НАРОДНЫЕ ПОСЛОВИЦЫ, ПОГОВОРКИ, ПРИМЕТЫ, ЗАГАДКИ КАК ИСТОЧНИК ПО ИСТОРИИ СОЗНАНИЯ КРЕСТЬЯНСТВА
МИРОШНИЧЕНКО П.Я.
Часть 8.
Так патриархальная крестьянская семья воспитывала не только трудолюбие, но и безусловную покорность богом данному отцу и мужу, она готовила человека к вере в божественность царя и к безусловной покорности ему.
Одновременно крестьянское сознание формировалось и под влиянием гораздо более демократичных, чем семейная патриархальщина, порядков сельской общины.
Интересы крестьянина, порожденные его владением - пахотной землей, сенокосами, рыбными ловлями, лесными угодьями - неразрывно переплетались с интересами соседа и всего крестьянского «мира». Это порождало сознание единства внутри соседской общины.
Крестьянин-одиночка без общины бессилен. «Адзин и у каши ня спор» (23, 22; 30, I; 51, 119), «Веревка крепка с повивкою, а человек с помочью» (46, 778), «Як роблять укупі, то не болить у пупі» (57, 210). Сплоченность общины необходима и в борьбе с враждебными социальными силами. «В согласном стаде волк не страшен» (46, 778; 57, 210). Поэтому «Самолюб никому не люб» (46, 618). Поэтому так важен сосед - «Нема большей беды над лихи суседи» (44, 305), «Не купи двора, купи соседа» (23, 10; 46, 772), «Близкий сосед лучше дальней родни» (46, 779), «Брат брату сосед» (19, 2об.). Герой украинской народной думы, погибая в бурном , дает обет господу, в случае спасения - отца и мать почитать, старшего брата как отца уважать, и к близким соседям, как к родным братьям относиться (33, 129-130, 133). В общине все соседи - то ли пашней, то ли покосом. Принцип круговой поруки - один отвечает за всех, и все за одного - был характерен для сельской общины с самого ее возникновения. Этот принцип хорошо выражен в широко распространенной у русских, белорусов, украинцев пословице «С миру по нитке - голому сорочка» (51, 52, 57, 87). Крестьянин не мыслил себе ни жизни, ни смерти вне «мира». «Не дай, боже, смерти без людей» (44, 303), «На миру и смерть красна» (46, 155; 51, 86; 57, 209). Отсюда и соответствующие принципы мирской жизни. «Чего сам не любишь, того и другому не чини» (46, 156; 51, 189; 57, 47), «Живи для людей, поживут люди для тебя» (46, 270).
Выше, при характеристике устоев крестьянского мировоззрения, говорилось, что традиция была его первоосновой. Но традиции, которыми руководствовались массы, были одновременно общественным мнением общины. Непререкаемость его авторитета была психологическим условием силы и авторитета «мира». «Что мир порядил, то бог рассудил» (46, 404), поскольку «Глас народа - глас божий» (13, 8об.; 46, 402; 57, 210), «Хто людей не слуха, той і бога по боїться» (9, 3). Могучее общественное мнение отрицало всякое своевольство, нарушавшее общинные традиции, «З великої волі жди гіркої недолі» (8, 3), «Воля хуже неволи» (20, 1), «Воля доброго коня портит» (27, 1). Вместе с тем, массы осознавали важность организации общинной жизни. «Сноп без перевясла - солома» (46, 406), «Без ради й військо гине», «Добрая тая рада, де щирая правда» (57, 119).
Организации нет без руководства. «Артель атаманом крепка» (46, 247; 51, 3; 57, 210; 44, 230), «Без гетьмана військо гине» (57, 17). Сплоченный «мир» могуч и мудр. «Мир - велик человек» (46, 404). «Мир» не уступит и барину. «Що громада скаже, то й пан не поможе» (57, 209; 44, 235). И это не пустая похвальба. Соотношение вотчинных и общинных властей в различных районах страны и у различных вотчинников было разным, но такой важнейшей вопрос как крестьянское землепользование обычно оставался в ведении общины (64, 112-113, 114-115). Поскольку вотчина феодала базировалась на хозяйстве крестьян-общинников, везде в Европе угодья сеньора подчинялись распорядку деревенской общины, а не наоборот (129, 68). «Мир» сильнее даже местных властей - «як только плюне - войта затопить» (44, 252). И даже народный горой Устим Кармелюк, отправляясь добывать правду, кланяется всей громаде (34, 689).
Личность общинника
Идеалистической историографии присуща тенденция преувеличивать роль личности в истории. В наше время такая тенденция своеобразно проявляется в расцвете биографического жанра на Западе. Но примечательно, что увлечение биографиями часто связано с тенденцией отказа от исторического синтеза, от попыток объяснить исторический процесс в целом. Раскрытие решающего значения классов, классовой борьбы, народа в истории было и остается важнейшей задачей историков-марксистов. Но исторический материализм никогда не отрицал и весьма значительной роли личности в истории. Причем, в борьбе с буржуазной историософией при объяснении соотношения народа и личности обычно речь идет о выдающихся личностях. И вопрос этот обстоятельно освещен в марксистско-ленинской литературе. Вместе с тем, события нашего времени диктуют необходимость серьезного изучения личности вовсе не выдающейся, а самой массовидной. Наша эпоха убедительно подтверждает положение классиков марксизма-ленинизма о возрастании роли масс по мере прогресса общества. И именно возрастание роли народных масс привлекает внимание историка и социолога к развитию личности, типичной для той или иной массы. Поскольку в наше время народ состоит из развивающихся индивидуальностей, личностей. Это отражается в повышенном интересе к личности у философов (101). Современность помогает лучше осмыслить прошлое. Все яснее, что и в прошлом нельзя понять народные массы, не учитывая того, что происходило в них на «атомно-молекулярном уровне» с личностями крестьянина, рабочего, разночинца, купца и т. д. Принципиально ничего нового для исторического материализма здесь нет. К. Маркс обращал внимание на возникновение личности крестьянина еще в земледельческой общине (I, 404, 418). В. И. Ленин основные социально-экономические процессы пореформенной деревни объяснял в связи с развитием крестьянского индивидуализма (2, 262-263). И понять в общем-то это не трудно. Беда только в том, что жизнь простых людей, массовидных личностей очень слабо отражена в источниках.
