другого, автоматически помещает нас в состояние постоянного телесного страха и отчуждения. Тогда подавление сексуального желания и трансформация страха сексуального насилия в идеализацию «любви» становятся гарантией и спасательным кругом для гендерного нарциссизма (каким-то образом надо себя уверить, что «психология слабости и поражения» не опасна и не унизительна) и для поддержания чувства телесной целостности.
Гендерная социализация делает женщин слабыми, настроенными на поражение и неспособными к самозащите; ранняя сексуализация, имплантация взрослых гетеросексуальных содержаний в детскую психику приводит к хроническому переживанию страха и отчуждения от собственного тела. Постоянно ориентированная вовне психика женщины становится чрезвычайно лабильной, ориентированной на адаптацию и истощается в постоянной тревожности: любой конфликт поэтому переживается крайне болезненно, и постоянно изыскиваются средства для избегания потенциально конфликтных ситуаций.
Третьим элементом, играющим решающую роль в субъективном воспроизведении женщинами собственного подчинённого положения по отношению к мужчинам, является провозглашаемая обществом особая способность женщин в сфере чувств, автоматически делающая её незаменимой в деле жизнеобеспечения и эмоциональной поддержки мужчин. Сфера чувств - это якобы та особая область, где забитое отчуждённое существо - женщина - обладает волшебной властью, неограниченными возможностями самореализации.
Эти три фактора («психология поражения», отчуждение от собственного тела и самоограничение «сферой чувств»), которые формируют субъективность женщин, создают и особую систему ценностей, в которой «материнский заботливый идеал» является основанием «женственности». Отсюда возникает субъективное стремление к установлению особых отношений, характеризуемых как «угодливая принадлежность» [Jane Baker Miller]. «Угодливая» в том смысле, что интерес женщины не вращается вокруг её собственных потребностей, нужд, интересов и эмоций, а вокруг процесса угадывания и удовлетворения потребностей и нужд взрослого вышестоящего другого, адаптации к его интересам и особенностям его эмоциональности. Женщина считает, что, удовлетворяя потребности другого и приноравливая себя к его интересам, она гаратирует себе его любовь («осуществляет власть в сфере чувств», как уверяет её общество): если мы помним, что «женская идентичность», «женственность» существует только в зрительном восприятии и (сексуализованном) желании вышестоящего другого, то мы можем без труда понять, что отказ в любви равносилен для женщины отказу в существовании. Такая форма субъективности называется «я-в-отношениях»: пока «отношения» есть, «я» существует; прекращение отношений грозит женщине деперсонализацией.
Основной особенностью является то, что существование (экзистенция) женщины возникает и поддерживается в контексте связи и принадлежности другим. Чувство женской идентичности организуется вокруг способности устанавливать и поддерживать отношения, принадлежать определённому кругу людей. Большинство женщин развивает в себе настоящую потребность верить в то, что где-то есть сильный мужчина, к которому они могли бы обратиться за помощью и поддержкой, через связь с которым они могли бы обрести уверенность и чувство защищённости в мире.
Исследуя психическую организацию для женского «я-в-отношениях» мы приходим к выводу, что необходимость «быть-в-отношениях» представляет собой «Идеальное Я», сформированное в ранних отношениях с матерью на основе «матричных установок» гендерной социализации:
- «девочки не дерутся» (не проявляют агрессию)
- «если ты не будешь угождать, тебя не будут любить
- «быть хорошей значит находиться в распоряжении» (у вышестоящего другого)
- «быть хорошей (настоящей) женщиной значит уметь заботиться, беречь и обеспечивать» (отношения, собственный приятный и опрятный внешний вид, вещи, других людей)
- «давать приоритет собственным интересам значит быть эгоисткой»
- «быть женщиной значит уметь прощать»
«Идеальное Я» (Супер-Эго), как известно, выполняет роль внутреннего морального цензора, чьё «осуждение» и «наказание» воспринимается нами как «невыносимые». В качестве «невыносимого наказания» для девочек с самого раннего возраста назначается «потеря любви значимого другого». Это «невыносимое наказание» назначается тогда, когда девочка-женщина не выполняет мандата «взять на себя ответственность за жизнь других». И наоборот, удовлетворительное, одобряемое извне и соответствующее общественным канонам выполнение этого мандата становится для девочки-женщины источником нарциссического удовлетворения, а это в свою очередь ведёт к тому, что девочкам-женщинам становится трудно или невозможно различать между собственными желаниями и потребностями и гендерным категорическим императивом «взять на себя ответственность за жизнь других».
