НАРОДНЫЕ ПОСЛОВИЦЫ, ПОГОВОРКИ, ПРИМЕТЫ, ЗАГАДКИ КАК ИСТОЧНИК ПО ИСТОРИИ СОЗНАНИЯ КРЕСТЬЯНСТВА
МИРОШНИЧЕНКО П.Я.
Часть 3.
Близкий по своим теоретическим позициям к Ф. И. Буслаеву В. И. Даль исходил из огромного накопленного им фактического материала. Это позволило ему в паремиографических собраниях увидеть «свод народной опытной премудрости и суемудрия». «Это цвет народного ума... житейская народная правда, своего рода судебник никем не судимый» (46, 18-19). «Это перегон или выморозки ума целых поколений, во образе своего родного быта, с приправою всего, что только касалось этого насущного и умственного быта... А чего нет в приговорах этих, то и в насущности до народа не доходило...» (46, 28-29).
Совсем иначе объяснял происхождение русских пословиц известный дореволюционный филолог, академик Б. К. Перетц. Исходя из подчас поразительной близости русского паремиографического материала с паремиографией зарубежных народов, а также из наличия в первых сборниках конца XVII - начала ХVIII вв. изречений посадского и дворянского происхождения, ученый пришел к выводу, что русские пословицы и поговорки проникли в народ через лубочную литературу, лицевые жития, забавные листы (из польской и украинской литературы), связывавшие литературу московскую и западноевропейскую. Таким образом, пословицы В. Н. Перетц не считал творчеством русского народа (110, 104).
Что касается советской фольклористики, то В. П. Андрианова-Перетц (крупнейший знаток древнерусской письменности и особенно памятников XVII в., наиболее интересных для понимания паремиографических сборников конца XVII - начала ХVIII вв.) еще в 30-х годах пришла к заключению, что уже со времени Киевской Руси литературные (переводные) пословицы сосуществовали с народными, а с возникновением во второй половине ХVII в. буржуазии элементы фольклора черев нее стали все чаще проникать в литературу. Первые, дошедшие до нас русские сборники пословиц, по мнению этого исследователя, возникли в среде нарождавшейся буржуазии (62, 59, 65).
В сущности так же понимал историю соотношения народных и книжных изречений, созданных господствующими классами, и М. И. Шахнович с той разницей, что, по его мнению, большинство пословиц и изречений сборников конца ХVII - начала XVIII вв. не буржуазного, а городского происхождения (147, 3; 146, 303).
В понимании происхождения и функций народных пословиц наша современная фольклористика развивает тенденции, выраженные еще В. И. Далем, отвергая, конечно, методологию мифологической школы. Авторы исследований и учебных пособий нередко цитируют А. М. Горького, который видел в пословицах средство «организации трудового опыта в словесных формах, которые наиболее легко и прочно закреплялись в памяти, в формах двустиший, «пословиц», «поговорок», трудовых лозунгов древности» (32, 442).
Если такое истолкование природы пословицы в общем не вызывает сомнений, то в трактовке истории пословичного творчества, его социальной природы далеко не все ясно.
Ни теоретик Ф. И. Буслаев, ни практик В. И. Даль не отрицали появления по мере исторического развития народа новых пословиц, но для Ф. И. Буслаева они - извращение, порча, а для В. И. Даля - незначительный элемент, сливающийся с древним монолитом. И на Западе Э. Тейлор считал, что пословицы не развивались во времени.
Представление о неисторичности пословиц и поговорок, отрицание их развития, отчасти объясняется отсутствием сопоставимых паремиографических собраний разных периодов истории, особенно времен, когда пословицы жили полнокровно, выполняя свои изначальные функции. Отчасти же мнение о неисторичности пословиц порождено непониманием их социальной природы (Буслаев). Если пословицы - продукт творчества всех русских, то на фоне развития русской истории бросается в глаза архаичность содержания паремиографии.