Что касается формирования личности феодального крестьянина в истории нашей страны, то этот вопрос возник совсем недавно. Автор содержательных работ по истории крестьянского сознания Г. А. Кавтарадзе мимоходом заметил, что до реформы 1861 г. в России еще не сложилась самодеятельная личность крестьянина (94, 63).
Гораздо обстоятельнее остановился на этом вопросе Б. Г. Литвак. Развитием с конца ХVIII в. крестьянской личности товаровладельца этот исследователь объясняет специфику классовой борьбы крестьянства в первой половине XIX в. и, в том числе, отсутствие сколько-нибудь организованных крупних массовых движений, которые знала Россия ХVII и ХVIII вв. Думается, что историк здесь увидел самую суть социально-психологического механизма явления, характерного не только для отечественной истории (163, 201-205). Однако едва ли правомерно в возникновении личности товаровладельца усматривать начало истории крестьянской личности. И это тем более следует заметить, что в литературе имеется мнение, что на протяжении веков раннего феодализма не было условий выделения личности не только крестьянской (139, 197; 92, 70). Сугубая сложность вопроса о крестьянской личности объясняется тем, что заметить ее в источниках эпохи феодализма гораздо труднее, чем личность феодала или горожанина. И все же, на протяжении всей эпохи феодализма личность крестьянина не только существовала, но и сильно влияла на судьбы «мира», а следовательно, и всего крестьянства, и всей страны. Понять это помогают интереснейшие высказывания К. Маркса в набросках писем к В. Засулич о том, что личность возникает еще в недрах земледельческой общины в связи с возникновением у общинника своего хозяйства (I, т.19, 404, 418). Мысли К. Маркса ориентируют нас в поисках тех черт психики человека, которые еще в период становления классового общества свидетельствуют о возникновении личности крестьянина. Главное в них, очевидно, то, что духовно обеспечивало возможность вести свое хозяйство на свой страх и риск. Это, прежде всего, личный разум, принимающий решения, не всегда совпадающие с тем, что «все говорят», с традицией, и неразрывно связанная с личным разумом свобода такой личности в той мере, в какой она не затрагивала интересов общины.1 Об авторитете личного разума в рассматриваемую эпоху выше уже шла речь.
Можно догадаться, что личный разум, направлявший и нетрадиционные поступки, в условиях сильной взаимозависимости всех общинников и мощного общественного мнения «мира» порождал сознание и чувство совести, представлявшей общинные интересы в сознании каждого, контролировавшей от имени «мира» все поступки индивида. Такое общинное происхождение совести увидел еще Гегель. Для него она - «моральная гениальность, знающая, что внутренний голос ее непосредственного знания есть голос божественный… Это одинокое богослужение есть в то же время богослужение общины» (81, 351-352).
Фейербах, отвергнув гегелевскую теологию, тоже рассматривал совесть как голос общины внутри каждого индивида (138, 630).
В крестьянском сознании совесть, как к правда, божественного происхождения. «Добрая совесть - глаз божий» (46, 305), она присуща созданной богом «душе». «Душа божья, тело государево, а спина барская» (46, 304), «Душа всему мера», «Душа всего дороже» (46, 404). Совесть, пожалуй, главное качество души, поэтому они часто отождествляются. «Это дело у меня на душе (совести)» (46, 305), «С совестью не разминуться. Душа - не сосед, не объедешь» (46, 306).
Поскольку христианство включало в себя элементы гуманизма, мужичья совесть логично увязывалась с христианским богом. Но главное в христианстве не гуманизм, а страх божий. Он - основа всякой премудрости. Мужик, наивно веря в разумность бога, выводил совесть из своего разума. «Как не мудри, а совести не перемудришь» (46, 306).
Официальная религия; апеллируя к совести личного разума, относилась к ней в то же время подозрительно именно из-за ее рационалистического происхождения. Поэтому все официальные религии требовали безусловного повиновения каждого христианина пастырю - внешнему контролеру поведения верующего. Вопрос о совести личного разума один из главных в идеологии реформации. Для Лютера глас божий присутствует в душе каждого и руководит его действиями независимо от церкви. Православие, проклиная католицизм, солидаризовалось с ним в решительном осуждении «люторской ереси» Небезынтересно, что мужичий разум по-своему иногда улавливал несоответствие официального, показного в представлениях масс, христианства истинной божественной совести. «Душа христианская, да совесть то цыганская» (46, 308).
Внутренний регулятор поведения личности общинника - совесть - сочеталась со стыдом, беспокойством о своей внешней репутации среди соседей, в общине. «В ком есть бог, в том есть и стыд» (46, 305). О попирающих правду говорили: «Кто бога не боится, тот и людей не
Правда мирской жизни, а следовательно, и душа, и совесть требовали не только отрицательных гарантий от бессовестности (в виде стыда), но и альтернативы последней - доброты. Доброта как и правда, и совесть санкционируется всевышним. «Доброму бог помогает» (46, 127), «За добро бог плательщик» (46, 39), «Тороватому бог подает, а у скупого черт отбирает» (46, 107). Вместе с тем, истинная доброта разумна -«Доброта без разума пуста» (46, 125); она соответствует интересам всего «мира» - «Все любят добро» (46, 124), потому что «доброму человеку и чужая болезнь к сердцу» (46, 226). Поэтому «Добрые умирают, да дела их не пропадают» (46, 124). Верили, что «Добро худо переможет» (46, 127). Поэтому «дей добро и жди добра» (46, 126). В Тульской губернии каждый мужик, начиная посев, крестился и произносил заклинание: «Зароди, господи, на всех проходящих, на нищую братию и на всех православных» (26, 8).
Интересы необходимого для трудящихся сильного «мира» вместе с развитием личности порождали и такой стимулятор и гарант коллективизма в поступках индивида как честь - «Честь по заслугам» (46, 726). Она тоже увязывалась с правдой мирской жизни. «В ком честь, в том и правда» (45, 122), «Береги честь смолоду...» (46, 306), «За совесть да за честь, хоть голову снесть» (46, 306). С этим связано представление о значимости слова человека, взятых им обязательств. «Честь чести на слово верит» (46, 726), «Слово свято» (51, 150), «Дав слово - дзержись…» (10, 7; 23, 4; 51, З1; 44, 253), «Кто лжет, тот и крадет» (51, 176).
