Жизнь и смерть - Массовый расстрел в Монреале: политика пола в убийстве женщин
Предисловие от переводчицы: 6 декабря 1989 года Марк Лепин, мужчина 25 лет, вооруженный полуавтоматическим ружьем и охотничьим ножом, вошел в здание Монреальского политехнического института. Поднявшись на второй этаж, он зашел в аудиторию, где проходили занятия по инженерной механике, и потребовал, чтобы сидящие там студенты разделились на мужчин и женщин и выстроились по разные стороны комнаты. Поскольку немедленной реакции не последовало, он выстрелил в потолок. После того, как группа была разделена на девять женщин и около пятидесяти мужчин, Лепин потребовал, чтобы последние покинули аудиторию. После этого он спросил у оставшихся женщин, знают ли они, почему он здесь. Когда кто-то ответил «нет», Лепин сказал «Я сражаюсь с феминизмом». Одна из женщин возразила, что они всего лишь студентки и вовсе необязательно феминистки, марширующие по улицам с лозунгами против мужчин. Лепин ответил: «Вы женщины, вы собираетесь стать инженерами. Все вы одна феминистская шайка. Я ненавижу феминисток». Он открыл огонь по студенткам, убив шестерых и ранив трех, после чего покинул аудиторию и направился по коридору, стреляя во встречных женщин и ранив еще трех человек.
Зайдя в другую аудиторию, Лепин дважды попытался застрелить сидящую там женщину, но ружье оказалось разряженным. Выбежав на пожарную лестницу, он перезарядил ружье, но когда попытался вернуться в комнату, то обнаружил, что дверь была заперта изнутри. Три выстрела в дверь не смогли ее открыть, и Лепин направился к кабинету бюро финансовых услуг, где выстрелом сквозь стеклянную дверь застрелил женщину-служащую. После этого он отправился в студенческую столовую, в которой на тот момент находилось около ста человек, где расстрелял еще трех женщин.
Он поднялся по лестнице на третий этаж и зашел в аудиторию, где он убил еще четырех студенток - одну из них он зарезал охотничьим ножом. Затем Лепин снял кепку, завернул ружье в свое пальто, воскликнул «Вот дерьмо» и убил себя выстрелом в голову через двадцать минут после начала нападения.
В ходе бойни погибли тринадцать студенток и одна служащая института; кроме того, были ранены еще четырнадцать человек, в том числе четверо мужчин. Несколько студентов, ставших свидетелями расстрела, позже покончили с собой; двое из них в своих предсмертных письмах причиной самоубийства назвали эмоциональные страдания, вызванные пережитым.
Во внутреннем кармане пиджака Лепина была найдена прощальная записка, а также два письма, адресованных его друзьям, каждое из которых было помечено днем расстрела. В своем предсмертном письме Лепин говорил, что собирается совершить массовое убийство по политическим мотивам и обвинял феминисток в том, что они испортили ему жизнь. Письмо также содержало список из девятнадцати квебекских женщин, считавшихся феминистками, которых он, по всей видимости, намеревался убить. Спустя год после трагедии письмо было опубликовано, хотя и без списка женщин. Текст письма взят отсюда, перевод мой.
Прошу иметь в виду, что если сегодня, 6 декабря 1989 года, я покончу с собой, то это случится не по экономическим причинам (поскольку я специально выждал, когда мои финансовые средства подойдут к концу, даже не пытаясь устроиться на работу), а из политических соображений. Потому что я решил отправить Ad Patres [лат.: к праотцам - прим. перевод.] феминисток, которые всегда отравляли мою жизнь. Уже более семи лет жизнь не приносит мне никакого удовольствия и поскольку мне все это осточертело, я решил вставить этим бабам палку в колеса.
В юности я уже попытался поступить на службу в армию, что, возможно, позволило бы мне проникнуть в арсенал и опередить рейд Лорти [сержант ВС Канады, который 7 мая 1984 года ворвался в здание Национальной ассамблеи Квебека, где расстрелял троих и ранил тринадцать государственных служащих - прим. перевод.]. Мне отказали, сославшись на асоциальность. Поэтому мне пришлось ждать до сегодняшнего дня, чтобы привести в исполнение свои планы. Тем временем я продолжал кое-как учиться, поскольку учеба никогда не интересовала меня, я уже знал о том, что мне предначертано. Что не мешало мне получать очень высокие оценки, даже несмотря на то, что я не сдавал работы и не готовился к экзаменам.
Даже если медиа нарекут меня «Сумасшедшим стрелком», сам я считаю себя рациональным эрудитом, которого только приближение Старухи с косой вынудило прибегнуть к крайним мерам. Потому что зачем продолжать влачить существование, если это доставляет удовольствие одному лишь правительству. Будучи по натуре скорее приверженцем прошлого (за исключением науки), феминистки всегда меня бесили. Они хотят не только сохранить женские привилегии (напр., более дешевую страховку, продленный декретный отпуск, и т.д.), но и присвоить себе мужские.
Совершенно очевидно, что если бы Олимпийские игры убрали разделения на мужчин и женщин, женщины остались бы только в соревнованиях на грацию. А потому феминистки не сражаются за то, чтобы уничтожить этот барьер. Они такие беспринципные, что не стесняются пользоваться знаниями, накопленными мужчинами на протяжении веков. Тем не менее, при каждой возможности они пытаются их переврать. Так, на днях я услышал, как чествовали канадских мужчин и женщин, сражавшихся на фронте во время мировых войн. Как вы это объясните, если женщины на фронт вообще не допускались??? Услышим ли мы также о легионершах и рабынях на галерах Цезаря, которые, конечно же, составляли 50% кадрового состава истории, даже если они никогда не существовали. Настоящий Casus Belli [лат.: повод для объявления войны - прим. перевод.].
Извините за слишком краткое письмо.
Марк Лепин
Приложение: список из девятнадцати имен с припиской «Не получилось сегодня уничтожить всех. Нехватка времени (из-за того, что я взялся за дело слишком поздно) позволила этим радикальным феминисткам выжить. Alea Jacta Est [лат.: жребий брошен - прим. перевод.]»
Речь, произнесенная в Университете Монреаля 7 декабря 1990 по случаю траурных мероприятий, посвященных годовщине расстрела четырнадцати женщин, совершенного на территории Монреальского политехнического института, 6 декабря 1989 года.
Очень нелегко найти способ выразить свою скорбь в полной мере, но мы знаем, что слез недостаточно. Мы знаем, как плакать. Вопрос в том, как нам дать отпор.
