«Железная рука»
Мы родились в одном городке в Тверской области в 1971 году. Мы жили на одной улице, в одном доме, я в квартире 21, а Лариса Королецкая - напротив, в квартире 23. Мы никогда не были подругами.
Во дворе Лариска была заводила, знала правила всех дворовых игр или же на ходу придумывала новые. Лариска лучше всех играла в классики, быстрее всех завершала кон, а потом яростно дразнила соперниц: «Скилы долго не живут, поиграют и умрут!».
Я не могла продвинуться дальше 3 клетки.
Лариска знала сотни дразнилок и прибауток, она гордо нам рассказала, как исчерпав запасы брани, ее вечно поддатые родители советуются с ней:
-Доча, че мне еще мамке сказать, чтоб не вякала? - спрашивал Ларискин папа.
-Скажи мамке так: «Макака-голопука из зарослей бамбука!» - авторитетно советовала Лариска.
Я осваивала этюды Черни и жевала арпеджио. Лариска вершила судьбы своих вассалов во дворе. Я корпела над прописями, стирая непослушные пальцы, стараясь удержать верткую скользкую ручку. Лариска объявляла набег на школьный сад.
Лариска приносила во двор неведомо откуда новые считалки. С ее подачи стало модным считаться кулачками: «Туки-туки-точки, ехал черт на бочке. Белка в тележке там грызла орешки...» - и время считалки увеличивалось вдвое. Или еще нужно было подставлять указательные пальцы в ее раскрытую ладонь: "Тай-тай, налетай, кто не хочет - не играй!... (почему-то середину я не помню) Папа, мама, жаба, крот… Не разевай, ворона, рот!" - и тут она сжимала ладонь и пыталась схватить кого-нибудь за палец. Пойманный водил.
Я старалась запомнить все Ларискины считалки. Мне так хотелось хоть раз самой всех посчитать. Но тут главное было - во время громко выкрикнуть: «Чур, считать буду я!». Лариска всегда умудрялась выкрикнуть это первой. Когда кому-то все же удалось ее опередить, Лариска твердо возразила: "Я - железный человек, я считаю целый век!" - и с той минуты эти слова стали заветными. Однажды мне удалось самой первой выкрикнуть волшебные слова, но Лариска невозмутимо возразила: "Я - железная рука. Я считаю все века!"
Во дворе последнее слово всегда было за ней. Ребята ей верили. В школе Лариска молчала на задней парте.
Мы учились в одном классе. Хотя по списку в классном журнале между нами было 9 человек, наши фамилии всегда называли вместе:
-Посмотрите на Серебрякову и Королецкую! Советские дети не пишут левой рукой! Вам должно быть стыдно! - звенел над классом ехидный голос.
Я бледнела на второй парте. Лариска багровела на последней.
Так было с самого первого дня в школе. Я решила любой ценой научиться писать правой рукой. Родители пытались меня переубедить, но я упрямо выводила ненавистные крючочки и палочки. Получалось жутко: мои прописи были самыми грязными в школе, мне ставили двойки, писали замечания, а однажды я принесла домой кол. Это был единственный кол в нашем классе.
Лариска быстро научилась писать красивым почерком. Буковки были аккуратные пузатенькие. На придирки учителей Лариска не отвечала, продолжала писать левой рукой, лишь густо краснела и поправляла челку - у нее был такой характерный жест.
В третьем классе мы начали ездить на картошку. Норма была 60 ведер за смену с человека, точнее с одного школьника 9 лет (!). Нужно было тщательно собирать картошку со своей борозды и относить ее к трактору, где мальчики высыпали наши ведра в прицеп. И мое, и Ларискино ведро оказалось меньшего объема, чем требовалось. Мои родители соорудили мне ведро из здоровенной жестяной банки из-под импортной краски. У Лариски было новенькое яркое пластиковое ведерко, экспроприированное ее родителями на родном заводе пластмасс.
И наши фамилии снова звучали вместе: «Посмотрите на Серебрякову и Королецкую! Им нужно собирать не 60 ведер, а 120, чтобы уборку не саботировали!».
В седьмом классе, когда нам стали устраивать первые вечера танцев - «огоньки», как это тогда называлось, Лариска попросила у меня джинсы на вечер. Я не могла ей отказать. Сама я пошла на вечер в сарафане и блузке (наглухо застегнутая, уж скромнее некуда), и в крупных пластиковых клипсах. И снова наши фамилии звучали вместе: «Королецкая пришла в чужих джинсах! (Вот ведь стукачи, даже знали, что у нас в шкафах висело!) А Серебрякова разоделась, как цыганка! Позор!» - так на родительском собрании классная дама описала наш триумфальный «выход в свет».