Единственным способом нарциссического удовлетворения для женщин становится, таким образом, одобрение другого. Именно при таких условиях и возникает подчинение [Benjamin]. Желание получить одобрение «могущественного», вышестоящего другого становится опасным для самой субъективности женщины:
Когда мы говорим об угнетении, необходимо помнить, что над нами властвуют, не отрицая наши желания, а формируя их, превращая их в добровольных слуг, в рабов и представителей «другого» внутри нас.
Такие имплантированные, сформированные извне желания приведут женщину к симбиотическим отношениям, в которых другому будет принадлежать власть регулировать уровень тревожности и страха женщины (угроза потери любви через критику и обесценивание), и которые неизменно будут означать отказ женщины от развития собственной личности и постепенную деградацию.
Анализ работы терапевтических групп: новые гипотезы для понимания отношений любви
Семья/семейная группа представляет собой первый институт, позволяющий наблюдать действие господствующих в обществе идеологий. На примере семейной группы мы можем изучать способ связи и взаимодействия одного индивида с другим и с группой. Любая индивидуальная ситуация конфликта или противоречия должна изучаться в том социальном контексте, в котором данная ситуация возникает и развивается. Различные «отчуждающие» формы взаимодействия индивида и группы ведут к страданию и увеличивают риск душевных заболеваний у индивида: в этом смысле болезнь, расстройство оказывается индикатором проблемы, но не индивидуальной, а группальной [Pichon-Rivière].
Социальное неравенство женщин и мужчин в контексте семейной группы будет иметь следствием формирование «связи через подчинение»: эта связь характеризуется тем, что девочка-женщина помещается внутри группы в положение «нужды и необходимости». Такое положение строится на неверном понимании важности любви другого в построении идентичности девочки и на страхе перед развитием и проявлением собственной личности, так как такое проявление существенно повышало бы риск «потери любви». Через наблюдение за происходящим между отцом и матерью девочка учится тому, что женщина, организующая свою жизнь в соответствии с собственными осознанными и признанными желаниями, рискует потерять «любовь» мужчины и практически всегда теряет её. Потеряв любовь мужчины, женщина маркируется семейной группой и обществом как «плохая», «несчастная» и как «не-женщина».
Фантазия о любви мужчины как о высшей ценности, которую можно как заслужить, так и потерять, постепенно организует жизнь девочки-женщины вокруг цели достижения и поддержания этой любви. Таким образом, девочка-женщина становится «перманентно нуждающимся субъектом»: она нуждается во внешнем одобрении-любви и его видимых, осязаемых проявлениях, чтобы подтвердить свой статус «женщины», получить нарциссическое удовлетворение и избежать «невыносимого наказания» со стороны её «Идеального Я».
В рамках терапевтических групп была проведена попытка выяснить, через какие внутрипсихические механизмы идея сверх-важности «сферы чувств», и конкретно сверх-важности любви-одобрения сексуального партнёра, превращалась в центр жизни многих женщин. Участницами терапевтических групп были женщины, у которых были диагностированы депрессия, обсессивно-компульсивные расстройства и расстройства тревожности и фобии, и которые не получали ранее терапевтической помощи. Все участницы терапевтических групп были замужем или «в отношениях».