Возможно, при других обстоятельствах мы бы захотели потребовать признания достижений либерального феминизма. Возможно, мы бы захотели сказать: «Поглядите на нас - разве мы не молодцы? Знаете, сколько женщин учатся сегодня на юристов? Знаете, сколько женщин работают сегодня на строительных площадках?» Что ж, недостаточно. Но с прошлого года, после убийства этих четырнадцати женщин, феминистки больше не могут встать и с гордостью сказать: «Посмотрите, чего мы добились». Сегодня мы стоим, исполненные скорби, ужаса и гнева. Здесь нет достижений либерального феминизма, признания которых можно было бы потребовать. Нам хочется сказать: «Они были в этом институте из-за нас. Понимаете, мы разрушили барьеры». Теперь это стало палкой о двух концах. Да, они учились в этом институте из-за нас. Мы действительно уничтожили преграды для них. И этот мужчина, который не был сумасшедшим, который мыслил и действовал политически, понимал значение падения этих барьеров и совершил политический акт, нацеленный на то, чтобы мы отступились, чтобы были воздвигнуты другие барьеры и чтобы у женщин не осталось сил, мужества, терпения или выдержки продолжать их разрушать.
Многие люди хотят, чтобы мы признали прогресс в положении женщин, - потому что теперь они могут работать там, куда их раньше не допускали. И те из нас, кого упрекают в радикальности, отвечают: «Это не то, как мы определяем прогресс. Мы считаем количество изнасилований. Мы подсчитываем число избиваемых женщин. Мы ведем счет детям, которых насилуют их отцы. Мы следим за количеством убитых. И вот когда эти цифры начнут сколько-нибудь ощутимо меняться, мы сможем говорить о прогрессе».
Все достижения феминизма - за которые нас, кстати говоря, благодарят совсем нечасто (и именно поэтому мы спешим потребовать признания за все, что только возможно) - были завоеваны если и не благодаря неизменной учтивости, то сверхъестественному терпению и выдержке. Этим я хочу сказать, что мы никогда не брались за оружие. Мы боролись словами. Мы маршировали, скандируя слова. И нас наказывают за все, чего мы добились, за каждое сделанное заявление, за каждое действие по самоопределению. За любой попыткой отстоять свое достоинство тут же следует наказание - либо социальное, со стороны всемогущих масс-медиа: каждый раз, когда они снисходят до упоминания нас, это сопровождается насмешками и презрением, - либо со стороны окружающих нас мужчин, этих пехотинцев на этой очень реальной войне, насилие в которой практически всегда исходит только с одной стороны. Цели наказания предельно ясны, какие бы формы оно не принимало, - насильственный секс, побои, оскорбления, приставания на улице или сексуальные домогательства на работе. «Сиди дома. Закрой рот. Делай, что тебе говорят». Что обычно можно свести к «надраивай дом и раздвигай ноги». Многие из нас сказали «нет». Мы говорим это по-разному. Мы говорим это в разное время. Но мы говорим «нет» и мы сказали «нет» достаточно громко и достаточно сплоченно - так, что это вызвало общественный резонанс. «Нет, мы не станем. Нет».
На наше «нет» найдется ответ. Полуавтоматическое ружье - один из возможных ответов. Есть еще ножи. Беседа, которую мы тут ведем, отнюдь не приятное развлечение.
Пресса, высокопоставленные политики и влиятельные общественные обозреватели используют различия между этим массовым убийством и более привычными сценариями насилия над женщинами, чтобы посильнее запутать нас. Как если бы дело было в отличиях, а не в сходстве. Мы знаем, что их объединяет. Поэтому давайте для начала проведем анализ различий, чтобы не позволить манипулировать ими и представить эту бойню отдельным событием, которое никем и никогда не сможет быть воспроизведено.
Женщин, как вы уже знаете, обычно убивают в их собственных домах - как говорится, частным образом - потому что союз мужчины и женщины не считается социальной единицей. Есть он, и он - человеческое существо. Она его подчиненная. Он имеет право на неприкосновенность личной жизни, где может делать с ней все, что захочет. Обычно нас подвергают насилию не под прицелом кинокамер и без громких сообщений в прессе. Обычно мы страдаем от рук наших знакомых, особенно часто от близких (и под этим я подразумеваю состоящих с нами в сексуальных отношениях) мужчин. В нашем обществе половое сношение является актом обладания женщиной. Мужчина, получивший секс от женщины, считает, или чувствует, или думает - какое там слово более точное - что после этого женщина, в определенном смысле, принадлежит ему. И действительно, все эвфемизмы для секса в английском языке выражают отношение собственничества: «владение»: овладел ею; глагол «иметь»: я ее поимел; «брать» - взял ее. Все эти слова и выражения используются для обозначения полового сношения. Ни одно из них не является так называемым грязным словом.
Обычно женщин убивают за закрытыми дверями, а не в общественном месте. Обычно женщин убивают за то, что они женщины, а не за то, что они феминистки. Женщины, которых чаще всего убивают незнакомцы, это женщины, которые живут на улице, - проститутки или бездомные. Основной характеристикой этих групп женщин является их особое бесправие: этим я хочу сказать, что они принадлежат к радикально стигматизированным группам. Они исключительно бедны даже по женским меркам. И утверждение, что они подвергаются насилию со стороны незнакомцев, кажется мне неверным - потому что, если присмотреться к их сделкам, то можно заметить, что все происходящее с проституткой на улице - это вид изнасилования на свидании. Или, по существу, убийства на свидании. Мужчина покупает свидание и осуществляет насилие над женщиной или убивает ее. Очень многих убитых подобным образом женщин называют Джейн Доу [Jane Doe - нарицательное имя, которое дается женщине, чьё настоящее имя неизвестно или по тем или иным причинам не оглашается - прим. перевод.]. Никто не знает, откуда родом эта Джейн Доу. Никто не знает, есть ли у нее семья. Для нее нет места. У нее нет дома, в котором ее можно было бы убить.
Раньше женщины законодательно определялись как предназначенная для секса собственность, так что за спиной у мужчин стояло государство. Теперь им приходится утверждать свое право владеть и распоряжаться без его вмешательства. Они несут больше личной ответственности за то, чтобы гарантировать, что вы и дальше будете оставаться в подчиненном положении. Им выпало нелегкое бремя: вы же знаете, какая вы строптивая. Так что им приходится трудиться над этим по двадцать четыре часа в сутки, а это, должно быть, так тяжело. Вот что вы читаете в газетах, даже когда речь идет об этих массовых убийствах - что они, мужчины, страдают. Но недостаточно. Пока еще нет.
Одно из отличий между массовым убийством, совершенным Марком Лепином, и другими убийствами женщин состоит в том, что когда убита одна женщина, это почти никогда не называют убийством. Существует множество эвфемизмов: «случилась семейная ссора», «отец расправился с женой и детьми». Нам говорят, что произошла «семейная трагедия» - а не «массовое убийство». Марк Лепин - массовый убийца. Это не было каким-то маленьким семейным мыльным сериалом, в котором один мужчина враз убивает нескольких человек, объединенных как общим бесправием перед ним, так и тем фактом, что в глазах общества они его собственность.
Нам часто говорят, что этот мужчина находился в состоянии жесточайшего стресса. Он совершенно измучился. Все это достойно всяческой жалости и сочувствия - к нему. Также нам говорят, что жена его спровоцировала. Когда же насилуют или убивают проституток, в Соединенных Штатах обычной для полиции процедурой было ничего не предпринимать - до тех пор, пока число трупов не достигнет хотя бы десятка. Это было официальной политикой государства.
Этих женщин убили не только потому, что они были женщинами, но и потому, что они учились на инженеров, потому что они занимались мужской наукой, потому что они покусились на сакральное мужское знание. Они совершили преступление, посягнув на священную мужскую территорию. Они хотели быть инженерами и это было расценено как акт военной агрессии с их стороны.
Общим между их смертями и насилием над женщинами вообще является то, что Марк Лепин, как и другие мужчины, не может, не смог существовать вне парадигмы полного подчинения женщин. Он не мог этого вынести. И когда мужчины не могут чего-то вынести, они с этим что-то делают. И это самый серьезный упрек нам: когда мы не можем с чем-то смириться, очень часто мы не миримся. Марк Лепин считал, что у него есть право делать то, что он сделал. Он написал: «Жизнь не приносит мне никакого удовольствия». Этот юноша жаждал удовольствия, он хотел вернуть в свою жизнь радость. Однако в маскулинной картине мира удовольствие от жизни неразрывно связано с нахождением женщины на отведенном ей месте, месте подчиненной. Как мужчина, ты не можешь чувствовать себя счастливым в мире, где женщины, как тебе кажется, выходят из-под контроля.
Я перечитала кучу статей в канадской прессе, в каждой из которых говорится что-то вроде: «Я не имею ничего общего с Марком Лепином». Ладно, да, это правда, не каждый мужчина хватается за полуавтоматическое ружье, но многим из них этого и не требуется, потому что у них есть пенис. Многим из них этого не требуется, потому что они осуществляют свою деструктивную, разрушительную власть над женщинами другими путями. Они уничтожают женские тела и души - но действительно, пустой оболочке дают еще побродить в этом мире. Оболочки нужны. Вспомните о «ложись и раздвинь ноги». Для этого не нужно сердце. Не нужна душа.
Марк Лепин отреагировал точно так же, как до него белые на юге Америки реагировали на уничтожение вывесок «Только для белых» - то есть насилием. И феминистки являются активными агентами перемен. Мы ответственны за загрязнение его среды обитания. Это сделали именно мы - когда дали женщинам возможность работать как на местах, требующих образования, так и на позициях рабочего класса, доступ к которым для женщин был закрыт; и когда ввели женщин в историю. Надеюсь, вы уже прочли недавно опубликованное письмо Марка Лепина (полиция передала его прессе через год после расстрела), в котором он говорит, что война - это мужская территория, удел мужского героизма, часть мужской идентичности. И даже простое утверждение, что женщины во время войны проявляли героизм, было для него серьезным политическим оскорблением.
Это концепт маскулинности, основанный на полном стирании с лица земли всех женщин в буквальном и переносном смысле. Я хочу, чтобы вы обратили внимание на сверхъестественную трусость этого концепта, его совершенно непостижимую трусость. В кровавой расправе над четырнадцатью женщинами трусость совершенно очевидна, но она также видна и в каждом изнасиловании. В Соединенных Штатах 43% из заявленных в полицию изнасилований являются групповыми. Из них 27% совершены группой от трех мужчин и 16% - двумя мужчинами. Мир таков, каков он есть не потому, что мужчины физически сильнее нас, а потому что они сбиваются в стаи для того, чтобы нападать на нас. В каждом акте насилия против нас мы увидим труса.
Мужу, избивающему свою жену, требуется защита государства для того, чтобы продолжать это делать. И он получает ее - он получает поддержку общества; он получает поощрение от средств массовой информации, которые говорят ему, что избиения - это так сексуально; он получает свою индустрию порнографии, приносящую прибыли на 10 миллиардов долларов в год, в которой женщины представлены товаром, который покупают и продают для его удовольствия - того самого, о котором говорил Марк Лепин.
Мужчины, пользующиеся услугами проституток, тоже большие, страшные и храбрые. Они берут женщин, переживших сексуальное насилие в детском возрасте, нищих, бездомных, лишенных какой бы то ни было помощи или поддержки в этом мире, и потребляют их. Если вы посмотрите на насилие, которое мужчины совершают над женщинами, то увидите трусость этого насилия.
То, как женщин используют в проституции, очень схоже с групповым изнасилованием - все, что эти мужчины проделывают с женщинами, они совершают ради друг друга. «Я мужчина, другой мужчина был здесь до меня, другой мужчина побывает после. Его и меня объединяет принадлежность к мужскому полу потому, что мы оба используем ее - она не более, чем средство, через которое я могу ощутить наше коллективное превосходство над такими же, как она. Она принадлежит мне потому, что я купил ее. Она принадлежит мне потому, что я купил ее - и жену, и проститутку. В моральном отношении я выше ее потому, что я ее купил. Она моя и я имею право контролировать ее».
Вчера вечером я смотрела выступление социолога по телевизору, - мужчины-социолога, очень приятного молодого человека. На его просвещенный взгляд, который показался мне весьма эрудированным, эта бойня была «началом». Я записала это потому, что не хотела преувеличить: «первым политическим актом против женщин».
Суды не совершают политических актов против женщин, когда они поддерживают насильников - сексуальных и домашних, о нет. Или когда они отбирают у женщин детей и, как это случается в Соединенных Штатах, передают их отцам, которые тех насилуют. Ничего политического. Ничего из того, что когда-либо происходило с нами, не является политическим. Мы должны считать, что все это личная жизнь и что ничего тут не поделаешь, хорошего мужика найти нелегко. Но ты не теряй надежды, продолжай бесконечные поиски и со временем, может быть, если тебе повезет и твой мозг окончательно не отомрет от постоянных побоев, ты найдешь его. Это не имеет ничего общего с политикой, это личное. И именно поэтому разговор обязательно заходит о психологах. Они существуют как раз для того, чтобы убедить тебя, что это личное, а не политическое.
И представители власти здесь, в Монреале, пытаются убедить вас, что если вы политически организуетесь против мужского насилия, то сами будете виноваты в том, что разозлите мужчин. В каждой телепередаче, в каждой газете и вчера вечером во время дискуссии, на которой представители городских властей выступали и отвечали на вопросы, нам сказали: «Вообще-то мужчины еще не привыкли к этим новым ролям для женщин, а потому они прибегают к насилию». Ну, раньше у мужчин было законное право бить своих жен, почему же в этом случае они и тогда делали это? Что-то изменилось, но их поведение осталось тем же. Они избивали жен, когда закон позволял им это, но и сейчас, когда закон изменился, они продолжают избивать своих жен.