Все перечисленные качества личности были обусловлены жизнью сильного «мира» и в свою очередь обеспечивали его силу, не раскалывая его своей свободой и своим умом. Вне общины такая личность не «показывалась», за пределами «общинного микрокосма» ее интересы представлял единый «мир». На протяжении многих веков в борьбе за волю феодалам противостояла община, а не личность. В политической жизни о последней и речи не было. Вспомним, что уже во время последней крестьянской войны Пугачев жххххххх повстанцев быть его «рабами» (323, 47). Поэтому ххххххххх личность уместно назвать внутриобщинной. Она типична дан эпохи феодализма, от нее принципиально отличалась личность товаровладельца. Последняя - порождение новой эпохи, развития товарно-денежных отношений, а затем и капитализма.
Правда и товарно-денежные отношения
Фольклор и особенно паремиография хорошо показывает, как традиционная крестьянская правда реагировала на новые явления в экономике страны. Среди пословиц и поговорок 30-50-х годов XIX в. имеется небольшое количество таких, в которых трудящиеся пытались приспособить свою правду к денежным отношениям, увязать ее с деньгами.
Держась за свое хозяйство и осмысливая новое положение между властью помещика и властью денег, крестьянин говорил: «Хлеб дома, а оброк на стороне» (46, 719). Он по-прежнему главным считал свое традиционное хозяйство - «Без денег проживу, без хлеба не проживу» (46, 79), пытался приспособить свою трудовую правду к власти денег - «Трудовая денежка всегда крепка» (46, 512), «Трудяща копійка годує до віку» (57, 193). Однако жизнь все сильнее убеждала в могуществе денег. «Денежка - не бог, а полбога есть», «И барину деньга - господин» (46, 82). «За гроши только батьки и матки ня купиць» (30, 9; 57, 30). «За гроши и родного батьку купишь» (51, 45). Народ пытался согласовать свою правду с денежными отношениями - «Слову - вера, хлебу - мера, деньгам - счет», «Вся правда в счете» (46, 86). Но подавляющее большинство пословиц этого сюжета категорически противопоставляет правду деньгам. Зная направление развития предреформенного села, нетрудно понять эволюцию такого отношения крестьянской справедливости к деньгам. Втягивание крестьян в рыночные отношения влекло за собою коренные изменения всей жизни не только отдельных семей, но и всего «мира», и сознания сельского населения. В эпоху безраздельного господства натурального хозяйства каждый полностью зависел от общины. Тем более, что вся жизнь крестьянина была у всех на виду и все знали о каждом все. Основа богатства - земля - по хххххх и по правде, распределялась большинством так, чтобы одни не могли чрезмерно нажиться, а другие прийти в разорение и нарушить тяглоспособность общины. С возрастанием удельного веса денег в хозяйстве отдельных мирян богатство последних все менее зависело от «мира», тем более, что как операции крестьянина на рынке, так и результаты их - «кубышка» с деньгами - были тайной не только для общины, но часто и для семьи. Менялось представление о добре-богатстве и вместе о добре как нравственной категории. Крестьянин-предприниматель становился все менее зависим от «мира», все решительнее попирал традиции и руководствовался личным разумом, главным образом, в сфере предпринимательства. Но, вырвавшись из-под опеки и, осмелев, личный разум мог «заработать» и в ином направлении, особенно у тех, кому на рынке не везло. Во всяком случае, жизнь сметала иллюзии о денежной правде, показывала, что деньги разрушали традиционное крестьянское хозяйство и с точки зрения крестьянской правды были злом и бедой. «Гроші то й роблять біду на світі» (57, 31), «Через золото слезы льются» (46, 84). Деньги все больше представлялись могучей и гибельной силой. «Не душа лжет, а мошна» (38, 24), «Сребло, золото тягне человека в болото» (44, 336). Если крестьянин осознавал справедливость как жизнь по божьи, то черт был символом зла и несправедливости. В ту эпоху «нечистый» характерно увязывался в представлении трудящихся не только с болотом, но и с деньгами: «Сидит, як чорт на грошах в болоте» (44, 333). Будучи силой зла, деньги естественно осмысливались как антагонист души, совести, правды. «Деньгами души не выкупишь» (46, 84), «Пусти душу в ад, будешь богат» (46, 84), «Когда деньги говорят, тогда правда молчит» (46, 83). Крестьянин склонен был все новое, непонятное и разрушающее привычный уклад жизни отнести к ведомству сатаны.
«Правда твоя, мужичок, а полезай-ка в мешок» (46, 170). Но лезть в мешок мужичку не хотелось, он пристально всматривался в окружающее и видел нечто, совсем непонятное. До сих пор он был убежден, что богатство создается трудом (своим или чужим - это другой вопрос), а теперь оказывалось, что «Деньга деньгу родит» (46, 158; 57, 32). Не подозревая, что он здесь касался одной из тайн политической экономики, крестьянин пытался поправить дела этой самой деньгой, продавал сначала свое, втягиваясь в торговлю. Дело было новое и непонятное. Оказывалось «Не там трацишь, айдзе купляешь, а там, гдзе продаешь» (30, 18; 51, 104). А иногда казалось наоборот (46, 533). Разве мог крестьянин, живший своей традиционной правдой, разобраться в законах рынка? Он только разводил руками и бранился: «На торгу два дурака: один дешево дает, другой дорого просит» (46, 532). Ясно было одно, что торг построен на обмане. Чем больше крестьянское хозяйство втягивалось в рыночные отношения, тем чаще старинная истина «Что посеешь, то и пожнешь» вытеснялась новой «Не обманешь, не продашь», «Кто чем торгует, тот тем и ворует» (46, 528, 525). Торг с совестью и честью, с традиционной правдой несовместим (44, 274, 300), «Торг дружбы не знает» (46, 531).
