НАРОДНЫЕ ПОСЛОВИЦЫ, ПОГОВОРКИ, ПРИМЕТЫ, ЗАГАДКИ КАК ИСТОЧНИК ПО ИСТОРИИ СОЗНАНИЯ КРЕСТЬЯНСТВА
МИРОШНИЧЕНКО П.Я.
Часть 7.
§ 2. Первичный комплекс правды
Еще Буслаев обратил внимание, что основой жизни в представлении крестьянства была «мать - сыра земля», напоенная влагой и рождающая «жито». И в паремиографии земля-мать, которая и поит, и кормит (46, 146, 291; 51, 49). Иного отношения к земле в пословицах нет.
Но мать сыра-земля кормит, если ее возделать трудом. «Бог труды любит» (46, 512), «Без хозяина земля круглая сирота» (46, 905), «Не поле родит, а нивка» (46, 905; 57, 140; 44, 308), «Соха - наша кормилица» (20, 305). Добро, «жито», «жизнь» создаются трудом. В языке древнерусского человека «жизнь» - недвижимое имущество (123, 389-390).
С самого возникновения крестьянства в основе его понимания жизни было убеждение, что труд - главное условие бытия. У крестьянской правды трудовое происхождение. «Забудь правду, забудешь и дело» (6, л.4). Показательны в этом отношении свидетельства эстонского народного эпоса «Калевипоэг» и особенно карело-финской «Калевалы», менее обработанной издателем. По своему социальному возрасту «Калевала», пожалуй, один из социально самых молодых из известных народных эпосов. Она зародилась еще на высшем этапе родового строя (5, ХIII, ХV). Примерно в такой же социальной среде возник и «Калевипоэг»(149, 16). «Калевала» на протяжении многих веков бытовала среди населения почти не испытавшего влияния феодальной культуры (5, XI), а «Калевипоэг» так долго сохранял многие свои первозданные черты, поскольку для эстонского народа феодальная культура была культурой инородной - немецких баронов.
Сложившийся у соседей Древней Руси эпос помогает воссоздать важне черты народной культуры и восточнославянских племен в той мере, в какой близкими были условия их жизни. Вместе с тем, бытование такого эпоса до первой половины XIX века свидетельствует о жизненности его содержания для трудящихся и в рассматриваемое время.
Горои «Калевалы» и «Калевипоэг» - люди труда, пахари, кузнецы, рыбаки, охотники. Калевалъцам противостоит страна мрака Похъела, где царствуют корыстолюбие, зависть, властолюбие. Характерно, что хозяйка этой страны ведьма Лоухи зло обзывает кузнеца-виртуоза Илмаринена «мокролобым» за его труд в поте лица.
Эстонский эпос поэтизировал богатырскую пахоту:
Стал распахивать болото,
Бороздить сухую землю,
Целину взрезать глубоко...
Он пахал, чтоб стало пышным,
Чтоб обильным стало поле…
День пахал, и два пахал он.
Он пахал еще и третий.
И еще пахал без счета:
Он пахал в тумане утра,
Он нахал в вечерних росах,
Он пахал и в знойный полдень.
Солнце, пышущее жаром,
Спину Калеву палило.
Приустал могучий пахарь,
Притомился конь буланный,
Оводы коня терзали,
Пересох язык у мужа,
Губы запеклись от жажды... (36, 201-202).
И в «Калевале» мы встречаемся с трудом вдохновенным и творческим. Возникший среди людей, пораженных открытием железа и чудесными возможностями его искусной обработки, этот эпос изображал кузнеца Илмаринена, который то создает из золота и серебра прекрасную девицу, которой сам восхищается, то выковывает из железа летающего огнеликого орла, то изобретает чудесную мельницу Сампо - залог благополучия своего народа.
