Неюбилейное
...О как они (вы? мы? ну, пусть пока они, так спокойнее) все эти двадцать лет страшились призрака русского бунта, бессмысленного и беспощадного. Как опасались, что чрезмерное доверие к народному волеизъявлению выпустит на волю клубящийся хаос. Как остерегались любой активности снизу.
«Народ» - да, это расплывчатое понятие и сейчас в ходу. Они используют его для того, чтобы обозначить некую значительную и аморфную массу, не такую образованную, мало рассуждающую, мыслящую стереотипами, зато мощную и трудно остановимую. Народ оценивается по тому, насколько он играет на правильной стороне. Поэтому в те августовские дни у них (у нас?) было три дня, когда они гордились страной и народом. Но всегда было, было томящее подозрение, что у народа это ненадолго. Помню полуночный вагон метро - где-то через неделю после 19-го. Ожесточенный спор - выбрал бы народ Сахарова (кем? президентом? депутатом?), если бы, о ужас, дать ему выбирать. (А мы, то есть не мы, мы ничего не решаем, но правильные люди наверху и не дадут ему выбирать, потому что...)
И с тех пор всё время, за двадцать лет никакого продыху. Каждый день несут тридцать пять тысяч курьеров новые вести о злокозненности демоса. То в парламент избрали негодяя. То собрался огромный митинг против хороших реформ и крошечный - в поддержку. То суд присяжных оправдал явного бандита. То в интернет-голосовании победил Сталин-имя-России. То на соцопросе 99 процентов высказалось за смертную казнь. То еще какая-нибудь байда в этом вкусе. Можно только радоваться, что этому клокочущему морю не дают воли, шепчут они. И голосуюттихо благодарят власти за строительство еще одной дамбы.
А чем же при случае пригрозить властям? Обнаглевшим бюрократам? Офонаревшим военным? Потерявшим остатки человеческого обличья ментам? Как было бы хорошо - в некоем идеальном мире - рубануть сплеча: «Вспомните, твари, август 91-го!». Но давно уже тогдашние заклинания не работают. «Почему население так пассивно? Почему электорат так манипулируем?» Не иначе, тысячелетнее рабство? Ну да, что же еще.
Читали, как сын полицмейстера ездил по городу,
Таскал по рынку почтеннейших граждан за бороду,
От нечего делать нагайкой их сек,
Один - восемьсот человек?
Граждане корчились, морщились,
Потом послали письмо со слезою в редакцию
И обвинили... реакцию.
Самое удивительное в этом, что они удивляются. А поудивлявшись, машут рукой. «Эта страна безнадежна». «Этот народ неисправим». Еще говорят, «а вот тогда, в августе мы гордились своей страной». А сейчас, стало быть, не гордятся.
Ну, в том, что народ пассивен и электорат манипулируем, ничего на самом деле удивительного нет. И когда и как перестали действовать старые заклинания, мы все знаем. Не в каменном веке живем, видели в прямом эфире. А вот на что они (может быть, всё-таки мы?) рассчитывали, вообще-то говоря? Неужели, повторяя из года в год подхваченную где-то, как заразу, антидемократическую пошлятину, не понимали, что устранение хора из трагедии делает ее бытовой драмой с печальным концом? Что вывод «народа», что бы это не значило, за рамки политики оставляет нас тет-а-тет с бюрократией, военными, чекистами? И понятное дело, оставляет нас в этом положении безоружными. Они (да мы, мы) что, не понимали, что они не преминут и не замедлят?
Нужно было очень прочно верить в свой союз с новыми хозяевами жизни, чтобы не задумываться об этом. И народолюбие тут совершенно ни при чем. Просто надо же было им - нам! - подумать и о запасном, хотя бы, выходе.
«Народ» - да, это расплывчатое понятие и сейчас в ходу. Они используют его для того, чтобы обозначить некую значительную и аморфную массу, не такую образованную, мало рассуждающую, мыслящую стереотипами, зато мощную и трудно остановимую. Народ оценивается по тому, насколько он играет на правильной стороне. Поэтому в те августовские дни у них (у нас?) было три дня, когда они гордились страной и народом. Но всегда было, было томящее подозрение, что у народа это ненадолго. Помню полуночный вагон метро - где-то через неделю после 19-го. Ожесточенный спор - выбрал бы народ Сахарова (кем? президентом? депутатом?), если бы, о ужас, дать ему выбирать. (А мы, то есть не мы, мы ничего не решаем, но правильные люди наверху и не дадут ему выбирать, потому что...)
И с тех пор всё время, за двадцать лет никакого продыху. Каждый день несут тридцать пять тысяч курьеров новые вести о злокозненности демоса. То в парламент избрали негодяя. То собрался огромный митинг против хороших реформ и крошечный - в поддержку. То суд присяжных оправдал явного бандита. То в интернет-голосовании победил Сталин-имя-России. То на соцопросе 99 процентов высказалось за смертную казнь. То еще какая-нибудь байда в этом вкусе. Можно только радоваться, что этому клокочущему морю не дают воли, шепчут они. И голосуюттихо благодарят власти за строительство еще одной дамбы.
А чем же при случае пригрозить властям? Обнаглевшим бюрократам? Офонаревшим военным? Потерявшим остатки человеческого обличья ментам? Как было бы хорошо - в некоем идеальном мире - рубануть сплеча: «Вспомните, твари, август 91-го!». Но давно уже тогдашние заклинания не работают. «Почему население так пассивно? Почему электорат так манипулируем?» Не иначе, тысячелетнее рабство? Ну да, что же еще.
Читали, как сын полицмейстера ездил по городу,
Таскал по рынку почтеннейших граждан за бороду,
От нечего делать нагайкой их сек,
Один - восемьсот человек?
Граждане корчились, морщились,
Потом послали письмо со слезою в редакцию
И обвинили... реакцию.
Самое удивительное в этом, что они удивляются. А поудивлявшись, машут рукой. «Эта страна безнадежна». «Этот народ неисправим». Еще говорят, «а вот тогда, в августе мы гордились своей страной». А сейчас, стало быть, не гордятся.
Ну, в том, что народ пассивен и электорат манипулируем, ничего на самом деле удивительного нет. И когда и как перестали действовать старые заклинания, мы все знаем. Не в каменном веке живем, видели в прямом эфире. А вот на что они (может быть, всё-таки мы?) рассчитывали, вообще-то говоря? Неужели, повторяя из года в год подхваченную где-то, как заразу, антидемократическую пошлятину, не понимали, что устранение хора из трагедии делает ее бытовой драмой с печальным концом? Что вывод «народа», что бы это не значило, за рамки политики оставляет нас тет-а-тет с бюрократией, военными, чекистами? И понятное дело, оставляет нас в этом положении безоружными. Они (да мы, мы) что, не понимали, что они не преминут и не замедлят?
Нужно было очень прочно верить в свой союз с новыми хозяевами жизни, чтобы не задумываться об этом. И народолюбие тут совершенно ни при чем. Просто надо же было им - нам! - подумать и о запасном, хотя бы, выходе.