Непременным условием объяснения истории крестьянства и его сознания есть изучение эволюции сельской общины. В этом направлении советская историография уже проделала значительную работу, особенно в последние годы. Изучение таких источников как помещичьи инструкции управляющим, приказчикам и бурмистрам, мирских приговоров, документов о тяглых и рекрутских повинностях, а также других источников из личных фондов крупнейших землевладельцев позволило В. А. Александрову осветить внутреннее устройство и механизм функционирования общинного управления, общественные и хозяйственные функции общины. Вместе с тем, такие аспекты истории общины как ее роль в предпринимательстве крестьянства вне вотчины, в классовой борьбе, по мнению самого исследователя, требуют специального изучения и, следовательно, поисков источников (б4, 44-46). Предпринимательская деятельность крестьянства той эпохи обстоятельно изучена в трудах В. М. Дружинина, И. Д. Ковальченко, В. А. Федорова и это подводит нас к пониманию эволюции общины под воздействием товарно-денежных и капиталистических отношений. Однако при этом вне поля зрения историков до сих пер остается социально-психологический механизм эволюции сельской общины, связанный именно с развитием крестьянской личности товаровладельца. Характеризуя эволюцию пореформенного села, В.И Ленин писал, что «индивидуализм сделался основою экономических отношений... между крестьянами» (2, т.1, 262-263). Это хорошо отражено в паремиографии. Личность товаровладельца вырастала из внутриобщинной личности, руководствуясь тем же личным разумом. Только теперь пословица «Людей питай, а свій розум май» осмысливается не как допущение каждого искать свои решения, не нарушая мирских интересов и признавая в общем авторитет традиций, а как отрицание последних и попрание интересов мира. «Всякий за себе дбає» (57, 189), «Что мне до других, был бы я сыт» (46, 613), «Своя рубашка ближе к телу» (46, 609; 57, 189), «Нічого не знаю, моя хата скраю» (57, 62; 51, 115), «А по нас хоть трава не расти» (46, 608). Душа и совесть все более признаются непрактичными, несостоятельными как ориентиры поведения. «Душе с телом мука» (46, 304), «Первое счастье - коли стыда в глазах нет» (46, 307), «Стыдливому удачи не видать» (46, 307). Такой индивидуализм отрицает добро, он враждебен окружающим. «Зa добро не жди добра» (46, 137), «Нікому не вір, ніхто й не зраде» (57, 270; 7, 3). Честность, правдивость отрицаются - «Все люди - ложь, и мы тож» (46, 303), «Живут же люди неправдой, так и нам не лопнуть стать» (46, 303). Одни произносили подобные истины с горечью, другие - с самодовольством.
Сопоставляя паремиографические собрания с конца ХVII в. до XIX в., Д. И. Раскин пришел к заключению, что скептическое отношение к «миру» - явление XIX в., в самых ранних сборниках ХVII в. оно почти не встречается (120, 209). Однако как было уже замечено, сборники конца ХVII в. в отличие от собраний XIX в., крестьянское сознание отражают очень неполно. Тем интересное украинское собрание Климентия Зиновиева, оно ближе к крестьянству, чем русские сборники, вышедшие из посада. В собрании Климентия Зиновиева индивидуализм выражен уже достаточно заметно. «Лепшей мое, неже наше» (47, 232), «Добре мовиш, да в громаду не ходиш» (47, 222). В период возникновения всероссийского рынка, с развитием товарно-денежных отношений процесс разложения общины и общинного сознания не мог в некоторых местностях не усилиться. Но, конечно, ко времени кризиса крепостничества индивидуализм в массовом сознании противостоит общинности гораздо заметнее.
Крестьянин видел, что общину в своих интересах использует мироед. «Общая овечка - волку корысть» (46, 581), «Залез в богатство, забыл и братство» (46, 730). Представления о мудрости «мира» сменились иными. «Силен, как вода, а глуп, как дитя» (46, 406; 49, 225), «Громада, громада! Гайняна їх рада» (57, 276), «Крестьянская сходка - земских водка» (49, 183), «Мир на дело сошелся - виноватого опить», «Быть на сходке - согрешить», «Глас народа Христа предал» (46, 406). Традиционность общинной жизни, базировавшейся на натуральном хозяйстве, ограничивала свободу личности и сдерживала предприимчивость личного разума. Пожелание «Живи всяк своим умом», возможно, сопутствовало сельской общине с самого ее возникновения. Теперь оно дополняется констатацией «Всяк своим умом живет» (46, 627). Это уже новая эпоха и паремиография 30-50-х годов отражает связь развития товарно-денежных отношений, предприимчивости и воли с активизацией личного разума. «Торг любит простор» (46, 531), «Хороша воля с умом да с деньгами» (46, 827). В эпоху кризиса крепостничества и развития капитализма воля использовалась личным разумом преимущественно в эгоистических интересах.
Новое в деятельности и сознании личности товаровладельца было как раз то, что раскалывало «мир» - предпринимательская деятельность в нарушение феодальных порядков, царских законов, и часто бессовестность по отношению к самому «миру». Личность другого социального полюса иногда создавала «Вести о России» и все чаще искала правду вне пределов крестьянского мира. Но поскольку община на большой территории страны была еще достаточно сильна, а паразитический гнет феодалов вызывал недовольство всего крестьянства - от богатеев до разоренных (2, т.1, 306), в крупных массовых движениях периода кризиса крепостничества организатором часто выступала община. Поэтому, думается, что резонно объясняя ослабление крупных массовых антифеодальных движений после крестьянской войны 1773-1775 г.г. развитием личности товаровладельца и углублением раздробленного coпротивления крестьянства, Б. Г. Литвак едва ли прав, связывая развитие личности товаровладельца с активизацией мира и с «отработкой в тесном мирском кругу» его идеалов (103, 201).
Развитие личности товаровладельца было обусловлено не активизацией «мира». Сила последнего была как раз обратно пропорциональна степени развития личности крестьянина-товаровладельца. Но в условиях кризиса крепостничества активизация «мира» (из-за усиления феодального гнета) могла совпадать с активизацией личности товаровладельца в связи с развитием товарно-денежных отношений. Показательно, что наиболее крупные массовые движения времени кризиса крепостничества, отмеченные активизацией «мира», разразились в начале 40-х годов в отсталых восточных губерниях Европейской России - там, где личность крестьянина товаровладельца была наименее развита. В предреформенные годы в России наблюдается сочетание и даже слияние двух типов классовой борьбы и классового протеста крестьянства:
1) раздробленного протеста, связанного с развитием личности товаровладельца и
2) массового движения, относительную сплоченность которому придавали еще не расколовшиеся «миры».
Все, изложенные до сих пор, факты, характеризующие представления трудящихся о правде, могут быть сгруппированы. Необходимость такой классификации подсказывается не столько хаосом паремиографического материала, сколько теми историческими условиями, которые определяли эволюцию представлений трудящихся о правде. Общественное сознание крестьянства не только определялось, но и сильно ограничивалось его общинным бытием. Охарактеризованные выше представления трудящихся о труде, трудовой собственности, семье, «мире» и мирских отношениях, порожденные внутриобщинной жизнью, можно квалифицировать как первичный комплекс правды угнетенных.
В освещении внутриобщинных и личностных отношений правда трудящихся поражает подчас богатством, глубиной, точностью и тонкостью не только чувств, но и мыслей. Этот комплекс и составляет основу народного, крестьянского гуманизма - выражение того «первобытного, инстинктивного демократизма» (2, т.9, 357), той «примитивной крестьянской демократии» (2, т.20, 20-21), о которых писал В. И. ЛенинШ
Часть 8.