Современные советские фольклористы резонно доказывая развитие народного творчества со времен глубокой древности и до сегодняшнего дня, подчас упускают из вида принципиальное изменение функций народных пословиц со сменой феодализма капитализмом и, тем более, в эпоху социализма (124, 119-123; 75, 119-І25; 71, 123-126). Отчасти это обусловлено тем, что иногда объясняют историю фольклора, отрывая его от истории психологии трудящихся, традиционности их сознания, бывшей основой и фольклорных традиций (143). Спорно и по-разному решается вопрос о социальном происхождении весьма значительных групп пословиц. Если пословицы и поговорки - творчество народных масс и выражение мудрости народа, то как сборник В. И. Даля, давший, по мнению В. И. Чичерова, честную, объективную картину жизни и мировоззрения народа (144, XXII), может содержать изречения антинародные, церковные, помещичьи, холопские? (144, XXI). Указание на влияние идеологии господствующего класса (144, XXI) при всей его резонности не объясняет многих фактов, не говоря уже о том, что выдвигает остающийся нерешенным вопрос и пословичном творчестве помещиков, купцов духовенства. Едва ли верно считать противоестественной в эпоху феодализма покорность крестьянина богу и царю (144; ХХП). «Хотя пословицы прямо не отрицали существования бога, однако в них четко проводится мысль, что бог для людей ничего не может сделать» (124, 122). В другом вузовском учебнике говорится о «природном атеизме» народа (75, 122). Такие положения, противоречащие хорошо известным фактам, могли появиться в солидных учебных изданиях оттого, что было упущено из виду, что «природа» трудящихся в разные эпохи существенно изменялась.
Неясности в истолковании истории, социального происхождения пословиц и их исторических функций характерно отражаются и в изданиях, которые лаконично формулируют итоги работы исследователей - в словарях. Если В. И. Даль, толкуя «пословицу», определяет ее происхождение, подводя таким образом читателя и к пониманию ее функций (56, т.3, 334-335), то наиболее полный современный толково-исторический и нормативный академический словарь в дефиниции пословицы не касается ни происхождения последней, ни разницы между народным и литературным изречением (53, 1489-1490). Осторожность языковедов объясняется недостаточной разработанностью вопроса фольклористами.
Достоинства архивных и опубликованных паремиографических собраний 30-50-х годов XIX в. позволяют понять, прежде всего, исторические функции пословиц, поговорок, примет и загадок. Разбираясь в этом; следует учесть, что характер современного общественного сознания, устремленного в будущее, а также роль пословиц в нашей жизни осложняют понимание массового сознания и функции народных пословиц эпохи феодализма. На протяжении многих веков эмпирический характер знаний, отсутствие и представления о закономерностях бытия, на которые можно было бы ориентироваться, делали опыт предшествующих поколений единственным руководством для решения многочисленных, нередко очень трудных, жизненных задач. Отсюда естественная традиционность сознания тех времен. Она была на руку церкви и стала краеугольным камнем религиозного сознания. Вся истина в прошлом и даже записана на скрижалях. Даже Новый завет провозглашал, что ученик не может быть выше учителя. Церковь широко использовала традиционность сознания масс, всячески поддерживала ее, но отнюдь не создала ее. Эта традиционность и позволяла массовому сознанию выполнять его важнейшую функцию воспитания и обучения людей. «Общественная психология выполняет функции воспитания», - заключают социологи, изучающие современность (67, 27). Это в гораздо большей степени относится к жизни феодального крестьянства, у которого не было учебных заведений, школ, книг, газет. Если учесть, что на языке народа той эпохи понятие «учить» обозначало и «воспитывать» (56, т.1, 249), то нетрудно увидеть, что пословицы и поговорки хорошо выражают осознание массами большого значения учебы и даже тонкое понимание ее психологии. «Не учась и лаптя не сплетешь», «Век живи, век учись», «Ученье - свет, а неученье - тьма», «Умный любит учиться, а дурак учить» и в то же время «Дурака учить - только портить».
Процесс «обучения» с детства до глубокой старости переплетался с производительным трудом. Главным учебным пособием и своеобразной энциклопедией был фольклор - прежде всего, пословицы и поговорки. О функциях последних достаточно убедительно говорит уже огромное количество и содержание их. В них принципиальное решение всех типичных для крестьянской жизни вопросов, в том числе, руководство ко всем многообразнейшим человеческим взаимоотношениям. «Без пословицы не проживешь». «Каждый крестьянин с детских лет слышал пословицы, поговорки, загадки, приметы, воспринимавшиеся как непреложная истина, освященная мудростью поколений» - замечает исследователь трудовых традиций сибирского крестьянства (83, 151). Это хорошо подтверждается материалами архива Русского географического общества.
Сельский священник Острожского уезда Волынской губернии Даниил Абрамович своему собранию пословиц предпосылал характеристику психологии крестьян - своих прихожан. «Вследствие простоты он (простой народ - П.М.) ко всему доверчив и всему верит, не требуя доказательств». Сомнения возникали только в трех случаях, если услышанное противоречило:
1) собственному опыту;
2) авторитету старика;
3) авторитету пословицы.