Понятия вдохновения и творчества как то не вяжутся с нашим обычным представлением о труде крепостного в условиях жесточайшей эксплуатации и хозяйственной рутины. Но обратимся к фактам и логике крестьянской жизни. Естественно, что суровая жизненная практика внушила крестьянину убеждение в том, что труд - главное условие жизни и благополучия. «Работа и поит и кормиць» (51, І43). Трудолюбие было санкционировано богом. «Кто рано встает, тому бог подает» (46, 508; 51, 177; 44, 285). Поэтому «Умірать ладься, а хліб паши» (57, 193). Но дело не только в понимании трудящимися необходимости собственными руками добывать хлеб свой насущный. Еще такой компетентный и тонкий знаток крестьянской жизни как Глеб Успенский обращал внимание на очень важную особенность «удивительно своеобразного крестьянского миросозерцания" - на «поэзию земледельческого труда» (136, 28-32), ссылаясь при этом и на творчество выдающегося русского народного поэта А. В. Кольцова. Крестьянин у последнего обращается к своей сивке: «Весело на пашне, а сам - друг с тобою, слуга и хозяин. Весело я лажу борону и соху, телегу готовлю, зерна насыпаю... Ну, тащися, сивка!.. Пашенку мы рано с сивкою распашем, зернишку сготовим колыбель святую; его вспоит, вскормит мать-земля сырая... Выйдет в поле травка, вырастет и колос, станет спеть, рядиться в золотые ткани...»
С этой поэзией крестьянского труда мы встретимся и в творчестве Шевченко. Цитированные Глебом Успенским строки Кольцова действительно очень важны для понимания одной из тайн крестьянского миросозерцания. Герой Кольцова «слуга и хозяин». И хозяин. Нетрудно догадаться, что необходимым условием поэзии такого труда было наличие у работника своего хозяйства, работа на себя, а не на барина. Но дело не только в этом. М. М. Громыко убедительно показала еще два очень важных обстоятельства, объясняющих крестьянское отношение к труду. Мужик был мелким собственником, но его хозяйственные интересы тесно переплетались с интересами соседей, всего «мира». Во время жатвы, например, в поле выезжала вся деревня, дома оставались только старухи и дети. Труд каждого протекал на глазах у всех, был сопоставим с работой соседей. И в этом смысле носил общественный характер. Это еще в большей мере относилось к косьбе всем селом. А, кроме того, крестьяне часто собирались чуть ли не всем селом на помочи при постройке избы; бабы сходились на супрядки, молодежь - на капустки. Такой коллективный труд, естественно, порождал соревнование работников. А кончались подобные трудовые собрания общей трапезой с умеренной выпивкой, песнями, танцами, играми молодежи, своеобразными праздниками труда (83, 77-87). Но и это еще не все. Сознание трудящихся было религиозным, и весь окружающий их мир был заселен множеством святых покровителей разных отраслей хозяйства и работ, а также домовых, дворовых, овинников, лесовиков, кикимор, шишиг, не говоря уже о боге и дьяволе, которые надзирали за каждым шагом и движением трудящегося. Иррациональная хозяйственная магия освящала производственную деятельность крестьянина, «поднимая уважительное отношение к ней до уровня, исключавшего небрежность и своеволие» (83, 130). Первый выезд в поле был сопряжен с торжественным и сложным обрядом, которому мог позавидовать любой церковный праздник (83, 86-87). Праздничными были начало жатвы, завершение уборочных работ.
Таким образом, крестьянский труд протекал под контролем с одной стороны весьма сильного мирского общественного мнения, а с другой - бога, всех святых и всей «нечисти» во главе с дьяволом. Элементы соревнования в таком труде, своеобразные праздники труда порождали атмосферу его поэзии и эстетики. В деревне знали и глубоко уважали лучших работников в каждом деле - тех, кто умел связать самый красивый сноп, сложить самый красивый стог.