Одним из центральных моментов в работе терапевтических групп стало оказание помощи участницам группы в осознании того, как возникает чувство вины и страх стать «плохими женщинами», когда в процессе взаимоотношений с группой и с терапевтом появлялись «запрещённые», табуированные эмоции, чувства, переживания. Присутствие зависти, гнева, желание быть центром внимания в группе, желание власти и влияния в группе, желание самоутверждения и стремление принимать решения выливались в моменты максимального напряжения в группе, когда женщины испытывали страх, что подобные проявления могли привести к отвержению их группой, к тому, что они «останутся одни» и будут чувствовать, что «их никто не любит». Женщины также переживали противоречия между улучшением самочувствия и осуждением и критикой со стороны сексуальных партнёров: «Муж говорит, что с тех пор, как я стала посещать группу, я стала гораздо хуже... а я, наоборот, с тех пор как перестала столько молчать и терпеть, чувствую себя гораздо лучше».
Как только женщинам удавалось признать за собой «запрещённые» переживания, появлялась возможность по-настоящему работать с историей отношений в родительской семейной группе и с тем, каким образом участницы группы учились «быть женщинами». Постоянно возникала фигура матери, центрированная на муже и зависящая от него, которая не хотела, чтобы дочь была такой же зависимой; или фигура матери, воспринимаемая как бесполезная, некомпетентная, плохая, зависимая от собственной матери и находящаяся в отношениях абьюза с мужчиной. Все участницы группы выражали чувство того, что были «нелюбимы» родителями, так как отец и мать были слишком заняты собственными разногласиями. Особенно сильно переживается осознание того, что мать предпочитала нелюбовь мужчины отношениям с дочерью:
«наша мама развелась с отцом и ушла к другому, а нас отправили жить к теткам»
«моя мама была постоянно не в духе из-за того, что у неё не ладились отношения с отцом».
Наряду с этим опытом в родительской семейной группе, где фигура мужчины наделялась сверх-ценностью, у многих участниц был опыт детского сексуального абьюза разной степени тяжести, который переживался как противоречие, неспособность дать однозначную оценку происходившему. В воспоминаниях женщин присутствуют взрослые мужчины, сексуальное внимание со стороны которых расценивается как положительный знак и одновременно как результат провокации, «нехорошего или неправильного поведения» со стороны маленьких девочек. Подростковый опыт «отношений» со сверстниками-мальчиками также часто свидетельствует об абьюзе:
«Я была очень болтлива, и мой парень часто пинал меня, чтобы я замолчала»
«Я постоянно врала, чтобы он был доволен мной».
Сочетание хронической эмоциональной депривации («нелюбовь/невнимание матери» или «недостаточная любовь») в детстве и одновременное наблюдение того, как наиболее значимые переживания взрослых женщин концентрируются на другом типе отношений - не с ребёнком и не с другими членами семейной группы, а со взрослым мужчиной, - формирует у девочек-женщин устойчивую идею о половой любви как о центральном элементе в собственной жизни: «Единственное, что я хотела, - это чтобы какой-нибудь мужчина полюбил меня...» Проблемы в любовных отношениях с мужчинами также выдвигаются женщинами и как основная причина «несчастливой, неудавшейся жизни». «Удавшейся», по контрасту, считалась бы такая жизнь, в которой любовные отношения с мужчиной избавили бы от фрустрации, вынесенной женщиной из родительской семейной группы. Идеализация любовных отношений с мужчиной у женщин идёт в паре с обесцениванием собственной способности управлять своими эмоциями и чувствами, и особенно в том, что касается конфликтов, рационализаций и переживаний, связанных с сексуальностью:
«Мужчина-то тебя будет держать на коротком поводке...»
«Если бы я не вышла замуж, то не знаю, со сколькими бы я переспала...»