«Пословицы и поговорки исключительно почти употребляются простолюдинами в разговорах при всех случаях жизни... Простой народ очень богат пословицами и поговорками» (7,1-1об.). Весьма компетентный и активный корреспондент Русского географического общества, государственный крестьянин заштатного города Далматова А. Зырянов в предисловии к своему сборнику пословиц Щадринского уезда Пермской губернии свидетельствовал, что зауральские крестьяне обычно вводили пословицу в свою речь словами: «Старики говаривали…» (17,1- 1об.).
Таким образом, пословицы и поговорки были словесным выражением тех традиций, которыми народные массы руководствовались в решении всех жизненных вопросов в той мере, в какой последние были типичными и осознавались как таковые. По изначальному своему существу пословица не была художественным произведением. В отличие от песни или сказки функции своеобразного учебника или энциклопедии в практике жизни для пословицы были главными. Способ обобщения при помощи типизации роднил ее с художественным творчеством. Но эстетические ее достоинства были вспомогательными, облегчая усвоение и передачу жизненного опыта.
Такое понимание исторических функций пословиц и поговорок помогает уяснить и их происхождение. И об этом наиболее достоверные сведения относятся к 30-50-м годам XIX в. В. И. Даль подчеркивал, что пословицы и поговорки создавались только «низами». «В образованном и просвещенном обществе пословиц нет» (46, 8). Уже упомянутый А. Зырянов полагал, что пословицы - порождение предков современного ему крестьянства. Верхи уездного общества тоже иногда щеголяют пословицей, те, которые хотят прослыть остряками, но для этого изучают созданное крестьянами (І7, 1-1об.). Такое мнение о крестьянском происхождении народных русских пословиц и поговорок может быть подтверждено еще одним любопытным обстоятельством. Если ознакомиться со всем множеством паремиографических сборников архива Русского географического общества, то можно заметить, что наиболее оригинальные, содержательные и эстетические (совершенные пословицы и поговорки) собраны среди крестьян. Городские сборники обычно напоминают бледные копии сельских. И это подметил еще В. И. Даль (46, 8).
Такое, основанное на анализе паремиографии 30-50-х годов XIX в., представление о происхождении пословиц и поговорок согласуется с принятым в нашей фольклористике мнением о возникновении пословичного творчества еще в первобытном обществе. Конкретная форма мышления людей той эпохи, неумение пользоваться абстракциями обусловили зарождение пословиц как одного из первых видов обобщения - путем типизации с помощью конкретных примеров, сравнений, сопоставлений. Эти образы и примеры облекались в форму кратких изречений, имевших двоякий смысл: прямой и переносный (147, 2-3). Краткость и образность делали пословицу доступной для людей даже примитивного интеллекта. Вместе с тем «шлифовка» народных изречений в процессе многократного употребления придавала им в конце концов отточенную логичность и эстетическое совершенство. Эти качества - важный критерий народности пословиц, поговорок, примет.
А как же появились пословицы посадские, купеческие, дворянские и иные - те, которые часто и весьма неточно именуют «ненародными»? Ответ на этот вопрос следует искать в истории народного творчества вообще и специфике пословицы в частности.
В отличие от былины, песни, сказки, плача и других жанров народного творчества пословицы и поговорки не существовали сами по себе. Они всегда жили как часть живой народной речи. М. М. Громыко обоснованно замечает, что сам факт бытования в данной местности приметы или пословицы свидетельствует об органичности ее смысла для сознания местного крестьянства (83, 150). Сохранялись пословицы и самого древнего происхождения (нередко переосмысленные), если они были уместны, годились для жизненной практики. «Хороша пословица в лад да в масть». Немало пословиц, имеющихся в сборниках конца XVII - начала XVIII вв. да и второй половины XVIII в. Не встречаются в самых полных собраниях середины XIX в. Исследователи уже давно обратили внимание на то, что история устного народного творчества имеет свои периоды расцвета и упадка. Если начало этой истории и даже этап расцвета трудно поддается периодизации, то времена упадка прослеживаются лучше, особенно на материале эпических жанров. Совпадающий с периодом разложения феодализма упадок эпоса пытались объяснить еще дореволюционные ученые (Вс. Миллер, А. Ф. Гильфердинг) (69, 227-242). Однако ограниченность методологии мешала им понять нечто весьма существенное - связь фольклора с историей классовой и сословной психологии. Нетрудно догадаться, что устойчивость былинных традиций, как и традиций народного творчества той эпохи вообще, была одним из проявлений устойчивости общинных и вообще корпоративных традиций. Традиции же вообще устойчивы в единых внутренне и изолированных вовне устойчивых общностях. «Всякая замкнутость - родовая, семейная, этнокультурная, культовая и т.д. - в истории служила на пользу суггестии» (112, 26) - то есть того внушения, которое, если иметь в виду сферу социальной политики, объясняет устойчивость и передачу традиций. Традиционность сельской и посадской общины, и даже дворянских корпораций ХVП-ХVIII веков лежала в основе феодальных традиций*