Такое отношение к труду хорошо отражено в паремиографии. Об умельце с уважением говорили, что у него «золотые руки» (51, 51), у него «в руках дело огнем горит» (46, 512), а о ленивом, что он и «могилы не стоит» (46, 505). «Ледачого і в церкві б'ють» (57, 59). Тут и поэзия, и эстетика крестьянского труда. «Степ, поля - розкіш моя» (57, 197). Переосмысленная древняя пословица говорила: «У полі дві волі» (57, 197; 13, 34). Эта воля и побуждала сравнивать траву с красотой драгоценностей, например, «Один жемчуг - сіно» (57, 199), и даже женскую красоту определять при помощи сена - «Гарна, як сіно в годину» (57, 162). О хорошо вспаханной ниве украинский крестьянин говорил: «Така люба рілля, що дитина виросла б, коли б посадив» (57, 198).
На такое отношение масс к труду нередко обращают внимание. Но иногда упускается из виду, что если взять все пословицы этого сюжета, то можно обнаружить и существенно иной мотив. «Дело не медведь, в лес не уйдет» (46, 502; 49, 109), «Дай боже, щоб пилось та їлось, а робота і на ум не йшла» (57, 51; 14, 22об.), «Бог дасть свято, а чорт роботу» (9, 2), «День в день, а топор в пень, смотрю не на работу, а на солнышко» (46, 503)1.
Столь различное отношение к труду может быть объяснено историческим положением крестьянина. В первой группе пословиц речь идет, очевидно, о работе на себя, а во второй, скорее всего - на барина. Историкам хорошо известны жалобы помещиков на «леность» мужика. А мужик, отнюдь, не изучая политической экономии, некоторые истины ее великолепно усваивал на практике. «Там ся ліниво працює, де пожитку не чує» (44, 341), «На себя работа - не барщина» (46, 513), «Барской работы не переработаешь» (46, 502, 57, 28). Но дело не только в работе на барина. Грабеж трудящихся крепостниками усиливался с развитием товарно-денежных и капиталистических отношений, переплетаясь с разными формами капиталистической эксплуатации. Жизнь все больше убеждала, что богатство создается вовсе не собственным трудом. Оказывалось, «Деньга деньгу родит» (46, 158; 57, 32). Отсюда печальное заключение «От крестьянской работы не будешь богат, а будешь горбат» (46, 719).
Таким образом, то, что нам известно об истории трудящихся той эпохи, свидетельствует, что уважение к труду - явление первичное в традиционном сознании патриархальных масс. С углублением разложения крепостничества и развитием капиталистических отношений в сознании трудящихся все сильнее отражалось нежелание работать на барина, а подчас сознание бесперспективности работы и в своем хозяйстве, разорявшемся под властью денег.
Первичное и доминирующее в традиционном патриархальном сознании крестьянства представление о том, что собственный труд создает богатство, уважение к такому труду было органически связано с уважением к собственности, созданной трудом. «Щоб лиха не знати, треба своїм плугом, на своїм полі орати» (57, 30). «Живи всяк своим добром да своим горбом» (46, 625), «Хазяїна і бог любить» (57, 197). Отрицания частной трудовой собственности в паремиографии этого времени мы не встретим.
Уважение к такой своей собственности было, естественно, связано с уважением и к чужой трудовой собственности. «Хто чужого не жаліє, той і свого не іміє» (57, 276), «На чужий коровай очей не роззявляй, а свій май» (40, 15; 57, 188; 46, 187; 51, 90), «Чужое добро впрок не идет» (46, 134; 87, 134; 52, 222), «Чужим не разживешься» (11, 4).
С таким отношением к чужой собственности связана правда добрососедских отношений в общине. Но, прежде чем перейти к этому вопросу, следует остановиться на правде взаимоотношений в семье.