Потом моя семья переехала на крайний север. Я не видела своих одноклассников много лет.
И вот однажды, в конце 90-х, на вокзале родного города, я увидела тетку лет пятидесяти, с одутловатым испитым лицом, с заплывшими щелками глаз. Она сидела в зале ожидания у противоположной стены, лицом ко мне, и куталась в мешковатую куртку. Что-то в ее облике мне показалось знакомым, и я невольно рассматривала ее снова и снова. Тетка считала мелочь, что-то самой себе бубнила под нос. Трубы горели, а привокзальный буфет был закрыт. И когда объявили прибытие Ржевского поезда, тетка встрепенулась и поправила волосы знакомым жестом.
Это была она - Лариска «Железная рука».
P.S.: Я все-таки научилась писать правой рукой. Иногда даже получалось аккуратно. Пальцы болели и стирались, но я писала, как все советские дети. А вечерами я с наслаждением рисовала левой рукой бесчисленные варианты бала Золушки. Я все делала (и делаю) левой рукой, только писала и вязала на спицах, как правша.
В 5-м классе я повредила правую руку, но, несмотря на повязку, классная дама велела мне писать контрольную по математике. Тут-то и выяснилось, что я умею писать левой рукой, причем, точно таким же почерком, что и правой. С одной лишь оговоркой: буковки у меня получались гладенькие, ровненькие, с идеальным наклоном. Хотя все годы в школе я старалась авторучку вообще не брать левой рукой, и не единой черточки не написала запретным способом ни в прописи, ни в тетради.
Когда с правой руки сняли жесткую повязку, я продолжила эксперименты, и оказалось, что я могу писать двумя руками одновременно одну и ту же фразу или формулу.
Прочтя где-то о шифре Леонардо да Винчи, я попыталась, как и он, писать буквы справа налево в зеркальном отображении, так, чтобы текст можно было прочесть лишь перед зеркалом. У Алисы «В Зазеркалье» таким способом был написан «Бармаглот». Оказалось, я умею так писать. Не знаю, как это выходит, пишу и все.
После школы, техникума и двух институтов почерк моей правой руки стал размашистым, невнятным и утратил былую детскую округлость. Два года назад, занимаясь с сыном, я обнаружила, что разучилась рисовать левой рукой. Но пару строк написать я могу хоть сейчас: слева направо, или зеркально - справа налево, аккуратным детским почерком, бережно законсервированным где-то в кладовых подсознания со времен 5-го класса.
Во дворе Лариска была заводила, знала правила всех дворовых игр или же на ходу придумывала новые. Лариска лучше всех играла в классики, быстрее всех завершала кон, а потом яростно дразнила соперниц: «Скилы долго не живут, поиграют и умрут!».
Я не могла продвинуться дальше 3 клетки.
Лариска знала сотни дразнилок и прибауток, она гордо нам рассказала, как исчерпав запасы брани, ее вечно поддатые родители советуются с ней:
-Доча, че мне еще мамке сказать, чтоб не вякала? - спрашивал Ларискин папа.
-Скажи мамке так: «Макака-голопука из зарослей бамбука!» - авторитетно советовала Лариска.
Я осваивала этюды Черни и жевала арпеджио. Лариска вершила судьбы своих вассалов во дворе. Я корпела над прописями, стирая непослушные пальцы, стараясь удержать верткую скользкую ручку. Лариска объявляла набег на школьный сад.
Лариска приносила во двор неведомо откуда новые считалки. С ее подачи стало модным считаться кулачками: «Туки-туки-точки, ехал черт на бочке. Белка в тележке там грызла орешки...» - и время считалки увеличивалось вдвое. Или еще нужно было подставлять указательные пальцы в ее раскрытую ладонь: "Тай-тай, налетай, кто не хочет - не играй!... (почему-то середину я не помню) Папа, мама, жаба, крот… Не разевай, ворона, рот!" - и тут она сжимала ладонь и пыталась схватить кого-нибудь за палец. Пойманный водил.
Я старалась запомнить все Ларискины считалки. Мне так хотелось хоть раз самой всех посчитать. Но тут главное было - во время громко выкрикнуть: «Чур, считать буду я!». Лариска всегда умудрялась выкрикнуть это первой. Когда кому-то все же удалось ее опередить, Лариска твердо возразила: "Я - железный человек, я считаю целый век!" - и с той минуты эти слова стали заветными. Однажды мне удалось самой первой выкрикнуть волшебные слова, но Лариска невозмутимо возразила: "Я - железная рука. Я считаю все века!"
Во дворе последнее слово всегда было за ней. Ребята ей верили. В школе Лариска молчала на задней парте.
