Прощание со Шмидтом.
Понадобилось время, чтобы подобрать нужные слова. Точнее сказать, слова, хоть как-нибудь подходящие.
У каждого из нас случались в жизни тяжелые личные утраты. Такова жизнь. Уход близкого, родного человека - всегда трагедия. Личная трагедия.
Уход Сигурда Оттовича, которого многие из нас считали своим близким человеком, все-таки трагедия иного рода.
Расщепление времени.
Я не говорю о чувствах и ощущениях его родственников, это не мой вопрос. Я говорю о более широком круге людей. Или о менее широком круге. Я говорю о себе.
То, что его уже нет - это какое-то недоразумение. Он был всегда, и, как я считал, должен всегда оставаться.
Ведь это естественно, что в новогодние праздники он позвонит и поздравит. Или пришлет отзыв маме на книгу.
И поедет, как обычно, в конце лета в Кубинку. Можно будет наведаться туда к нему, и искупаться в речке, пока он ужинает в санаторской столовой.
Теперь, ВДРУГ, он, неподвижный, лежит с какой-то странной полуулыбкой на неестественно бледном лице, маленький, посреди огромного холма цветов - роз, гвоздик, ирисов, других неизвестных мне - красных, голубых, белых, желтых. Седая маленькая старушка, Ирина Антонова, кладет оранжевые - абрикосовые - гвоздики. Петя Белозеров - бордовые розы.
Кто-то говорит, что Шмидт любит цветы. И поправляется тут же: "любил".
Но меня угнетает использование прошедшего времени по отношению к нему. И не меня одного - вот и еще один человек, рассказывая о Шмидте, сбивается на настоящее время.
В какой-то момент во время прощания с ним я понял, что похожее неловкое ощущение испытывают и некоторые другие присутствующие в ритуальном зале ЦКБ люди.
Неловкость в отношениях Времени и Шмидта.
Потом эта неловкость пройдет. Я привыкну к тому, что об "был", "говорил", "писал", "рассказывал", "смеялся".
Пока не верю.
Хотя своими глазами видел, как по завершении церемонии служитель сгребал в охапку цветы, убирал их, переносил на стулья, стоявшие у стены, а после накрыл гроб с телом Шмидта тяжелой, темно-красного дерева, полированной крышкой. Видел, как закрытый гроб опустился в нишу.
Я ловлю себя на мысли, что смотрю на этот гроб спокойно, а ведь всего несколько минут назад не мог сдерживать слез.
Вероятно, я вернулся к спасительному ощущению, что ничего не произошло.
Что Шмидта ТАМ нет.
Сигурд Оттович встал, поправил свой старенький темно-серый пиджак, и, опираясь на палку, ушел к себе домой, на Кривоарбатский, на четвертый этаж, из лифта направо. И сидит на кухне, пьет невкусный кофе. Или за столом в рабочем кабинете, среди книг, газет, журналов, перед печатной машинкой читает какую-то газетную вырезку при свете зеленой настольной лампы.
У каждого из нас случались в жизни тяжелые личные утраты. Такова жизнь. Уход близкого, родного человека - всегда трагедия. Личная трагедия.
Уход Сигурда Оттовича, которого многие из нас считали своим близким человеком, все-таки трагедия иного рода.
Расщепление времени.
Я не говорю о чувствах и ощущениях его родственников, это не мой вопрос. Я говорю о более широком круге людей. Или о менее широком круге. Я говорю о себе.
То, что его уже нет - это какое-то недоразумение. Он был всегда, и, как я считал, должен всегда оставаться.
Ведь это естественно, что в новогодние праздники он позвонит и поздравит. Или пришлет отзыв маме на книгу.
И поедет, как обычно, в конце лета в Кубинку. Можно будет наведаться туда к нему, и искупаться в речке, пока он ужинает в санаторской столовой.
Теперь, ВДРУГ, он, неподвижный, лежит с какой-то странной полуулыбкой на неестественно бледном лице, маленький, посреди огромного холма цветов - роз, гвоздик, ирисов, других неизвестных мне - красных, голубых, белых, желтых. Седая маленькая старушка, Ирина Антонова, кладет оранжевые - абрикосовые - гвоздики. Петя Белозеров - бордовые розы.
Кто-то говорит, что Шмидт любит цветы. И поправляется тут же: "любил".
Но меня угнетает использование прошедшего времени по отношению к нему. И не меня одного - вот и еще один человек, рассказывая о Шмидте, сбивается на настоящее время.
В какой-то момент во время прощания с ним я понял, что похожее неловкое ощущение испытывают и некоторые другие присутствующие в ритуальном зале ЦКБ люди.
Неловкость в отношениях Времени и Шмидта.
Потом эта неловкость пройдет. Я привыкну к тому, что об "был", "говорил", "писал", "рассказывал", "смеялся".
Пока не верю.
Хотя своими глазами видел, как по завершении церемонии служитель сгребал в охапку цветы, убирал их, переносил на стулья, стоявшие у стены, а после накрыл гроб с телом Шмидта тяжелой, темно-красного дерева, полированной крышкой. Видел, как закрытый гроб опустился в нишу.
Я ловлю себя на мысли, что смотрю на этот гроб спокойно, а ведь всего несколько минут назад не мог сдерживать слез.
Вероятно, я вернулся к спасительному ощущению, что ничего не произошло.
Что Шмидта ТАМ нет.
Сигурд Оттович встал, поправил свой старенький темно-серый пиджак, и, опираясь на палку, ушел к себе домой, на Кривоарбатский, на четвертый этаж, из лифта направо. И сидит на кухне, пьет невкусный кофе. Или за столом в рабочем кабинете, среди книг, газет, журналов, перед печатной машинкой читает какую-то газетную вырезку при свете зеленой настольной лампы.