Классики марксизма-ленинизма нередко употребляли понятие патриархальности как синоним отсталости, имея в виду не только семейные взаимоотношения, но и уровень хозяйства и экономики (2, т.36, 296), и политическую жизнь (I, т.4, 350-355; I, т.5, 353). В этом глубокий смысл - патриархальная семья была не только кровнородственным единством, но и первичным хозяйственным коллективом, вне которого жизни для отщепенца, изгоя, обычно, не было. То, что с младенчества до глубокой старости воспитывалось в процессе совместного напряженного труда (каждый день отыгрывались от голодной смерти) накладывало сильнейший отпечаток на все стороны жизни крестьянства.
Во главе семьи от рождения, «божьей милостью» отец. Он не только родитель, но и первый работник, и всему голова, хозяин, большак. С детства каждый видел в нем главного созидателя хозяйства, добра, которым жила вся семья, отечества для всех наследников. Поэтому власть его самодержавна, безусловна и неограниченна. «Бог до людей, а отец до детей» (46, 387), «У меня, молодца, четыре отца, пятый батюшка» (бог, царь, духовник, крестный, родитель) (46, 396). Обычай крестьян некоторых местностей Сибири признавали право главы семьи лишать жизни и жену и детей, даже взрослых (107, 79-82). Известны случаи, когда не обеспечивавшего тяглоспособность семьи ее главу мир отдавал под начало жены или иного родственника, но это было нетипично (64, 296).
Второе лицо в семье - мать, родительница, работница и хозяйка в доме. «У кого жена не умирала, у того беды не бывало» (27, 2 об.). Но она в полной зависимости от мужа. «Муж жене отец…» (46, 372), «Жена без грозы хуже козы» (46, 373), «Кто бабе спущает, тот сам баба» (23, 15), «Воля и добрую жену портит» (46, 373), «Курица - не птица, а баба - не человек» (46, 351), «Собака умней бабы: на хозяина не лает» (46, 350). Паремиография знает и хорошую жену, но под эгидой хорошего мужа. «Муж жене отец, жена мужу венец» (46, 372; 57, 173). В таком случае «На что и клад, коли в семье лад» (46, 388), «Любовь да совет, так и горя нет» (46, 388). Но хорошая жена - редкость. «Клад да жена на счастливого» (46, 73). Чаще всего «Баба з пекла родом» (44, 231), «Бабий язык - чертово помело» (65, 411). Поэтому и русские, и белорусские, и украинские пословицы единодушно осуждали претензии жены на первенство в семье. «Бедная тая домова, гдзе вала бадаець карова»(30, 4), «Горе дворові, де корова розказує волові» (57, 153), тем более отрицалось участие женщины в общественной жизни (46, 372; 30, 4; 57, 106)2
Отец и мать были ответственны за воспитание детей и всей семьи. «Умел дитя народить, умей и научить» (46, 385). Хотя положительной системы воспитания детей, обособленной от обучения труду, в паремиографии нет. Никакой «уговаривающей» педагогики. С первых шагов ребенок включался в трудовой процесс всей семьи. Подрастая, присматривал за младшими. Поэтому педагогические рекомендации фольклора ограничиваются «прощением» и «наказанием», сопровождаемым битьем. Дабы воспитуемый своевольно не уклонялся от жизненного «тягла» всей семьи. «Детей не бить - добра не видеть» (1З, 11), «Не учили, как поперек лавки ложился, а вовсю вытянулся - не научишь» (46, 385), «Бей жену до детей, бей детей до людей» (46, 373). Маловероятно, чтобы наши предки менее любили детей, чем мы, именно поэтому обычаи начисто отрицали всякое баловство.
Совсем худо было женам сыновей. «Свекор - гроза, а свекровь выест глаза» (46, 391), «Свекровь на печи, что сука на цепи» (46, 392).
В патриархальщине семейных отношений человечности было мало. Может, ярче всего она проявлялась в материнской любви - «Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матери» (46, 387), да в братских взаимоотношениях среди детей - «Братская любовь пуще каменных стен», «Живут как брат с сестрой» (46, 394).