Мы учились в одном классе. Хотя по списку в классном журнале между нами было 9 человек, наши фамилии всегда называли вместе:
-Посмотрите на Серебрякову и Королецкую! Советские дети не пишут левой рукой! Вам должно быть стыдно! - звенел над классом ехидный голос.
Я бледнела на второй парте. Лариска багровела на последней.
Так было с самого первого дня в школе. Я решила любой ценой научиться писать правой рукой. Родители пытались меня переубедить, но я упрямо выводила ненавистные крючочки и палочки. Получалось жутко: мои прописи были самыми грязными в школе, мне ставили двойки, писали замечания, а однажды я принесла домой кол. Это был единственный кол в нашем классе.
Лариска быстро научилась писать красивым почерком. Буковки были аккуратные пузатенькие. На придирки учителей Лариска не отвечала, продолжала писать левой рукой, лишь густо краснела и поправляла челку - у нее был такой характерный жест.
В третьем классе мы начали ездить на картошку. Норма была 60 ведер за смену с человека, точнее с одного школьника 9 лет (!). Нужно было тщательно собирать картошку со своей борозды и относить ее к трактору, где мальчики высыпали наши ведра в прицеп. И мое, и Ларискино ведро оказалось меньшего объема, чем требовалось. Мои родители соорудили мне ведро из здоровенной жестяной банки из-под импортной краски. У Лариски было новенькое яркое пластиковое ведерко, экспроприированное ее родителями на родном заводе пластмасс.
И наши фамилии снова звучали вместе: «Посмотрите на Серебрякову и Королецкую! Им нужно собирать не 60 ведер, а 120, чтобы уборку не саботировали!».
В седьмом классе, когда нам стали устраивать первые вечера танцев - «огоньки», как это тогда называлось, Лариска попросила у меня джинсы на вечер. Я не могла ей отказать. Сама я пошла на вечер в сарафане и блузке (наглухо застегнутая, уж скромнее некуда), и в крупных пластиковых клипсах. И снова наши фамилии звучали вместе: «Королецкая пришла в чужих джинсах! (Вот ведь стукачи, даже знали, что у нас в шкафах висело!) А Серебрякова разоделась, как цыганка! Позор!» - так на родительском собрании классная дама описала наш триумфальный «выход в свет».
Потом моя семья переехала на крайний север. Я не видела своих одноклассников много лет.
И вот однажды, в конце 90-х, на вокзале родного города, я увидела тетку лет пятидесяти, с одутловатым испитым лицом, с заплывшими щелками глаз. Она сидела в зале ожидания у противоположной стены, лицом ко мне, и куталась в мешковатую куртку. Что-то в ее облике мне показалось знакомым, и я невольно рассматривала ее снова и снова. Тетка считала мелочь, что-то самой себе бубнила под нос. Трубы горели, а привокзальный буфет был закрыт. И когда объявили прибытие Ржевского поезда, тетка встрепенулась и поправила волосы знакомым жестом.
Это была она - Лариска «Железная рука».
P.S.: Я все-таки научилась писать правой рукой. Иногда даже получалось аккуратно. Пальцы болели и стирались, но я писала, как все советские дети. А вечерами я с наслаждением рисовала левой рукой бесчисленные варианты бала Золушки. Я все делала (и делаю) левой рукой, только писала и вязала на спицах, как правша.
В 5-м классе я повредила правую руку, но, несмотря на повязку, классная дама велела мне писать контрольную по математике. Тут-то и выяснилось, что я умею писать левой рукой, причем, точно таким же почерком, что и правой. С одной лишь оговоркой: буковки у меня получались гладенькие, ровненькие, с идеальным наклоном. Хотя все годы в школе я старалась авторучку вообще не брать левой рукой, и не единой черточки не написала запретным способом ни в прописи, ни в тетради.
Когда с правой руки сняли жесткую повязку, я продолжила эксперименты, и оказалось, что я могу писать двумя руками одновременно одну и ту же фразу или формулу.
Прочтя где-то о шифре Леонардо да Винчи, я попыталась, как и он, писать буквы справа налево в зеркальном отображении, так, чтобы текст можно было прочесть лишь перед зеркалом. У Алисы «В Зазеркалье» таким способом был написан «Бармаглот». Оказалось, я умею так писать. Не знаю, как это выходит, пишу и все.
После школы, техникума и двух институтов почерк моей правой руки стал размашистым, невнятным и утратил былую детскую округлость. Два года назад, занимаясь с сыном, я обнаружила, что разучилась рисовать левой рукой. Но пару строк написать я могу хоть сейчас: слева направо, или зеркально - справа налево, аккуратным детским почерком, бережно законсервированным где-то в кладовых подсознания со времен 5-го класса.