Судя по всему, пословицы, как и другие виды фольклора эпохи феодализма, жили и развивались среди населения, объединенного в устойчивые, количественно значительные группы, коллективы, характерные традиционностью быта и миросозерцания. Это свойственно было феодальному крестьянству и отчасти феодальному посаду. Вместе с тем, для эпохи средневековья характерна подвижность сословных границ. И на Руси только в ХVП в. законодательство действительно преградило переход из крестьян и холопов в дворяне, а из дворян в холопы. Многие дворяне и посадские еще в первой четверти ХVШ в. имели «мужичью» или холопью духовную наследственность. Наличие в паремиографических сборниках ХVІІ-ХVІІІ веков пословиц посадского и дворянского происхождения (небольшое количество их встречается и в собрании В. И. Даля) объясняется, по-видимому, и влиянием крестьянского пословичного творчества не только на посадских, но и на дворян. Все бытие феодального общества базировалось на хозяйстве крестьянина. Основные жизненные представления любого общества формируются, главным образом, в процессе производства. Поэтому способ видения мира, присущий земледельцу, доминировал в общественном сознании средневековья (85, 40).
Поскольку все жизненные представления народных масс обобщались религией, феодалы легко увязывали с таким земледельческим миропониманием свои претензии на эксплуатацию. Этим и объясняется то, что многое из крестьянских пословичных истин хозяйственной и нравственной жизни проникало в среду дворянства либо стимулировало возникновение дворянских пословиц.
Тесная связь посадского населения с сельским хозяйством объясняет влияние крестьянского фольклора на горожан.
В период кризиса крепостничества никаких перемещений из крестьян в дворяне и наоборот уже не было, сохранялось духовое родство крестьянства только с мещанством, частью купечества и предпролетариатом. Только у крестьян, части мещан «мастеровых» сохранялись и корпоративность быта и традиционность миросозерцания. Эти категории населения и были социальной средой, порождавшей в ту пору пословицы и поговорки.
С развитием товарно-денежных, а затем и капиталистических отношений, разлагались «миры», разрушалось равенство внутри общин и корпораций, ориентация жизни на старину, традицию сменялась поисками новых решений, предприимчивостью. Традиционные истины уже не помогали жить. Не только повидавший света дворянин, но и побывавший в городе, на ярмарке крестьянин всё чаще относились к старине и традиции как к «мраку невежества».
И формировавшаяся буржуазия, и складывавшийся пролетариат среди прочего духовного крестьянского наследия использовали пословицы., но теперь отношение к ним изменилось. На протяжении многих веков массы стихийно отбирали те пословицы, которые соответствовали их насущным потребностям, не сомневаясь в истинности традиций. По мере расшатывания натурального хозяйства, с активизацией предпринимательства на свой страх и риск люди все более сознательно отбирали то, что им представлялось разумным, отбрасывая традиции, непригодные в новых условиях. Происходит коренное изменение как функций пословиц, так и отношения к ним. После 1861 г. ускорение процесса расслоения общины, упадок феодальной корпоративности и традиционности мировоззрения сельских и городских масс обусловили упадок не только эпических, но и малых форм фольклора. Этим и объясняется отмеченное в нашей литературе ослабление с середины XIX в. процесса развития пословиц социального содержания (120, 211). Иногда мизерное количество пословиц пролетарского происхождения в русской паремиографии эпохи капитализма объясняют тем, что «фольклористы и этнографы XIX в. не считали творчество рабочих народным и обычно обходили его» (89, 217). Эта мысль не нова, еще в 1941 г. ее высказывал академик Ю. М. Соколов. Отметив, что в паремиографическом собрании И. М. Иллюстрова (начало XX в.) среди более чем 140 тысяч пословиц к фабрично-заводским по своему происхождению можно отнести только 2-3, ученый выдвигал в качестве важнейшей задачу собирания фабрично-заводского фольклора (130, 211).