Так патриархальная крестьянская семья воспитывала не только трудолюбие, но и безусловную покорность богом данному отцу и мужу, она готовила человека к вере в божественность царя и к безусловной покорности ему.
Одновременно крестьянское сознание формировалось и под влиянием гораздо более демократичных, чем семейная патриархальщина, порядков сельской общины.
Интересы крестьянина, порожденные его владением - пахотной землей, сенокосами, рыбными ловлями, лесными угодьями - неразрывно переплетались с интересами соседа и всего крестьянского «мира». Это порождало сознание единства внутри соседской общины.
Крестьянин-одиночка без общины бессилен. «Адзин и у каши ня спор» (23, 22; 30, I; 51, 119), «Веревка крепка с повивкою, а человек с помочью» (46, 778), «Як роблять укупі, то не болить у пупі» (57, 210). Сплоченность общины необходима и в борьбе с враждебными социальными силами. «В согласном стаде волк не страшен» (46, 778; 57, 210). Поэтому «Самолюб никому не люб» (46, 618). Поэтому так важен сосед - «Нема большей беды над лихи суседи» (44, 305), «Не купи двора, купи соседа» (23, 10; 46, 772), «Близкий сосед лучше дальней родни» (46, 779), «Брат брату сосед» (19, 2об.). Герой украинской народной думы, погибая в бурном , дает обет господу, в случае спасения - отца и мать почитать, старшего брата как отца уважать, и к близким соседям, как к родным братьям относиться (33, 129-130, 133). В общине все соседи - то ли пашней, то ли покосом. Принцип круговой поруки - один отвечает за всех, и все за одного - был характерен для сельской общины с самого ее возникновения. Этот принцип хорошо выражен в широко распространенной у русских, белорусов, украинцев пословице «С миру по нитке - голому сорочка» (51, 52, 57, 87). Крестьянин не мыслил себе ни жизни, ни смерти вне «мира». «Не дай, боже, смерти без людей» (44, 303), «На миру и смерть красна» (46, 155; 51, 86; 57, 209). Отсюда и соответствующие принципы мирской жизни. «Чего сам не любишь, того и другому не чини» (46, 156; 51, 189; 57, 47), «Живи для людей, поживут люди для тебя» (46, 270).
Выше, при характеристике устоев крестьянского мировоззрения, говорилось, что традиция была его первоосновой. Но традиции, которыми руководствовались массы, были одновременно общественным мнением общины. Непререкаемость его авторитета была психологическим условием силы и авторитета «мира». «Что мир порядил, то бог рассудил» (46, 404), поскольку «Глас народа - глас божий» (13, 8об.; 46, 402; 57, 210), «Хто людей не слуха, той і бога по боїться» (9, 3). Могучее общественное мнение отрицало всякое своевольство, нарушавшее общинные традиции, «З великої волі жди гіркої недолі» (8, 3), «Воля хуже неволи» (20, 1), «Воля доброго коня портит» (27, 1). Вместе с тем, массы осознавали важность организации общинной жизни. «Сноп без перевясла - солома» (46, 406), «Без ради й військо гине», «Добрая тая рада, де щирая правда» (57, 119).
Организации нет без руководства. «Артель атаманом крепка» (46, 247; 51, 3; 57, 210; 44, 230), «Без гетьмана військо гине» (57, 17). Сплоченный «мир» могуч и мудр. «Мир - велик человек» (46, 404). «Мир» не уступит и барину. «Що громада скаже, то й пан не поможе» (57, 209; 44, 235). И это не пустая похвальба. Соотношение вотчинных и общинных властей в различных районах страны и у различных вотчинников было разным, но такой важнейшей вопрос как крестьянское землепользование обычно оставался в ведении общины (64, 112-113, 114-115). Поскольку вотчина феодала базировалась на хозяйстве крестьян-общинников, везде в Европе угодья сеньора подчинялись распорядку деревенской общины, а не наоборот (129, 68). «Мир» сильнее даже местных властей - «як только плюне - войта затопить» (44, 252). И даже народный горой Устим Кармелюк, отправляясь добывать правду, кланяется всей громаде (34, 689).
Личность общинника
Идеалистической историографии присуща тенденция преувеличивать роль личности в истории. В наше время такая тенденция своеобразно проявляется в расцвете биографического жанра на Западе. Но примечательно, что увлечение биографиями часто связано с тенденцией отказа от исторического синтеза, от попыток объяснить исторический процесс в целом. Раскрытие решающего значения классов, классовой борьбы, народа в истории было и остается важнейшей задачей историков-марксистов. Но исторический материализм никогда не отрицал и весьма значительной роли личности в истории. Причем, в борьбе с буржуазной историософией при объяснении соотношения народа и личности обычно речь идет о выдающихся личностях. И вопрос этот обстоятельно освещен в марксистско-ленинской литературе. Вместе с тем, события нашего времени диктуют необходимость серьезного изучения личности вовсе не выдающейся, а самой массовидной. Наша эпоха убедительно подтверждает положение классиков марксизма-ленинизма о возрастании роли масс по мере прогресса общества. И именно возрастание роли народных масс привлекает внимание историка и социолога к развитию личности, типичной для той или иной массы. Поскольку в наше время народ состоит из развивающихся индивидуальностей, личностей. Это отражается в повышенном интересе к личности у философов (101). Современность помогает лучше осмыслить прошлое. Все яснее, что и в прошлом нельзя понять народные массы, не учитывая того, что происходило в них на «атомно-молекулярном уровне» с личностями крестьянина, рабочего, разночинца, купца и т. д. Принципиально ничего нового для исторического материализма здесь нет. К. Маркс обращал внимание на возникновение личности крестьянина еще в земледельческой общине (I, 404, 418). В. И. Ленин основные социально-экономические процессы пореформенной деревни объяснял в связи с развитием крестьянского индивидуализма (2, 262-263). И понять в общем-то это не трудно. Беда только в том, что жизнь простых людей, массовидных личностей очень слабо отражена в источниках.
Что касается формирования личности феодального крестьянина в истории нашей страны, то этот вопрос возник совсем недавно. Автор содержательных работ по истории крестьянского сознания Г. А. Кавтарадзе мимоходом заметил, что до реформы 1861 г. в России еще не сложилась самодеятельная личность крестьянина (94, 63).
Гораздо обстоятельнее остановился на этом вопросе Б. Г. Литвак. Развитием с конца ХVIII в. крестьянской личности товаровладельца этот исследователь объясняет специфику классовой борьбы крестьянства в первой половине XIX в. и, в том числе, отсутствие сколько-нибудь организованных крупних массовых движений, которые знала Россия ХVII и ХVIII вв. Думается, что историк здесь увидел самую суть социально-психологического механизма явления, характерного не только для отечественной истории (163, 201-205). Однако едва ли правомерно в возникновении личности товаровладельца усматривать начало истории крестьянской личности. И это тем более следует заметить, что в литературе имеется мнение, что на протяжении веков раннего феодализма не было условий выделения личности не только крестьянской (139, 197; 92, 70). Сугубая сложность вопроса о крестьянской личности объясняется тем, что заметить ее в источниках эпохи феодализма гораздо труднее, чем личность феодала или горожанина. И все же, на протяжении всей эпохи феодализма личность крестьянина не только существовала, но и сильно влияла на судьбы «мира», а следовательно, и всего крестьянства, и всей страны. Понять это помогают интереснейшие высказывания К. Маркса в набросках писем к В. Засулич о том, что личность возникает еще в недрах земледельческой общины в связи с возникновением у общинника своего хозяйства (I, т.19, 404, 418). Мысли К. Маркса ориентируют нас в поисках тех черт психики человека, которые еще в период становления классового общества свидетельствуют о возникновении личности крестьянина. Главное в них, очевидно, то, что духовно обеспечивало возможность вести свое хозяйство на свой страх и риск. Это, прежде всего, личный разум, принимающий решения, не всегда совпадающие с тем, что «все говорят», с традицией, и неразрывно связанная с личным разумом свобода такой личности в той мере, в какой она не затрагивала интересов общины.1 Об авторитете личного разума в рассматриваемую эпоху выше уже шла речь.
Можно догадаться, что личный разум, направлявший и нетрадиционные поступки, в условиях сильной взаимозависимости всех общинников и мощного общественного мнения «мира» порождал сознание и чувство совести, представлявшей общинные интересы в сознании каждого, контролировавшей от имени «мира» все поступки индивида. Такое общинное происхождение совести увидел еще Гегель. Для него она - «моральная гениальность, знающая, что внутренний голос ее непосредственного знания есть голос божественный… Это одинокое богослужение есть в то же время богослужение общины» (81, 351-352).
Фейербах, отвергнув гегелевскую теологию, тоже рассматривал совесть как голос общины внутри каждого индивида (138, 630).
В крестьянском сознании совесть, как к правда, божественного происхождения. «Добрая совесть - глаз божий» (46, 305), она присуща созданной богом «душе». «Душа божья, тело государево, а спина барская» (46, 304), «Душа всему мера», «Душа всего дороже» (46, 404). Совесть, пожалуй, главное качество души, поэтому они часто отождествляются. «Это дело у меня на душе (совести)» (46, 305), «С совестью не разминуться. Душа - не сосед, не объедешь» (46, 306).
Поскольку христианство включало в себя элементы гуманизма, мужичья совесть логично увязывалась с христианским богом. Но главное в христианстве не гуманизм, а страх божий. Он - основа всякой премудрости. Мужик, наивно веря в разумность бога, выводил совесть из своего разума. «Как не мудри, а совести не перемудришь» (46, 306).
Официальная религия; апеллируя к совести личного разума, относилась к ней в то же время подозрительно именно из-за ее рационалистического происхождения. Поэтому все официальные религии требовали безусловного повиновения каждого христианина пастырю - внешнему контролеру поведения верующего. Вопрос о совести личного разума один из главных в идеологии реформации. Для Лютера глас божий присутствует в душе каждого и руководит его действиями независимо от церкви. Православие, проклиная католицизм, солидаризовалось с ним в решительном осуждении «люторской ереси» Небезынтересно, что мужичий разум по-своему иногда улавливал несоответствие официального, показного в представлениях масс, христианства истинной божественной совести. «Душа христианская, да совесть то цыганская» (46, 308).
Внутренний регулятор поведения личности общинника - совесть - сочеталась со стыдом, беспокойством о своей внешней репутации среди соседей, в общине. «В ком есть бог, в том есть и стыд» (46, 305). О попирающих правду говорили: «Кто бога не боится, тот и людей не
Правда мирской жизни, а следовательно, и душа, и совесть требовали не только отрицательных гарантий от бессовестности (в виде стыда), но и альтернативы последней - доброты. Доброта как и правда, и совесть санкционируется всевышним. «Доброму бог помогает» (46, 127), «За добро бог плательщик» (46, 39), «Тороватому бог подает, а у скупого черт отбирает» (46, 107). Вместе с тем, истинная доброта разумна -«Доброта без разума пуста» (46, 125); она соответствует интересам всего «мира» - «Все любят добро» (46, 124), потому что «доброму человеку и чужая болезнь к сердцу» (46, 226). Поэтому «Добрые умирают, да дела их не пропадают» (46, 124). Верили, что «Добро худо переможет» (46, 127). Поэтому «дей добро и жди добра» (46, 126). В Тульской губернии каждый мужик, начиная посев, крестился и произносил заклинание: «Зароди, господи, на всех проходящих, на нищую братию и на всех православных» (26, 8).
Интересы необходимого для трудящихся сильного «мира» вместе с развитием личности порождали и такой стимулятор и гарант коллективизма в поступках индивида как честь - «Честь по заслугам» (46, 726). Она тоже увязывалась с правдой мирской жизни. «В ком честь, в том и правда» (45, 122), «Береги честь смолоду...» (46, 306), «За совесть да за честь, хоть голову снесть» (46, 306). С этим связано представление о значимости слова человека, взятых им обязательств. «Честь чести на слово верит» (46, 726), «Слово свято» (51, 150), «Дав слово - дзержись…» (10, 7; 23, 4; 51, З1; 44, 253), «Кто лжет, тот и крадет» (51, 176).
Все перечисленные качества личности были обусловлены жизнью сильного «мира» и в свою очередь обеспечивали его силу, не раскалывая его своей свободой и своим умом. Вне общины такая личность не «показывалась», за пределами «общинного микрокосма» ее интересы представлял единый «мир». На протяжении многих веков в борьбе за волю феодалам противостояла община, а не личность. В политической жизни о последней и речи не было. Вспомним, что уже во время последней крестьянской войны Пугачев жххххххх повстанцев быть его «рабами» (323, 47). Поэтому ххххххххх личность уместно назвать внутриобщинной. Она типична дан эпохи феодализма, от нее принципиально отличалась личность товаровладельца. Последняя - порождение новой эпохи, развития товарно-денежных отношений, а затем и капитализма.
Правда и товарно-денежные отношения
Фольклор и особенно паремиография хорошо показывает, как традиционная крестьянская правда реагировала на новые явления в экономике страны. Среди пословиц и поговорок 30-50-х годов XIX в. имеется небольшое количество таких, в которых трудящиеся пытались приспособить свою правду к денежным отношениям, увязать ее с деньгами.
Держась за свое хозяйство и осмысливая новое положение между властью помещика и властью денег, крестьянин говорил: «Хлеб дома, а оброк на стороне» (46, 719). Он по-прежнему главным считал свое традиционное хозяйство - «Без денег проживу, без хлеба не проживу» (46, 79), пытался приспособить свою трудовую правду к власти денег - «Трудовая денежка всегда крепка» (46, 512), «Трудяща копійка годує до віку» (57, 193). Однако жизнь все сильнее убеждала в могуществе денег. «Денежка - не бог, а полбога есть», «И барину деньга - господин» (46, 82). «За гроши только батьки и матки ня купиць» (30, 9; 57, 30). «За гроши и родного батьку купишь» (51, 45). Народ пытался согласовать свою правду с денежными отношениями - «Слову - вера, хлебу - мера, деньгам - счет», «Вся правда в счете» (46, 86). Но подавляющее большинство пословиц этого сюжета категорически противопоставляет правду деньгам. Зная направление развития предреформенного села, нетрудно понять эволюцию такого отношения крестьянской справедливости к деньгам. Втягивание крестьян в рыночные отношения влекло за собою коренные изменения всей жизни не только отдельных семей, но и всего «мира», и сознания сельского населения. В эпоху безраздельного господства натурального хозяйства каждый полностью зависел от общины. Тем более, что вся жизнь крестьянина была у всех на виду и все знали о каждом все. Основа богатства - земля - по хххххх и по правде, распределялась большинством так, чтобы одни не могли чрезмерно нажиться, а другие прийти в разорение и нарушить тяглоспособность общины. С возрастанием удельного веса денег в хозяйстве отдельных мирян богатство последних все менее зависело от «мира», тем более, что как операции крестьянина на рынке, так и результаты их - «кубышка» с деньгами - были тайной не только для общины, но часто и для семьи. Менялось представление о добре-богатстве и вместе о добре как нравственной категории. Крестьянин-предприниматель становился все менее зависим от «мира», все решительнее попирал традиции и руководствовался личным разумом, главным образом, в сфере предпринимательства. Но, вырвавшись из-под опеки и, осмелев, личный разум мог «заработать» и в ином направлении, особенно у тех, кому на рынке не везло. Во всяком случае, жизнь сметала иллюзии о денежной правде, показывала, что деньги разрушали традиционное крестьянское хозяйство и с точки зрения крестьянской правды были злом и бедой. «Гроші то й роблять біду на світі» (57, 31), «Через золото слезы льются» (46, 84). Деньги все больше представлялись могучей и гибельной силой. «Не душа лжет, а мошна» (38, 24), «Сребло, золото тягне человека в болото» (44, 336). Если крестьянин осознавал справедливость как жизнь по божьи, то черт был символом зла и несправедливости. В ту эпоху «нечистый» характерно увязывался в представлении трудящихся не только с болотом, но и с деньгами: «Сидит, як чорт на грошах в болоте» (44, 333). Будучи силой зла, деньги естественно осмысливались как антагонист души, совести, правды. «Деньгами души не выкупишь» (46, 84), «Пусти душу в ад, будешь богат» (46, 84), «Когда деньги говорят, тогда правда молчит» (46, 83). Крестьянин склонен был все новое, непонятное и разрушающее привычный уклад жизни отнести к ведомству сатаны.
«Правда твоя, мужичок, а полезай-ка в мешок» (46, 170). Но лезть в мешок мужичку не хотелось, он пристально всматривался в окружающее и видел нечто, совсем непонятное. До сих пор он был убежден, что богатство создается трудом (своим или чужим - это другой вопрос), а теперь оказывалось, что «Деньга деньгу родит» (46, 158; 57, 32). Не подозревая, что он здесь касался одной из тайн политической экономики, крестьянин пытался поправить дела этой самой деньгой, продавал сначала свое, втягиваясь в торговлю. Дело было новое и непонятное. Оказывалось «Не там трацишь, айдзе купляешь, а там, гдзе продаешь» (30, 18; 51, 104). А иногда казалось наоборот (46, 533). Разве мог крестьянин, живший своей традиционной правдой, разобраться в законах рынка? Он только разводил руками и бранился: «На торгу два дурака: один дешево дает, другой дорого просит» (46, 532). Ясно было одно, что торг построен на обмане. Чем больше крестьянское хозяйство втягивалось в рыночные отношения, тем чаще старинная истина «Что посеешь, то и пожнешь» вытеснялась новой «Не обманешь, не продашь», «Кто чем торгует, тот тем и ворует» (46, 528, 525). Торг с совестью и честью, с традиционной правдой несовместим (44, 274, 300), «Торг дружбы не знает» (46, 531).
Непременным условием объяснения истории крестьянства и его сознания есть изучение эволюции сельской общины. В этом направлении советская историография уже проделала значительную работу, особенно в последние годы. Изучение таких источников как помещичьи инструкции управляющим, приказчикам и бурмистрам, мирских приговоров, документов о тяглых и рекрутских повинностях, а также других источников из личных фондов крупнейших землевладельцев позволило В. А. Александрову осветить внутреннее устройство и механизм функционирования общинного управления, общественные и хозяйственные функции общины. Вместе с тем, такие аспекты истории общины как ее роль в предпринимательстве крестьянства вне вотчины, в классовой борьбе, по мнению самого исследователя, требуют специального изучения и, следовательно, поисков источников (б4, 44-46). Предпринимательская деятельность крестьянства той эпохи обстоятельно изучена в трудах В. М. Дружинина, И. Д. Ковальченко, В. А. Федорова и это подводит нас к пониманию эволюции общины под воздействием товарно-денежных и капиталистических отношений. Однако при этом вне поля зрения историков до сих пер остается социально-психологический механизм эволюции сельской общины, связанный именно с развитием крестьянской личности товаровладельца. Характеризуя эволюцию пореформенного села, В.И Ленин писал, что «индивидуализм сделался основою экономических отношений... между крестьянами» (2, т.1, 262-263). Это хорошо отражено в паремиографии. Личность товаровладельца вырастала из внутриобщинной личности, руководствуясь тем же личным разумом. Только теперь пословица «Людей питай, а свій розум май» осмысливается не как допущение каждого искать свои решения, не нарушая мирских интересов и признавая в общем авторитет традиций, а как отрицание последних и попрание интересов мира. «Всякий за себе дбає» (57, 189), «Что мне до других, был бы я сыт» (46, 613), «Своя рубашка ближе к телу» (46, 609; 57, 189), «Нічого не знаю, моя хата скраю» (57, 62; 51, 115), «А по нас хоть трава не расти» (46, 608). Душа и совесть все более признаются непрактичными, несостоятельными как ориентиры поведения. «Душе с телом мука» (46, 304), «Первое счастье - коли стыда в глазах нет» (46, 307), «Стыдливому удачи не видать» (46, 307). Такой индивидуализм отрицает добро, он враждебен окружающим. «Зa добро не жди добра» (46, 137), «Нікому не вір, ніхто й не зраде» (57, 270; 7, 3). Честность, правдивость отрицаются - «Все люди - ложь, и мы тож» (46, 303), «Живут же люди неправдой, так и нам не лопнуть стать» (46, 303). Одни произносили подобные истины с горечью, другие - с самодовольством.
Сопоставляя паремиографические собрания с конца ХVII в. до XIX в., Д. И. Раскин пришел к заключению, что скептическое отношение к «миру» - явление XIX в., в самых ранних сборниках ХVII в. оно почти не встречается (120, 209). Однако как было уже замечено, сборники конца ХVII в. в отличие от собраний XIX в., крестьянское сознание отражают очень неполно. Тем интересное украинское собрание Климентия Зиновиева, оно ближе к крестьянству, чем русские сборники, вышедшие из посада. В собрании Климентия Зиновиева индивидуализм выражен уже достаточно заметно. «Лепшей мое, неже наше» (47, 232), «Добре мовиш, да в громаду не ходиш» (47, 222). В период возникновения всероссийского рынка, с развитием товарно-денежных отношений процесс разложения общины и общинного сознания не мог в некоторых местностях не усилиться. Но, конечно, ко времени кризиса крепостничества индивидуализм в массовом сознании противостоит общинности гораздо заметнее.
Крестьянин видел, что общину в своих интересах использует мироед. «Общая овечка - волку корысть» (46, 581), «Залез в богатство, забыл и братство» (46, 730). Представления о мудрости «мира» сменились иными. «Силен, как вода, а глуп, как дитя» (46, 406; 49, 225), «Громада, громада! Гайняна їх рада» (57, 276), «Крестьянская сходка - земских водка» (49, 183), «Мир на дело сошелся - виноватого опить», «Быть на сходке - согрешить», «Глас народа Христа предал» (46, 406). Традиционность общинной жизни, базировавшейся на натуральном хозяйстве, ограничивала свободу личности и сдерживала предприимчивость личного разума. Пожелание «Живи всяк своим умом», возможно, сопутствовало сельской общине с самого ее возникновения. Теперь оно дополняется констатацией «Всяк своим умом живет» (46, 627). Это уже новая эпоха и паремиография 30-50-х годов отражает связь развития товарно-денежных отношений, предприимчивости и воли с активизацией личного разума. «Торг любит простор» (46, 531), «Хороша воля с умом да с деньгами» (46, 827). В эпоху кризиса крепостничества и развития капитализма воля использовалась личным разумом преимущественно в эгоистических интересах.
Новое в деятельности и сознании личности товаровладельца было как раз то, что раскалывало «мир» - предпринимательская деятельность в нарушение феодальных порядков, царских законов, и часто бессовестность по отношению к самому «миру». Личность другого социального полюса иногда создавала «Вести о России» и все чаще искала правду вне пределов крестьянского мира. Но поскольку община на большой территории страны была еще достаточно сильна, а паразитический гнет феодалов вызывал недовольство всего крестьянства - от богатеев до разоренных (2, т.1, 306), в крупных массовых движениях периода кризиса крепостничества организатором часто выступала община. Поэтому, думается, что резонно объясняя ослабление крупных массовых антифеодальных движений после крестьянской войны 1773-1775 г.г. развитием личности товаровладельца и углублением раздробленного coпротивления крестьянства, Б. Г. Литвак едва ли прав, связывая развитие личности товаровладельца с активизацией мира и с «отработкой в тесном мирском кругу» его идеалов (103, 201).
Развитие личности товаровладельца было обусловлено не активизацией «мира». Сила последнего была как раз обратно пропорциональна степени развития личности крестьянина-товаровладельца. Но в условиях кризиса крепостничества активизация «мира» (из-за усиления феодального гнета) могла совпадать с активизацией личности товаровладельца в связи с развитием товарно-денежных отношений. Показательно, что наиболее крупные массовые движения времени кризиса крепостничества, отмеченные активизацией «мира», разразились в начале 40-х годов в отсталых восточных губерниях Европейской России - там, где личность крестьянина товаровладельца была наименее развита. В предреформенные годы в России наблюдается сочетание и даже слияние двух типов классовой борьбы и классового протеста крестьянства:
1) раздробленного протеста, связанного с развитием личности товаровладельца и
2) массового движения, относительную сплоченность которому придавали еще не расколовшиеся «миры».
Все, изложенные до сих пор, факты, характеризующие представления трудящихся о правде, могут быть сгруппированы. Необходимость такой классификации подсказывается не столько хаосом паремиографического материала, сколько теми историческими условиями, которые определяли эволюцию представлений трудящихся о правде. Общественное сознание крестьянства не только определялось, но и сильно ограничивалось его общинным бытием. Охарактеризованные выше представления трудящихся о труде, трудовой собственности, семье, «мире» и мирских отношениях, порожденные внутриобщинной жизнью, можно квалифицировать как первичный комплекс правды угнетенных.
В освещении внутриобщинных и личностных отношений правда трудящихся поражает подчас богатством, глубиной, точностью и тонкостью не только чувств, но и мыслей. Этот комплекс и составляет основу народного, крестьянского гуманизма - выражение того «первобытного, инстинктивного демократизма» (2, т.9, 357), той «примитивной крестьянской демократии» (2, т.20, 20-21), о которых писал В. И. ЛенинШ