Мне кажется, что все эти мужчины - представители власти пытаются сказать нам следующее: «Мы не понимаем, зачем он убил их, раз он их не трахнул. Если бы он сделал это, мы бы поняли. И это бы имело к нам какое-то отношение. Это стало бы сферой личного, то есть не вашим делом. Но мы бы поняли. Но когда мужчина убивает женщину, с которой он не состоит в отношениях, он сумасшедший. Не доведенный стрессом до ручки, а сумасшедший».
Мужской контроль над женщинами при помощи законов и церкви значительно ослаб. И вот это именно то утверждение, которое мы все-таки можем сделать, если только не говорить «У нас все получилось, какие мы молодцы!» Но да, это у нас получилось. Причина, по которой мы больше не собственность мужа в браке - это то, что мы изменили эти проклятые законы. Мы подняли восстание среди замужних женщин. Есть женщины, которые не хотят согласиться с тем, что брак означает приобретение мужчиной неограниченного сексуального доступа. Мы изменили закон; мы сделали это.
Итак, что же делают мужчины, если закон больше не на их стороне; если полиция больше не действует в рамках закона, который был на их стороне; если церковь утратила ту власть, которая была на их стороне? Вот что я вам отвечу: десятимиллиардная индустрия порнографии превращает каждого мужчину в свое собственное государство, в свою собственную церковь и учит их, как контролировать и мучить женщин.
Системы власти способны к самореорганизации, и то, что теперь они выглядят по-другому, не означает смену иерархии. И мы всегда должны обращать внимание именно на иерархию, а не на изменение каких-то социальных шаблонов. Мы должны задумываться над тем, кто находится сверху, а кто снизу. А затем, если нам хватит мужества, мы должны присмотреться к тому, что же он делает с ней, когда он сверху, а она снизу.
Меня поражает, что все эти умные люди, поддерживающие функционирование этой системы, не понимают, почему мы видим в этой бойне что-то знакомое, а не считаем аномалией. Мы узнаем в ней знакомую нам ненависть, пронизавшую это преступление, - ненависть к женщинам, озлобленность и обиду на женщин, не желающих сексуально подчиняться - по крайней мере, на данный момент - и ярость, его ярость по отношению к нам. Сомневаюсь, что в этой комнате есть хоть одна женщина, которая не узнала бы эти эмоции в мужчинах из своей собственной жизни. Мы видим их в этом акте, а потому он кажется нам знакомым, а не странным и совершенно беспрецедентным.
Возможно, кто-то из убитых женщин и был феминисткой, кто-то нет. Женщинам не дают возможности говорить «я то или это». В каком-то смысле мы все одинаковы. И если мы присмотримся по-внимательнее, то поймем, что окружающие нас мужчины всегда будут воспринимать любое проявление собственного достоинства как проявление феминизма, является ли оно таким на самом деле или нет. Любой выход за пределы подчиненности будет воспринят как феминистский акт, является ли он таким или нет. Я хочу, чтобы мы понимали это так же хорошо, как понимал Марк Лепин.
Есть два типичных подхода к оценке ситуации, когда мы говорим о женщине, убитой мужчиной. Первый - это то, что мы наблюдаем сейчас, а именно: мы смотрим на мужчину и создаем социальную симпатию к нему. Другой подход - посмотреть на женщину или женщин и поискать, что же с ней или с ними не так. Если бы было убито три женщины, возможно, мы бы сейчас читали о всех тех безобразиях, которые они натворили - к двадцати одному году. И медиа пытались бы убедить широкую общественность в том, что они сами заслужили то, что с ними произошло - потому что, в конце концов, были ли они девственницами? Со сколькими мужчинами они переспали? С мертвыми женщинами обращаются именно так.
Но из-за укорененности этих женщин в это сообщество, из-за социальной власти их семей, из-за того, что по отношению к другим людям они сами были частью элиты, с этими женщинами обходятся по-другому - пока что. Газеты не станут делать этого. Но книги, написанные мизогинами, сделают. Наш бесстрашный журналист-расследователь, социолог или психолог пойдут и найдут мужчину, который знает настоящую грязь, и напишут книгу. Это еще не конец.
Я бы хотела сказать вам то, о чем говорить мне очень нелегко. Это не просто дешевая риторика. Я думаю, что одна из самых важных целей, которую можно поставить перед собой как в жизни, так и в феминистской деятельности, - это сделать все возможное, чтобы смерть от руки мизогина была заслуженной. Чтобы вы сделали все то, в чем он мысленно обвиняет вас, чтобы вы совершили каждый акт измены, за который он вас убивает.
Как и у многих других женщин, у меня есть длинная история насилия надо мною. И я говорю, к своему вящему стыду, что все те, кто причинил мне зло, все еще разгуливают среди нас. У них все прекрасно. Ничего с ними не случилось. И когда я смотрю на свою собственную жизнь, то думаю о разнице между тем, чтобы быть избитой из-за невымытого холодильника и тем, чтобы рисковать жизнью в войне с порнографией.
Есть лучшее и худшее. И лучше уж встречать опасность, когда ты сделала выбор, поместивший тебя именно туда, где ты хочешь быть: сражающейся за свою собственную свободу и свободу женщин вокруг тебя. Феминисткам следует помнить об этом. В то время, как сами мы зачастую не воспринимаем самих себя серьезно, окружающие нас мужчины делают это.
Я думаю, что лучшим способом почтить память этих женщин, казненных за совершенные или несовершенные ими преступления - то есть, преступления политические - будет совершить каждое из тех преступлений, за которое их расстреляли. Преступления против мужского господства, преступления против права на изнасилование, преступления против права собственности на женщин, преступления против мужской монополии на общественное пространство и общественный дискурс. Мы должны помешать мужчинам причинять зло женщинам в повседневной жизни, в обычной жизни, дома, в постели, на улице и в политехнических институтах. Мы должны отобрать у мужчин их социальную власть, понравится ли им это или нет и чем бы они не грозили в ответ. Мы должны дать отпор своими руками, и мы должны дать отпор с оружием в руках. Так или иначе, мы должны обезвредить мужчин. Мы должны стать теми, кто встанет между ними и женщинами, которым они хотят навредить. Мы должны положить конец мужской безнаказанности - той самой безнаказанности, благодаря которой они систематически совершают самые разные виды насилия над нами.
Феминистка - это женщина, ступившая на этот путь не потому, что она женщина, а потому, что она сестра той женщины, против которой он является оружием. Феминизм существует для того, чтобы ни одной женщине не пришлось больше остаться со своим мучителем в вакууме, наедине. Он существует для того, чтобы снести стены сферы частной жизни, за которыми мужчины насилуют, бьют и убивают женщин.
Вот то, что я хочу сказать: каждая из нас несет ответственность за то, чтобы стать той женщиной, которую Марк Лепин хотел бы убить. Мы должны жить с этой честью, с этой отвагой. Мы должны оставить страх. Мы должны быть стойкими. Мы должны творить. Мы должны сопротивляться, и мы должны перестать проводить остальные 364 дня году, пытаясь забыть все то, что знаем. Мы должны помнить об этом каждый день, а не только 6 декабря. Мы должны посвятить свою жизнь тому, что мы знаем, и сопротивлению мужской власти, которую используют против нас.
Зайдя в другую аудиторию, Лепин дважды попытался застрелить сидящую там женщину, но ружье оказалось разряженным. Выбежав на пожарную лестницу, он перезарядил ружье, но когда попытался вернуться в комнату, то обнаружил, что дверь была заперта изнутри. Три выстрела в дверь не смогли ее открыть, и Лепин направился к кабинету бюро финансовых услуг, где выстрелом сквозь стеклянную дверь застрелил женщину-служащую. После этого он отправился в студенческую столовую, в которой на тот момент находилось около ста человек, где расстрелял еще трех женщин.
Он поднялся по лестнице на третий этаж и зашел в аудиторию, где он убил еще четырех студенток - одну из них он зарезал охотничьим ножом. Затем Лепин снял кепку, завернул ружье в свое пальто, воскликнул «Вот дерьмо» и убил себя выстрелом в голову через двадцать минут после начала нападения.
В ходе бойни погибли тринадцать студенток и одна служащая института; кроме того, были ранены еще четырнадцать человек, в том числе четверо мужчин. Несколько студентов, ставших свидетелями расстрела, позже покончили с собой; двое из них в своих предсмертных письмах причиной самоубийства назвали эмоциональные страдания, вызванные пережитым.
Во внутреннем кармане пиджака Лепина была найдена прощальная записка, а также два письма, адресованных его друзьям, каждое из которых было помечено днем расстрела. В своем предсмертном письме Лепин говорил, что собирается совершить массовое убийство по политическим мотивам и обвинял феминисток в том, что они испортили ему жизнь. Письмо также содержало список из девятнадцати квебекских женщин, считавшихся феминистками, которых он, по всей видимости, намеревался убить. Спустя год после трагедии письмо было опубликовано, хотя и без списка женщин. Текст письма взят отсюда, перевод мой.
Прошу иметь в виду, что если сегодня, 6 декабря 1989 года, я покончу с собой, то это случится не по экономическим причинам (поскольку я специально выждал, когда мои финансовые средства подойдут к концу, даже не пытаясь устроиться на работу), а из политических соображений. Потому что я решил отправить Ad Patres [лат.: к праотцам - прим. перевод.] феминисток, которые всегда отравляли мою жизнь. Уже более семи лет жизнь не приносит мне никакого удовольствия и поскольку мне все это осточертело, я решил вставить этим бабам палку в колеса.
В юности я уже попытался поступить на службу в армию, что, возможно, позволило бы мне проникнуть в арсенал и опередить рейд Лорти [сержант ВС Канады, который 7 мая 1984 года ворвался в здание Национальной ассамблеи Квебека, где расстрелял троих и ранил тринадцать государственных служащих - прим. перевод.]. Мне отказали, сославшись на асоциальность. Поэтому мне пришлось ждать до сегодняшнего дня, чтобы привести в исполнение свои планы. Тем временем я продолжал кое-как учиться, поскольку учеба никогда не интересовала меня, я уже знал о том, что мне предначертано. Что не мешало мне получать очень высокие оценки, даже несмотря на то, что я не сдавал работы и не готовился к экзаменам.
Даже если медиа нарекут меня «Сумасшедшим стрелком», сам я считаю себя рациональным эрудитом, которого только приближение Старухи с косой вынудило прибегнуть к крайним мерам. Потому что зачем продолжать влачить существование, если это доставляет удовольствие одному лишь правительству. Будучи по натуре скорее приверженцем прошлого (за исключением науки), феминистки всегда меня бесили. Они хотят не только сохранить женские привилегии (напр., более дешевую страховку, продленный декретный отпуск, и т.д.), но и присвоить себе мужские.
Совершенно очевидно, что если бы Олимпийские игры убрали разделения на мужчин и женщин, женщины остались бы только в соревнованиях на грацию. А потому феминистки не сражаются за то, чтобы уничтожить этот барьер. Они такие беспринципные, что не стесняются пользоваться знаниями, накопленными мужчинами на протяжении веков. Тем не менее, при каждой возможности они пытаются их переврать. Так, на днях я услышал, как чествовали канадских мужчин и женщин, сражавшихся на фронте во время мировых войн. Как вы это объясните, если женщины на фронт вообще не допускались??? Услышим ли мы также о легионершах и рабынях на галерах Цезаря, которые, конечно же, составляли 50% кадрового состава истории, даже если они никогда не существовали. Настоящий Casus Belli [лат.: повод для объявления войны - прим. перевод.].
Извините за слишком краткое письмо.
Марк Лепин
Приложение: список из девятнадцати имен с припиской «Не получилось сегодня уничтожить всех. Нехватка времени (из-за того, что я взялся за дело слишком поздно) позволила этим радикальным феминисткам выжить. Alea Jacta Est [лат.: жребий брошен - прим. перевод.]»
Речь, произнесенная в Университете Монреаля 7 декабря 1990 по случаю траурных мероприятий, посвященных годовщине расстрела четырнадцати женщин, совершенного на территории Монреальского политехнического института, 6 декабря 1989 года.
Очень нелегко найти способ выразить свою скорбь в полной мере, но мы знаем, что слез недостаточно. Мы знаем, как плакать. Вопрос в том, как нам дать отпор.
Возможно, при других обстоятельствах мы бы захотели потребовать признания достижений либерального феминизма. Возможно, мы бы захотели сказать: «Поглядите на нас - разве мы не молодцы? Знаете, сколько женщин учатся сегодня на юристов? Знаете, сколько женщин работают сегодня на строительных площадках?» Что ж, недостаточно. Но с прошлого года, после убийства этих четырнадцати женщин, феминистки больше не могут встать и с гордостью сказать: «Посмотрите, чего мы добились». Сегодня мы стоим, исполненные скорби, ужаса и гнева. Здесь нет достижений либерального феминизма, признания которых можно было бы потребовать. Нам хочется сказать: «Они были в этом институте из-за нас. Понимаете, мы разрушили барьеры». Теперь это стало палкой о двух концах. Да, они учились в этом институте из-за нас. Мы действительно уничтожили преграды для них. И этот мужчина, который не был сумасшедшим, который мыслил и действовал политически, понимал значение падения этих барьеров и совершил политический акт, нацеленный на то, чтобы мы отступились, чтобы были воздвигнуты другие барьеры и чтобы у женщин не осталось сил, мужества, терпения или выдержки продолжать их разрушать.
Многие люди хотят, чтобы мы признали прогресс в положении женщин, - потому что теперь они могут работать там, куда их раньше не допускали. И те из нас, кого упрекают в радикальности, отвечают: «Это не то, как мы определяем прогресс. Мы считаем количество изнасилований. Мы подсчитываем число избиваемых женщин. Мы ведем счет детям, которых насилуют их отцы. Мы следим за количеством убитых. И вот когда эти цифры начнут сколько-нибудь ощутимо меняться, мы сможем говорить о прогрессе».
Все достижения феминизма - за которые нас, кстати говоря, благодарят совсем нечасто (и именно поэтому мы спешим потребовать признания за все, что только возможно) - были завоеваны если и не благодаря неизменной учтивости, то сверхъестественному терпению и выдержке. Этим я хочу сказать, что мы никогда не брались за оружие. Мы боролись словами. Мы маршировали, скандируя слова. И нас наказывают за все, чего мы добились, за каждое сделанное заявление, за каждое действие по самоопределению. За любой попыткой отстоять свое достоинство тут же следует наказание - либо социальное, со стороны всемогущих масс-медиа: каждый раз, когда они снисходят до упоминания нас, это сопровождается насмешками и презрением, - либо со стороны окружающих нас мужчин, этих пехотинцев на этой очень реальной войне, насилие в которой практически всегда исходит только с одной стороны. Цели наказания предельно ясны, какие бы формы оно не принимало, - насильственный секс, побои, оскорбления, приставания на улице или сексуальные домогательства на работе. «Сиди дома. Закрой рот. Делай, что тебе говорят». Что обычно можно свести к «надраивай дом и раздвигай ноги». Многие из нас сказали «нет». Мы говорим это по-разному. Мы говорим это в разное время. Но мы говорим «нет» и мы сказали «нет» достаточно громко и достаточно сплоченно - так, что это вызвало общественный резонанс. «Нет, мы не станем. Нет».
На наше «нет» найдется ответ. Полуавтоматическое ружье - один из возможных ответов. Есть еще ножи. Беседа, которую мы тут ведем, отнюдь не приятное развлечение.
Пресса, высокопоставленные политики и влиятельные общественные обозреватели используют различия между этим массовым убийством и более привычными сценариями насилия над женщинами, чтобы посильнее запутать нас. Как если бы дело было в отличиях, а не в сходстве. Мы знаем, что их объединяет. Поэтому давайте для начала проведем анализ различий, чтобы не позволить манипулировать ими и представить эту бойню отдельным событием, которое никем и никогда не сможет быть воспроизведено.
Женщин, как вы уже знаете, обычно убивают в их собственных домах - как говорится, частным образом - потому что союз мужчины и женщины не считается социальной единицей. Есть он, и он - человеческое существо. Она его подчиненная. Он имеет право на неприкосновенность личной жизни, где может делать с ней все, что захочет. Обычно нас подвергают насилию не под прицелом кинокамер и без громких сообщений в прессе. Обычно мы страдаем от рук наших знакомых, особенно часто от близких (и под этим я подразумеваю состоящих с нами в сексуальных отношениях) мужчин. В нашем обществе половое сношение является актом обладания женщиной. Мужчина, получивший секс от женщины, считает, или чувствует, или думает - какое там слово более точное - что после этого женщина, в определенном смысле, принадлежит ему. И действительно, все эвфемизмы для секса в английском языке выражают отношение собственничества: «владение»: овладел ею; глагол «иметь»: я ее поимел; «брать» - взял ее. Все эти слова и выражения используются для обозначения полового сношения. Ни одно из них не является так называемым грязным словом.
Обычно женщин убивают за закрытыми дверями, а не в общественном месте. Обычно женщин убивают за то, что они женщины, а не за то, что они феминистки. Женщины, которых чаще всего убивают незнакомцы, это женщины, которые живут на улице, - проститутки или бездомные. Основной характеристикой этих групп женщин является их особое бесправие: этим я хочу сказать, что они принадлежат к радикально стигматизированным группам. Они исключительно бедны даже по женским меркам. И утверждение, что они подвергаются насилию со стороны незнакомцев, кажется мне неверным - потому что, если присмотреться к их сделкам, то можно заметить, что все происходящее с проституткой на улице - это вид изнасилования на свидании. Или, по существу, убийства на свидании. Мужчина покупает свидание и осуществляет насилие над женщиной или убивает ее. Очень многих убитых подобным образом женщин называют Джейн Доу [Jane Doe - нарицательное имя, которое дается женщине, чьё настоящее имя неизвестно или по тем или иным причинам не оглашается - прим. перевод.]. Никто не знает, откуда родом эта Джейн Доу. Никто не знает, есть ли у нее семья. Для нее нет места. У нее нет дома, в котором ее можно было бы убить.
Раньше женщины законодательно определялись как предназначенная для секса собственность, так что за спиной у мужчин стояло государство. Теперь им приходится утверждать свое право владеть и распоряжаться без его вмешательства. Они несут больше личной ответственности за то, чтобы гарантировать, что вы и дальше будете оставаться в подчиненном положении. Им выпало нелегкое бремя: вы же знаете, какая вы строптивая. Так что им приходится трудиться над этим по двадцать четыре часа в сутки, а это, должно быть, так тяжело. Вот что вы читаете в газетах, даже когда речь идет об этих массовых убийствах - что они, мужчины, страдают. Но недостаточно. Пока еще нет.
Одно из отличий между массовым убийством, совершенным Марком Лепином, и другими убийствами женщин состоит в том, что когда убита одна женщина, это почти никогда не называют убийством. Существует множество эвфемизмов: «случилась семейная ссора», «отец расправился с женой и детьми». Нам говорят, что произошла «семейная трагедия» - а не «массовое убийство». Марк Лепин - массовый убийца. Это не было каким-то маленьким семейным мыльным сериалом, в котором один мужчина враз убивает нескольких человек, объединенных как общим бесправием перед ним, так и тем фактом, что в глазах общества они его собственность.
Нам часто говорят, что этот мужчина находился в состоянии жесточайшего стресса. Он совершенно измучился. Все это достойно всяческой жалости и сочувствия - к нему. Также нам говорят, что жена его спровоцировала. Когда же насилуют или убивают проституток, в Соединенных Штатах обычной для полиции процедурой было ничего не предпринимать - до тех пор, пока число трупов не достигнет хотя бы десятка. Это было официальной политикой государства.