Прошло уже более 30-ти лет, а сколько-нибудь значительных паремиографических собраний фабрично-заводского происхождения никто не создал и, не трудно предсказать, никогда не создаст. Не та эпоха. Современный рабочий руководствуется не вековыми патриархальными традициями, а наукой, знаниями школьного, вузовского, литературного происхождения. Пословицы и поговорки бытуют и в нашем обществе, большинство из них создано в эпохи прошедшие. Только те же пословицы уже не те. Многое переосмыслено, остается лучшее из созданного трудовой жизнью наших предков. Эти подчас поразительно глубокие и точные изречения украшают нашу речь. Однако убедительность и авторитет их основаны вовсе не на патриархальных традициях.Таким образом, пословицы и поговорки возникли еще в недрах первобытнообщинного строя как обобщение всего жизненного опыта, как словесное выражение тех традиций, которыми руководствовались массы. Пословицы и поговорки становились народными в процессе формирования народности, обобщая опыт все большей массы людей, углубляя и «шлифуя» формулировки поучений.
(Продолжение следует)
Часть 3.
Близкий по своим теоретическим позициям к Ф. И. Буслаеву В. И. Даль исходил из огромного накопленного им фактического материала. Это позволило ему в паремиографических собраниях увидеть «свод народной опытной премудрости и суемудрия». «Это цвет народного ума... житейская народная правда, своего рода судебник никем не судимый» (46, 18-19). «Это перегон или выморозки ума целых поколений, во образе своего родного быта, с приправою всего, что только касалось этого насущного и умственного быта... А чего нет в приговорах этих, то и в насущности до народа не доходило...» (46, 28-29).
Совсем иначе объяснял происхождение русских пословиц известный дореволюционный филолог, академик Б. К. Перетц. Исходя из подчас поразительной близости русского паремиографического материала с паремиографией зарубежных народов, а также из наличия в первых сборниках конца XVII - начала ХVIII вв. изречений посадского и дворянского происхождения, ученый пришел к выводу, что русские пословицы и поговорки проникли в народ через лубочную литературу, лицевые жития, забавные листы (из польской и украинской литературы), связывавшие литературу московскую и западноевропейскую. Таким образом, пословицы В. Н. Перетц не считал творчеством русского народа (110, 104).
Что касается советской фольклористики, то В. П. Андрианова-Перетц (крупнейший знаток древнерусской письменности и особенно памятников XVII в., наиболее интересных для понимания паремиографических сборников конца XVII - начала ХVIII вв.) еще в 30-х годах пришла к заключению, что уже со времени Киевской Руси литературные (переводные) пословицы сосуществовали с народными, а с возникновением во второй половине ХVII в. буржуазии элементы фольклора черев нее стали все чаще проникать в литературу. Первые, дошедшие до нас русские сборники пословиц, по мнению этого исследователя, возникли в среде нарождавшейся буржуазии (62, 59, 65).
В сущности так же понимал историю соотношения народных и книжных изречений, созданных господствующими классами, и М. И. Шахнович с той разницей, что, по его мнению, большинство пословиц и изречений сборников конца ХVII - начала XVIII вв. не буржуазного, а городского происхождения (147, 3; 146, 303).
В понимании происхождения и функций народных пословиц наша современная фольклористика развивает тенденции, выраженные еще В. И. Далем, отвергая, конечно, методологию мифологической школы. Авторы исследований и учебных пособий нередко цитируют А. М. Горького, который видел в пословицах средство «организации трудового опыта в словесных формах, которые наиболее легко и прочно закреплялись в памяти, в формах двустиший, «пословиц», «поговорок», трудовых лозунгов древности» (32, 442).
Если такое истолкование природы пословицы в общем не вызывает сомнений, то в трактовке истории пословичного творчества, его социальной природы далеко не все ясно.
Ни теоретик Ф. И. Буслаев, ни практик В. И. Даль не отрицали появления по мере исторического развития народа новых пословиц, но для Ф. И. Буслаева они - извращение, порча, а для В. И. Даля - незначительный элемент, сливающийся с древним монолитом. И на Западе Э. Тейлор считал, что пословицы не развивались во времени.
Представление о неисторичности пословиц и поговорок, отрицание их развития, отчасти объясняется отсутствием сопоставимых паремиографических собраний разных периодов истории, особенно времен, когда пословицы жили полнокровно, выполняя свои изначальные функции. Отчасти же мнение о неисторичности пословиц порождено непониманием их социальной природы (Буслаев). Если пословицы - продукт творчества всех русских, то на фоне развития русской истории бросается в глаза архаичность содержания паремиографии.
Современные советские фольклористы резонно доказывая развитие народного творчества со времен глубокой древности и до сегодняшнего дня, подчас упускают из вида принципиальное изменение функций народных пословиц со сменой феодализма капитализмом и, тем более, в эпоху социализма (124, 119-123; 75, 119-І25; 71, 123-126). