Образ Нафты в "Волшебной горе"
«Волшебная гора» Т. Манна - роман о времени: как об эпохе, так и о времени вообще. Одна из важнейших мелодий романа - противоборство масона Сеттембрини и иезуита Нафты. Через неё раскрывается смысл эпохи, предшествующей первой мировой войне, - обрушение европейского гуманизма эпохи просвещения. Нафта - главный его разрушитель в романе. Интересно отметить, что для ведения этой войны Нафта выходит за пределы Мира. Зачем Нафта ведёт эту войну? Из духа противоречия? Или он сознательно готовит приход в мир чего-то внешнего по отношению к нему? Тогда что это внешнее? На мой взгляд, понять что нёс в мир Нафта можно из концовки романа: он совершил самоубийство осознав, что его время ещё не пришло. Думаю, что если бы действие романа происходило на десять лет позже, концовка была бы другой.
В чём актуальность "Волшебной горы"? В том, что сегодня во многом повторяется ситуация духовного кризиса столетней давности. А, значит, надо изучать ту эпоху. Чтобы не повторить её ошибок.
Нафта пытается внести в Мир специфическое содержание, внешнее по отношению к Миру. Это внешнее он называет Богом. Но христианский ли это Бог? На мой взгляд - нет: этому Богу нет дела до человека. Христианство же учит, что Бог сошёл в Мир и был распят за людей, за то, чтобы нас спасти.
Зачем же нужно изучать Нафту? Для того, чтобы знать и понимать, как в человеческом обществе это внешнее по отношению к Миру становится актуальным действующим фактором. Другая причина - прикладного характера. Нафта не зря изображён в романе иезуитом. Изучая Нафту, можно что то сказать и об иезуитах. Другое дело, что надо тщательно отделять литературных иезуитов от реальных.
Отрывок из "Волшебной горы", размещённый ниже, позволяет, на мой взгляд, понять эстетику Нафты.
Будем хоть немного логичны, - предложил Нафта. - Либо Птолемей и схоласты правы, и мир конечен во времени и в пространстве. Тогда божество трансцендентно, противоположность между богом и миром остается в силе и человек тоже существо дуалистическое: конфликт его души состоит в столкновении чувственного и сверхчувственного, а все общественное, таким образом, отходит на второй план. Только такой индивидуализм я могу признать последовательным. Либо ваши астрономы эпохи Возрождения открыли истину, и космос бесконечен. Тогда нет сверхчувственного мира, нет дуализма; потустороннее входит в посюстороннее, противоположность между богом и природой отпадает, и поскольку в этом случае человеческая личность также перестает быть ареной единоборства двух враждебных начал, а напротив, представляет собой единое гармоническое целое, то в основе внутреннего человеческого конфликта лежит исключительно противоречие между личными и общими интересами, и задачи государства, как в пору язычества, становятся нравственным законом. Либо одно, либо другое.
<…>
- Я пытался внести логику в нашу беседу, а вы отвечаете мне благородным велеречием. Не спорю, эпоха Ренессанса породила все то, что именуется либерализмом, индивидуализмом, гуманистической гражданственностью и так далее <…>. «Воинственная», героическая юность ваших идеалов давно миновала, идеалы эти мертвы или, вконец одряхлев, находятся ныне при последнем издыхании. <…> Если вы полагаете, что будущие революции принесут людям свободу, то глубоко заблуждаетесь. Принцип свободы за пятьсот лет выполнил свое назначение и изжил себя. Педагогика, которая и поныне считает себя дщерью века просвещения и усматривает в критике, в освобождении и пестовании своего «я», в разрушении вполне определенных форм жизни главное средство воспитания, - такая педагогика может еще одерживать мимолетные риторические победы, но ее отсталость для людей сведущих не подлежит никакому сомнению. Все воспитательные союзы, достойные этого наименования, издавна знали, к чему действительно сводится всякая педагогика: это категорический приказ, железная спаянность, дисциплина, самопожертвование, отрицание собственного «я», насилие над личностью. И, наконец, только бездушным непониманием юношества можно объяснить представление, будто молодежь жаждет свободы. В душе она страстно жаждет послушания.
<…> Нет! - продолжал Нафта. - Не освобождение и развитие личности составляют тайну и потребность нашего времени. То, что ему нужно, то, к чему оно стремится и добудет себе, это… террор.
<…> Опираясь на тот факт, что власть и сила первоначально принадлежали народу и он передал свое законодательное право и свою власть государству, государям, ваша школа приходит к выводу, ставящему революционное право народа выше прав монарха. Мы же <…> со своей стороны, - продолжал Нафта, - быть может не менее революционно, всегда из этого выводили в первую очередь главенство церкви над светской властью. Не будь преходящий характер государства написан у него на лбу, - того исторического факта, что оно возникло по воле народа, а не учреждено - подобно церкви - господом Богом, было бы вполне достаточно, чтобы заклеймить его, если не как прямое порождение дьявола, то уж во всяком случае как порождение необходимости и греховной немощи.
<…> Ваша цель - демократическая империя, перерастание национального государственного принципа во всеобщий, в мировое государство. А властелин этой Империи? Мы его знаем. Ваша утопия чудовищна, и все же - в этой точке мы опять в какой-то мере сходимся. Ибо в вашей капиталистической всемирной республике есть нечто трансцендентное; в самом деле, всемирное государство - выход за пределы светского государства, а мы оба одинаково верим, что совершенному начальному состоянию человечества должно соответствовать и скрытое еще в далеком будущем, совершенное конечное состояние. <…> Папа требовал полноты власти не ради нее самой, диктатура наместника божия на земле была лишь средством и путем ко спасению, переходной формой от языческого государства к царствию небесному. <…> Что власть есть зло, мы знаем. Но царствие божие приидет лишь тогда, когда дуализм добра и зла, потуги посюстороннего, духа и власти, будет на время снят, уступив место принципу, соединяющему в себе и аскетизм и господство. Вот это я и имею в виду, говоря о необходимости террора.
<…> Ваш индивидуализм, как я уже позволил себе заметить, есть половинчатость, уступка. Он приправляет вашу языческую гражданскую добродетель чуточкой христианства, чуточкой «прав человека», чуточкой так называемой свободы, вот и все. Индивидуализм же, исходящий из космической, астрологической значимости каждой души, индивидуализм не социальный, а религиозный, который усматривает человечность не в противоречии «я» и «общества», а в противоречии «я» и бога, тела и духа, - такой истинный индивидуализм прекрасно уживается с обязательствами, налагаемыми коллективом.
В чём актуальность "Волшебной горы"? В том, что сегодня во многом повторяется ситуация духовного кризиса столетней давности. А, значит, надо изучать ту эпоху. Чтобы не повторить её ошибок.
Нафта пытается внести в Мир специфическое содержание, внешнее по отношению к Миру. Это внешнее он называет Богом. Но христианский ли это Бог? На мой взгляд - нет: этому Богу нет дела до человека. Христианство же учит, что Бог сошёл в Мир и был распят за людей, за то, чтобы нас спасти.
Зачем же нужно изучать Нафту? Для того, чтобы знать и понимать, как в человеческом обществе это внешнее по отношению к Миру становится актуальным действующим фактором. Другая причина - прикладного характера. Нафта не зря изображён в романе иезуитом. Изучая Нафту, можно что то сказать и об иезуитах. Другое дело, что надо тщательно отделять литературных иезуитов от реальных.
Отрывок из "Волшебной горы", размещённый ниже, позволяет, на мой взгляд, понять эстетику Нафты.
Будем хоть немного логичны, - предложил Нафта. - Либо Птолемей и схоласты правы, и мир конечен во времени и в пространстве. Тогда божество трансцендентно, противоположность между богом и миром остается в силе и человек тоже существо дуалистическое: конфликт его души состоит в столкновении чувственного и сверхчувственного, а все общественное, таким образом, отходит на второй план. Только такой индивидуализм я могу признать последовательным. Либо ваши астрономы эпохи Возрождения открыли истину, и космос бесконечен. Тогда нет сверхчувственного мира, нет дуализма; потустороннее входит в посюстороннее, противоположность между богом и природой отпадает, и поскольку в этом случае человеческая личность также перестает быть ареной единоборства двух враждебных начал, а напротив, представляет собой единое гармоническое целое, то в основе внутреннего человеческого конфликта лежит исключительно противоречие между личными и общими интересами, и задачи государства, как в пору язычества, становятся нравственным законом. Либо одно, либо другое.
<…>
- Я пытался внести логику в нашу беседу, а вы отвечаете мне благородным велеречием. Не спорю, эпоха Ренессанса породила все то, что именуется либерализмом, индивидуализмом, гуманистической гражданственностью и так далее <…>. «Воинственная», героическая юность ваших идеалов давно миновала, идеалы эти мертвы или, вконец одряхлев, находятся ныне при последнем издыхании. <…> Если вы полагаете, что будущие революции принесут людям свободу, то глубоко заблуждаетесь. Принцип свободы за пятьсот лет выполнил свое назначение и изжил себя. Педагогика, которая и поныне считает себя дщерью века просвещения и усматривает в критике, в освобождении и пестовании своего «я», в разрушении вполне определенных форм жизни главное средство воспитания, - такая педагогика может еще одерживать мимолетные риторические победы, но ее отсталость для людей сведущих не подлежит никакому сомнению. Все воспитательные союзы, достойные этого наименования, издавна знали, к чему действительно сводится всякая педагогика: это категорический приказ, железная спаянность, дисциплина, самопожертвование, отрицание собственного «я», насилие над личностью. И, наконец, только бездушным непониманием юношества можно объяснить представление, будто молодежь жаждет свободы. В душе она страстно жаждет послушания.
<…> Нет! - продолжал Нафта. - Не освобождение и развитие личности составляют тайну и потребность нашего времени. То, что ему нужно, то, к чему оно стремится и добудет себе, это… террор.
<…> Опираясь на тот факт, что власть и сила первоначально принадлежали народу и он передал свое законодательное право и свою власть государству, государям, ваша школа приходит к выводу, ставящему революционное право народа выше прав монарха. Мы же <…> со своей стороны, - продолжал Нафта, - быть может не менее революционно, всегда из этого выводили в первую очередь главенство церкви над светской властью. Не будь преходящий характер государства написан у него на лбу, - того исторического факта, что оно возникло по воле народа, а не учреждено - подобно церкви - господом Богом, было бы вполне достаточно, чтобы заклеймить его, если не как прямое порождение дьявола, то уж во всяком случае как порождение необходимости и греховной немощи.
<…> Ваша цель - демократическая империя, перерастание национального государственного принципа во всеобщий, в мировое государство. А властелин этой Империи? Мы его знаем. Ваша утопия чудовищна, и все же - в этой точке мы опять в какой-то мере сходимся. Ибо в вашей капиталистической всемирной республике есть нечто трансцендентное; в самом деле, всемирное государство - выход за пределы светского государства, а мы оба одинаково верим, что совершенному начальному состоянию человечества должно соответствовать и скрытое еще в далеком будущем, совершенное конечное состояние. <…> Папа требовал полноты власти не ради нее самой, диктатура наместника божия на земле была лишь средством и путем ко спасению, переходной формой от языческого государства к царствию небесному. <…> Что власть есть зло, мы знаем. Но царствие божие приидет лишь тогда, когда дуализм добра и зла, потуги посюстороннего, духа и власти, будет на время снят, уступив место принципу, соединяющему в себе и аскетизм и господство. Вот это я и имею в виду, говоря о необходимости террора.
<…> Ваш индивидуализм, как я уже позволил себе заметить, есть половинчатость, уступка. Он приправляет вашу языческую гражданскую добродетель чуточкой христианства, чуточкой «прав человека», чуточкой так называемой свободы, вот и все. Индивидуализм же, исходящий из космической, астрологической значимости каждой души, индивидуализм не социальный, а религиозный, который усматривает человечность не в противоречии «я» и «общества», а в противоречии «я» и бога, тела и духа, - такой истинный индивидуализм прекрасно уживается с обязательствами, налагаемыми коллективом.