Таким образом, полноправной личностью в семейных отношениях выступал только отец, и правда-справедливость проявлялась в том, что дети, секомые, со временем превращались в отцов секущих; а невестки - в «сук»-свекровей.
Часть 7.
§ 2. Первичный комплекс правды
Еще Буслаев обратил внимание, что основой жизни в представлении крестьянства была «мать - сыра земля», напоенная влагой и рождающая «жито». И в паремиографии земля-мать, которая и поит, и кормит (46, 146, 291; 51, 49). Иного отношения к земле в пословицах нет.
Но мать сыра-земля кормит, если ее возделать трудом. «Бог труды любит» (46, 512), «Без хозяина земля круглая сирота» (46, 905), «Не поле родит, а нивка» (46, 905; 57, 140; 44, 308), «Соха - наша кормилица» (20, 305). Добро, «жито», «жизнь» создаются трудом. В языке древнерусского человека «жизнь» - недвижимое имущество (123, 389-390).
С самого возникновения крестьянства в основе его понимания жизни было убеждение, что труд - главное условие бытия. У крестьянской правды трудовое происхождение. «Забудь правду, забудешь и дело» (6, л.4). Показательны в этом отношении свидетельства эстонского народного эпоса «Калевипоэг» и особенно карело-финской «Калевалы», менее обработанной издателем. По своему социальному возрасту «Калевала», пожалуй, один из социально самых молодых из известных народных эпосов. Она зародилась еще на высшем этапе родового строя (5, ХIII, ХV). Примерно в такой же социальной среде возник и «Калевипоэг»(149, 16). «Калевала» на протяжении многих веков бытовала среди населения почти не испытавшего влияния феодальной культуры (5, XI), а «Калевипоэг» так долго сохранял многие свои первозданные черты, поскольку для эстонского народа феодальная культура была культурой инородной - немецких баронов.
Сложившийся у соседей Древней Руси эпос помогает воссоздать важне черты народной культуры и восточнославянских племен в той мере, в какой близкими были условия их жизни. Вместе с тем, бытование такого эпоса до первой половины XIX века свидетельствует о жизненности его содержания для трудящихся и в рассматриваемое время.
Горои «Калевалы» и «Калевипоэг» - люди труда, пахари, кузнецы, рыбаки, охотники. Калевалъцам противостоит страна мрака Похъела, где царствуют корыстолюбие, зависть, властолюбие. Характерно, что хозяйка этой страны ведьма Лоухи зло обзывает кузнеца-виртуоза Илмаринена «мокролобым» за его труд в поте лица.
Эстонский эпос поэтизировал богатырскую пахоту:
Стал распахивать болото,
Бороздить сухую землю,
Целину взрезать глубоко...
Он пахал, чтоб стало пышным,
Чтоб обильным стало поле…
День пахал, и два пахал он.
Он пахал еще и третий.
И еще пахал без счета:
Он пахал в тумане утра,
Он нахал в вечерних росах,
Он пахал и в знойный полдень.
Солнце, пышущее жаром,
Спину Калеву палило.
Приустал могучий пахарь,
Притомился конь буланный,
Оводы коня терзали,
Пересох язык у мужа,
Губы запеклись от жажды... (36, 201-202).
И в «Калевале» мы встречаемся с трудом вдохновенным и творческим. Возникший среди людей, пораженных открытием железа и чудесными возможностями его искусной обработки, этот эпос изображал кузнеца Илмаринена, который то создает из золота и серебра прекрасную девицу, которой сам восхищается, то выковывает из железа летающего огнеликого орла, то изобретает чудесную мельницу Сампо - залог благополучия своего народа.