Этих женщин убили не только потому, что они были женщинами, но и потому, что они учились на инженеров, потому что они занимались мужской наукой, потому что они покусились на сакральное мужское знание. Они совершили преступление, посягнув на священную мужскую территорию. Они хотели быть инженерами и это было расценено как акт военной агрессии с их стороны.
Общим между их смертями и насилием над женщинами вообще является то, что Марк Лепин, как и другие мужчины, не может, не смог существовать вне парадигмы полного подчинения женщин. Он не мог этого вынести. И когда мужчины не могут чего-то вынести, они с этим что-то делают. И это самый серьезный упрек нам: когда мы не можем с чем-то смириться, очень часто мы не миримся. Марк Лепин считал, что у него есть право делать то, что он сделал. Он написал: «Жизнь не приносит мне никакого удовольствия». Этот юноша жаждал удовольствия, он хотел вернуть в свою жизнь радость. Однако в маскулинной картине мира удовольствие от жизни неразрывно связано с нахождением женщины на отведенном ей месте, месте подчиненной. Как мужчина, ты не можешь чувствовать себя счастливым в мире, где женщины, как тебе кажется, выходят из-под контроля.
Я перечитала кучу статей в канадской прессе, в каждой из которых говорится что-то вроде: «Я не имею ничего общего с Марком Лепином». Ладно, да, это правда, не каждый мужчина хватается за полуавтоматическое ружье, но многим из них этого и не требуется, потому что у них есть пенис. Многим из них этого не требуется, потому что они осуществляют свою деструктивную, разрушительную власть над женщинами другими путями. Они уничтожают женские тела и души - но действительно, пустой оболочке дают еще побродить в этом мире. Оболочки нужны. Вспомните о «ложись и раздвинь ноги». Для этого не нужно сердце. Не нужна душа.
Марк Лепин отреагировал точно так же, как до него белые на юге Америки реагировали на уничтожение вывесок «Только для белых» - то есть насилием. И феминистки являются активными агентами перемен. Мы ответственны за загрязнение его среды обитания. Это сделали именно мы - когда дали женщинам возможность работать как на местах, требующих образования, так и на позициях рабочего класса, доступ к которым для женщин был закрыт; и когда ввели женщин в историю. Надеюсь, вы уже прочли недавно опубликованное письмо Марка Лепина (полиция передала его прессе через год после расстрела), в котором он говорит, что война - это мужская территория, удел мужского героизма, часть мужской идентичности. И даже простое утверждение, что женщины во время войны проявляли героизм, было для него серьезным политическим оскорблением.
Это концепт маскулинности, основанный на полном стирании с лица земли всех женщин в буквальном и переносном смысле. Я хочу, чтобы вы обратили внимание на сверхъестественную трусость этого концепта, его совершенно непостижимую трусость. В кровавой расправе над четырнадцатью женщинами трусость совершенно очевидна, но она также видна и в каждом изнасиловании. В Соединенных Штатах 43% из заявленных в полицию изнасилований являются групповыми. Из них 27% совершены группой от трех мужчин и 16% - двумя мужчинами. Мир таков, каков он есть не потому, что мужчины физически сильнее нас, а потому что они сбиваются в стаи для того, чтобы нападать на нас. В каждом акте насилия против нас мы увидим труса.
Мужу, избивающему свою жену, требуется защита государства для того, чтобы продолжать это делать. И он получает ее - он получает поддержку общества; он получает поощрение от средств массовой информации, которые говорят ему, что избиения - это так сексуально; он получает свою индустрию порнографии, приносящую прибыли на 10 миллиардов долларов в год, в которой женщины представлены товаром, который покупают и продают для его удовольствия - того самого, о котором говорил Марк Лепин.
Мужчины, пользующиеся услугами проституток, тоже большие, страшные и храбрые. Они берут женщин, переживших сексуальное насилие в детском возрасте, нищих, бездомных, лишенных какой бы то ни было помощи или поддержки в этом мире, и потребляют их. Если вы посмотрите на насилие, которое мужчины совершают над женщинами, то увидите трусость этого насилия.
То, как женщин используют в проституции, очень схоже с групповым изнасилованием - все, что эти мужчины проделывают с женщинами, они совершают ради друг друга. «Я мужчина, другой мужчина был здесь до меня, другой мужчина побывает после. Его и меня объединяет принадлежность к мужскому полу потому, что мы оба используем ее - она не более, чем средство, через которое я могу ощутить наше коллективное превосходство над такими же, как она. Она принадлежит мне потому, что я купил ее. Она принадлежит мне потому, что я купил ее - и жену, и проститутку. В моральном отношении я выше ее потому, что я ее купил. Она моя и я имею право контролировать ее».
Вчера вечером я смотрела выступление социолога по телевизору, - мужчины-социолога, очень приятного молодого человека. На его просвещенный взгляд, который показался мне весьма эрудированным, эта бойня была «началом». Я записала это потому, что не хотела преувеличить: «первым политическим актом против женщин».
Суды не совершают политических актов против женщин, когда они поддерживают насильников - сексуальных и домашних, о нет. Или когда они отбирают у женщин детей и, как это случается в Соединенных Штатах, передают их отцам, которые тех насилуют. Ничего политического. Ничего из того, что когда-либо происходило с нами, не является политическим. Мы должны считать, что все это личная жизнь и что ничего тут не поделаешь, хорошего мужика найти нелегко. Но ты не теряй надежды, продолжай бесконечные поиски и со временем, может быть, если тебе повезет и твой мозг окончательно не отомрет от постоянных побоев, ты найдешь его. Это не имеет ничего общего с политикой, это личное. И именно поэтому разговор обязательно заходит о психологах. Они существуют как раз для того, чтобы убедить тебя, что это личное, а не политическое.
И представители власти здесь, в Монреале, пытаются убедить вас, что если вы политически организуетесь против мужского насилия, то сами будете виноваты в том, что разозлите мужчин. В каждой телепередаче, в каждой газете и вчера вечером во время дискуссии, на которой представители городских властей выступали и отвечали на вопросы, нам сказали: «Вообще-то мужчины еще не привыкли к этим новым ролям для женщин, а потому они прибегают к насилию». Ну, раньше у мужчин было законное право бить своих жен, почему же в этом случае они и тогда делали это? Что-то изменилось, но их поведение осталось тем же. Они избивали жен, когда закон позволял им это, но и сейчас, когда закон изменился, они продолжают избивать своих жен.
Мне кажется, что все эти мужчины - представители власти пытаются сказать нам следующее: «Мы не понимаем, зачем он убил их, раз он их не трахнул. Если бы он сделал это, мы бы поняли. И это бы имело к нам какое-то отношение. Это стало бы сферой личного, то есть не вашим делом. Но мы бы поняли. Но когда мужчина убивает женщину, с которой он не состоит в отношениях, он сумасшедший. Не доведенный стрессом до ручки, а сумасшедший».
Мужской контроль над женщинами при помощи законов и церкви значительно ослаб. И вот это именно то утверждение, которое мы все-таки можем сделать, если только не говорить «У нас все получилось, какие мы молодцы!» Но да, это у нас получилось. Причина, по которой мы больше не собственность мужа в браке - это то, что мы изменили эти проклятые законы. Мы подняли восстание среди замужних женщин. Есть женщины, которые не хотят согласиться с тем, что брак означает приобретение мужчиной неограниченного сексуального доступа. Мы изменили закон; мы сделали это.
Итак, что же делают мужчины, если закон больше не на их стороне; если полиция больше не действует в рамках закона, который был на их стороне; если церковь утратила ту власть, которая была на их стороне? Вот что я вам отвечу: десятимиллиардная индустрия порнографии превращает каждого мужчину в свое собственное государство, в свою собственную церковь и учит их, как контролировать и мучить женщин.
Системы власти способны к самореорганизации, и то, что теперь они выглядят по-другому, не означает смену иерархии. И мы всегда должны обращать внимание именно на иерархию, а не на изменение каких-то социальных шаблонов. Мы должны задумываться над тем, кто находится сверху, а кто снизу. А затем, если нам хватит мужества, мы должны присмотреться к тому, что же он делает с ней, когда он сверху, а она снизу.
Меня поражает, что все эти умные люди, поддерживающие функционирование этой системы, не понимают, почему мы видим в этой бойне что-то знакомое, а не считаем аномалией. Мы узнаем в ней знакомую нам ненависть, пронизавшую это преступление, - ненависть к женщинам, озлобленность и обиду на женщин, не желающих сексуально подчиняться - по крайней мере, на данный момент - и ярость, его ярость по отношению к нам. Сомневаюсь, что в этой комнате есть хоть одна женщина, которая не узнала бы эти эмоции в мужчинах из своей собственной жизни. Мы видим их в этом акте, а потому он кажется нам знакомым, а не странным и совершенно беспрецедентным.
Возможно, кто-то из убитых женщин и был феминисткой, кто-то нет. Женщинам не дают возможности говорить «я то или это». В каком-то смысле мы все одинаковы. И если мы присмотримся по-внимательнее, то поймем, что окружающие нас мужчины всегда будут воспринимать любое проявление собственного достоинства как проявление феминизма, является ли оно таким на самом деле или нет. Любой выход за пределы подчиненности будет воспринят как феминистский акт, является ли он таким или нет. Я хочу, чтобы мы понимали это так же хорошо, как понимал Марк Лепин.
Есть два типичных подхода к оценке ситуации, когда мы говорим о женщине, убитой мужчиной. Первый - это то, что мы наблюдаем сейчас, а именно: мы смотрим на мужчину и создаем социальную симпатию к нему. Другой подход - посмотреть на женщину или женщин и поискать, что же с ней или с ними не так. Если бы было убито три женщины, возможно, мы бы сейчас читали о всех тех безобразиях, которые они натворили - к двадцати одному году. И медиа пытались бы убедить широкую общественность в том, что они сами заслужили то, что с ними произошло - потому что, в конце концов, были ли они девственницами? Со сколькими мужчинами они переспали? С мертвыми женщинами обращаются именно так.
Но из-за укорененности этих женщин в это сообщество, из-за социальной власти их семей, из-за того, что по отношению к другим людям они сами были частью элиты, с этими женщинами обходятся по-другому - пока что. Газеты не станут делать этого. Но книги, написанные мизогинами, сделают. Наш бесстрашный журналист-расследователь, социолог или психолог пойдут и найдут мужчину, который знает настоящую грязь, и напишут книгу. Это еще не конец.
Я бы хотела сказать вам то, о чем говорить мне очень нелегко. Это не просто дешевая риторика. Я думаю, что одна из самых важных целей, которую можно поставить перед собой как в жизни, так и в феминистской деятельности, - это сделать все возможное, чтобы смерть от руки мизогина была заслуженной. Чтобы вы сделали все то, в чем он мысленно обвиняет вас, чтобы вы совершили каждый акт измены, за который он вас убивает.
Как и у многих других женщин, у меня есть длинная история насилия надо мною. И я говорю, к своему вящему стыду, что все те, кто причинил мне зло, все еще разгуливают среди нас. У них все прекрасно. Ничего с ними не случилось. И когда я смотрю на свою собственную жизнь, то думаю о разнице между тем, чтобы быть избитой из-за невымытого холодильника и тем, чтобы рисковать жизнью в войне с порнографией.
Есть лучшее и худшее. И лучше уж встречать опасность, когда ты сделала выбор, поместивший тебя именно туда, где ты хочешь быть: сражающейся за свою собственную свободу и свободу женщин вокруг тебя. Феминисткам следует помнить об этом. В то время, как сами мы зачастую не воспринимаем самих себя серьезно, окружающие нас мужчины делают это.
Я думаю, что лучшим способом почтить память этих женщин, казненных за совершенные или несовершенные ими преступления - то есть, преступления политические - будет совершить каждое из тех преступлений, за которое их расстреляли. Преступления против мужского господства, преступления против права на изнасилование, преступления против права собственности на женщин, преступления против мужской монополии на общественное пространство и общественный дискурс. Мы должны помешать мужчинам причинять зло женщинам в повседневной жизни, в обычной жизни, дома, в постели, на улице и в политехнических институтах. Мы должны отобрать у мужчин их социальную власть, понравится ли им это или нет и чем бы они не грозили в ответ. Мы должны дать отпор своими руками, и мы должны дать отпор с оружием в руках. Так или иначе, мы должны обезвредить мужчин. Мы должны стать теми, кто встанет между ними и женщинами, которым они хотят навредить. Мы должны положить конец мужской безнаказанности - той самой безнаказанности, благодаря которой они систематически совершают самые разные виды насилия над нами.
Феминистка - это женщина, ступившая на этот путь не потому, что она женщина, а потому, что она сестра той женщины, против которой он является оружием. Феминизм существует для того, чтобы ни одной женщине не пришлось больше остаться со своим мучителем в вакууме, наедине. Он существует для того, чтобы снести стены сферы частной жизни, за которыми мужчины насилуют, бьют и убивают женщин.
Вот то, что я хочу сказать: каждая из нас несет ответственность за то, чтобы стать той женщиной, которую Марк Лепин хотел бы убить. Мы должны жить с этой честью, с этой отвагой. Мы должны оставить страх. Мы должны быть стойкими. Мы должны творить. Мы должны сопротивляться, и мы должны перестать проводить остальные 364 дня году, пытаясь забыть все то, что знаем. Мы должны помнить об этом каждый день, а не только 6 декабря. Мы должны посвятить свою жизнь тому, что мы знаем, и сопротивлению мужской власти, которую используют против нас.