«Я бы сегодня была бы с одним, а завтра с другим.., однажды я с тремя сразу переспала»
Таким образом происходит сцепление между социальными установками на мужскую гегемонию и установками родительской семейной группы, организованной вокруг фигуры мужчины: формируется ложное представление о том, что с помощью любви мужчины женщина может перестать быть «нуждающимся субъектом»:
«Мы думаем, что наша жизнь полна тогда, когда мужчина наполняет её»
«То, что он любил меня, хотя я была «недевочкой», мне казалось лотерейным выигрышем».
Потребность быть любимой, тоскливая тревога от ощущения себя нелюбимой, и трудность признаться себе в том, что её не любят присутствовали у участниц терапевтических групп на протяжении всей жизни, и во всех значимых отношениях они выбирали стратегию подчинения, как способ «гарантировать» себе любовь другого. Именно потребность быть любимой не только не осознается женщинами до участия в терапевтических группах, но и активно отрицается ими с помощью различных психологических защит. В некоторых группах центральным событием стало именно открытие женщинами этой потребности в самих себе и той нарциссической раны, которую наносит подсознательное понимание, что эта потребность не была и не будет удовлетворена.
Чтобы заработать любовь другого, женщины использовали различные виды стратегии подчинения (которые в большинство случаев доводили их до полного истощения): старались стать незаменимыми, шли «на уступки», то есть на отказ от части своей личности, которая по тем или иным причинам не устраивала значимого мужчину. Такие стратегии «покупки любви» ни разу не привели к успеху: женщины чувствовали, что наложенная на них и интериоризованная задача «быть любимой» не имела положительного решения. Складывается впечатление, что эти женщины были подвержены навязчивой идее о том, что любовь может дать им место в мире, и что, не получив эту любовь в родительской семейной группе, они должны были во что бы то ни стало заработать её в отношениях с мужчиной.
На примере терапевтических групп можно было отчётливо проследить, что женщины мыслят любовные отношения с мужчиной не как таковые, не как отношения, которые в реальности что-то дают им, или в которых реализуется взаимность, а как «вечное обещание», что «когда-нибудь тебе что-то дадут». Такой подход позволяет избежать анализа депрессивной ситуации «отсутствия любви». С другой стороны, быть зависимой, подсесть на надежду получить в будущем любовь затрудняет процесс осмысления самой себя в отношениях, как своего одиночества, так и своего потенциала:
Женщине необходимо построить саму себя как субъекта, что неизбежно ставит под вопрос место мужчины в её психизме. Вековая оккупация женского психизма неизбежно ставит перед женщиной задачу выселения чужого. Мужчина должен перестать представляться ей как гарант её собственного чувства идентичности, добытчик средств к её существованию, руководитель её отношений с миром и легитиматор её желаний. Все эти места должны быть заняты самой женщиной [Nora Levinton].
В процессе построения «неотчуждающего типа отношений» между женщинами-участницами терапевтических групп сами женщины начинают чувствовать, как ощущение личной автономии на основе бескорыстной поддержки, оказываемой группой, возрастает. Они начинают сами анализировать собственные установки, сформированные (или нет) под влиянием гендерных императивов; отдают себе отчёт, как ощущения гратификации и удовлетворения не обязательно связаны со сферой отношений с мужчиной. Страх начинает осознаваться как средство внутреннего контроля: «Сейчас я понимаю, что раньше я не осмеливалась говорить, что думаю, потому что боялась, что меня не будут любить».
Постепенно женщины учатся различать между своим мнением и вычислением, просчитыванием вероятности того, будут ли её любить или нет. Сфера чувств перестаёт казаться такой важной, как раньше, женщины начинают испытывать интерес к окружающим, к событиям внешнего мира, не связанным с её «историей любви», искать новые возможности индивидуации. Такие простые действия, как путешествие в одиночку в другой город или ежедневные одиночные прогулки пешком становятся для женщин чуть ли не трансцендентным опытом: они делали, что хотели, они были одни, и мир не упал им на голову.
Окончание текста