Понятия вдохновения и творчества как то не вяжутся с нашим обычным представлением о труде крепостного в условиях жесточайшей эксплуатации и хозяйственной рутины. Но обратимся к фактам и логике крестьянской жизни. Естественно, что суровая жизненная практика внушила крестьянину убеждение в том, что труд - главное условие жизни и благополучия. «Работа и поит и кормиць» (51, І43). Трудолюбие было санкционировано богом. «Кто рано встает, тому бог подает» (46, 508; 51, 177; 44, 285). Поэтому «Умірать ладься, а хліб паши» (57, 193). Но дело не только в понимании трудящимися необходимости собственными руками добывать хлеб свой насущный. Еще такой компетентный и тонкий знаток крестьянской жизни как Глеб Успенский обращал внимание на очень важную особенность «удивительно своеобразного крестьянского миросозерцания" - на «поэзию земледельческого труда» (136, 28-32), ссылаясь при этом и на творчество выдающегося русского народного поэта А. В. Кольцова. Крестьянин у последнего обращается к своей сивке: «Весело на пашне, а сам - друг с тобою, слуга и хозяин. Весело я лажу борону и соху, телегу готовлю, зерна насыпаю... Ну, тащися, сивка!.. Пашенку мы рано с сивкою распашем, зернишку сготовим колыбель святую; его вспоит, вскормит мать-земля сырая... Выйдет в поле травка, вырастет и колос, станет спеть, рядиться в золотые ткани...»
С этой поэзией крестьянского труда мы встретимся и в творчестве Шевченко. Цитированные Глебом Успенским строки Кольцова действительно очень важны для понимания одной из тайн крестьянского миросозерцания. Герой Кольцова «слуга и хозяин». И хозяин. Нетрудно догадаться, что необходимым условием поэзии такого труда было наличие у работника своего хозяйства, работа на себя, а не на барина. Но дело не только в этом. М. М. Громыко убедительно показала еще два очень важных обстоятельства, объясняющих крестьянское отношение к труду. Мужик был мелким собственником, но его хозяйственные интересы тесно переплетались с интересами соседей, всего «мира». Во время жатвы, например, в поле выезжала вся деревня, дома оставались только старухи и дети. Труд каждого протекал на глазах у всех, был сопоставим с работой соседей. И в этом смысле носил общественный характер. Это еще в большей мере относилось к косьбе всем селом. А, кроме того, крестьяне часто собирались чуть ли не всем селом на помочи при постройке избы; бабы сходились на супрядки, молодежь - на капустки. Такой коллективный труд, естественно, порождал соревнование работников. А кончались подобные трудовые собрания общей трапезой с умеренной выпивкой, песнями, танцами, играми молодежи, своеобразными праздниками труда (83, 77-87). Но и это еще не все. Сознание трудящихся было религиозным, и весь окружающий их мир был заселен множеством святых покровителей разных отраслей хозяйства и работ, а также домовых, дворовых, овинников, лесовиков, кикимор, шишиг, не говоря уже о боге и дьяволе, которые надзирали за каждым шагом и движением трудящегося. Иррациональная хозяйственная магия освящала производственную деятельность крестьянина, «поднимая уважительное отношение к ней до уровня, исключавшего небрежность и своеволие» (83, 130). Первый выезд в поле был сопряжен с торжественным и сложным обрядом, которому мог позавидовать любой церковный праздник (83, 86-87). Праздничными были начало жатвы, завершение уборочных работ.
Таким образом, крестьянский труд протекал под контролем с одной стороны весьма сильного мирского общественного мнения, а с другой - бога, всех святых и всей «нечисти» во главе с дьяволом. Элементы соревнования в таком труде, своеобразные праздники труда порождали атмосферу его поэзии и эстетики. В деревне знали и глубоко уважали лучших работников в каждом деле - тех, кто умел связать самый красивый сноп, сложить самый красивый стог.
Такое отношение к труду хорошо отражено в паремиографии. Об умельце с уважением говорили, что у него «золотые руки» (51, 51), у него «в руках дело огнем горит» (46, 512), а о ленивом, что он и «могилы не стоит» (46, 505). «Ледачого і в церкві б'ють» (57, 59). Тут и поэзия, и эстетика крестьянского труда. «Степ, поля - розкіш моя» (57, 197). Переосмысленная древняя пословица говорила: «У полі дві волі» (57, 197; 13, 34). Эта воля и побуждала сравнивать траву с красотой драгоценностей, например, «Один жемчуг - сіно» (57, 199), и даже женскую красоту определять при помощи сена - «Гарна, як сіно в годину» (57, 162). О хорошо вспаханной ниве украинский крестьянин говорил: «Така люба рілля, що дитина виросла б, коли б посадив» (57, 198).
На такое отношение масс к труду нередко обращают внимание. Но иногда упускается из виду, что если взять все пословицы этого сюжета, то можно обнаружить и существенно иной мотив. «Дело не медведь, в лес не уйдет» (46, 502; 49, 109), «Дай боже, щоб пилось та їлось, а робота і на ум не йшла» (57, 51; 14, 22об.), «Бог дасть свято, а чорт роботу» (9, 2), «День в день, а топор в пень, смотрю не на работу, а на солнышко» (46, 503)1.
Столь различное отношение к труду может быть объяснено историческим положением крестьянина. В первой группе пословиц речь идет, очевидно, о работе на себя, а во второй, скорее всего - на барина. Историкам хорошо известны жалобы помещиков на «леность» мужика. А мужик, отнюдь, не изучая политической экономии, некоторые истины ее великолепно усваивал на практике. «Там ся ліниво працює, де пожитку не чує» (44, 341), «На себя работа - не барщина» (46, 513), «Барской работы не переработаешь» (46, 502, 57, 28). Но дело не только в работе на барина. Грабеж трудящихся крепостниками усиливался с развитием товарно-денежных и капиталистических отношений, переплетаясь с разными формами капиталистической эксплуатации. Жизнь все больше убеждала, что богатство создается вовсе не собственным трудом. Оказывалось, «Деньга деньгу родит» (46, 158; 57, 32). Отсюда печальное заключение «От крестьянской работы не будешь богат, а будешь горбат» (46, 719).
Таким образом, то, что нам известно об истории трудящихся той эпохи, свидетельствует, что уважение к труду - явление первичное в традиционном сознании патриархальных масс. С углублением разложения крепостничества и развитием капиталистических отношений в сознании трудящихся все сильнее отражалось нежелание работать на барина, а подчас сознание бесперспективности работы и в своем хозяйстве, разорявшемся под властью денег.
Первичное и доминирующее в традиционном патриархальном сознании крестьянства представление о том, что собственный труд создает богатство, уважение к такому труду было органически связано с уважением к собственности, созданной трудом. «Щоб лиха не знати, треба своїм плугом, на своїм полі орати» (57, 30). «Живи всяк своим добром да своим горбом» (46, 625), «Хазяїна і бог любить» (57, 197). Отрицания частной трудовой собственности в паремиографии этого времени мы не встретим.
Уважение к такой своей собственности было, естественно, связано с уважением и к чужой трудовой собственности. «Хто чужого не жаліє, той і свого не іміє» (57, 276), «На чужий коровай очей не роззявляй, а свій май» (40, 15; 57, 188; 46, 187; 51, 90), «Чужое добро впрок не идет» (46, 134; 87, 134; 52, 222), «Чужим не разживешься» (11, 4).
С таким отношением к чужой собственности связана правда добрососедских отношений в общине. Но, прежде чем перейти к этому вопросу, следует остановиться на правде взаимоотношений в семье.
Классики марксизма-ленинизма нередко употребляли понятие патриархальности как синоним отсталости, имея в виду не только семейные взаимоотношения, но и уровень хозяйства и экономики (2, т.36, 296), и политическую жизнь (I, т.4, 350-355; I, т.5, 353). В этом глубокий смысл - патриархальная семья была не только кровнородственным единством, но и первичным хозяйственным коллективом, вне которого жизни для отщепенца, изгоя, обычно, не было. То, что с младенчества до глубокой старости воспитывалось в процессе совместного напряженного труда (каждый день отыгрывались от голодной смерти) накладывало сильнейший отпечаток на все стороны жизни крестьянства.
Во главе семьи от рождения, «божьей милостью» отец. Он не только родитель, но и первый работник, и всему голова, хозяин, большак. С детства каждый видел в нем главного созидателя хозяйства, добра, которым жила вся семья, отечества для всех наследников. Поэтому власть его самодержавна, безусловна и неограниченна. «Бог до людей, а отец до детей» (46, 387), «У меня, молодца, четыре отца, пятый батюшка» (бог, царь, духовник, крестный, родитель) (46, 396). Обычай крестьян некоторых местностей Сибири признавали право главы семьи лишать жизни и жену и детей, даже взрослых (107, 79-82). Известны случаи, когда не обеспечивавшего тяглоспособность семьи ее главу мир отдавал под начало жены или иного родственника, но это было нетипично (64, 296).
Второе лицо в семье - мать, родительница, работница и хозяйка в доме. «У кого жена не умирала, у того беды не бывало» (27, 2 об.). Но она в полной зависимости от мужа. «Муж жене отец…» (46, 372), «Жена без грозы хуже козы» (46, 373), «Кто бабе спущает, тот сам баба» (23, 15), «Воля и добрую жену портит» (46, 373), «Курица - не птица, а баба - не человек» (46, 351), «Собака умней бабы: на хозяина не лает» (46, 350). Паремиография знает и хорошую жену, но под эгидой хорошего мужа. «Муж жене отец, жена мужу венец» (46, 372; 57, 173). В таком случае «На что и клад, коли в семье лад» (46, 388), «Любовь да совет, так и горя нет» (46, 388). Но хорошая жена - редкость. «Клад да жена на счастливого» (46, 73). Чаще всего «Баба з пекла родом» (44, 231), «Бабий язык - чертово помело» (65, 411). Поэтому и русские, и белорусские, и украинские пословицы единодушно осуждали претензии жены на первенство в семье. «Бедная тая домова, гдзе вала бадаець карова»(30, 4), «Горе дворові, де корова розказує волові» (57, 153), тем более отрицалось участие женщины в общественной жизни (46, 372; 30, 4; 57, 106)2
Отец и мать были ответственны за воспитание детей и всей семьи. «Умел дитя народить, умей и научить» (46, 385). Хотя положительной системы воспитания детей, обособленной от обучения труду, в паремиографии нет. Никакой «уговаривающей» педагогики. С первых шагов ребенок включался в трудовой процесс всей семьи. Подрастая, присматривал за младшими. Поэтому педагогические рекомендации фольклора ограничиваются «прощением» и «наказанием», сопровождаемым битьем. Дабы воспитуемый своевольно не уклонялся от жизненного «тягла» всей семьи. «Детей не бить - добра не видеть» (1З, 11), «Не учили, как поперек лавки ложился, а вовсю вытянулся - не научишь» (46, 385), «Бей жену до детей, бей детей до людей» (46, 373). Маловероятно, чтобы наши предки менее любили детей, чем мы, именно поэтому обычаи начисто отрицали всякое баловство.
Совсем худо было женам сыновей. «Свекор - гроза, а свекровь выест глаза» (46, 391), «Свекровь на печи, что сука на цепи» (46, 392).
В патриархальщине семейных отношений человечности было мало. Может, ярче всего она проявлялась в материнской любви - «Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матери» (46, 387), да в братских взаимоотношениях среди детей - «Братская любовь пуще каменных стен», «Живут как брат с сестрой» (46, 394).
Таким образом, полноправной личностью в семейных отношениях выступал только отец, и правда-справедливость проявлялась в том, что дети, секомые, со временем превращались в отцов секущих; а невестки - в «сук»-свекровей.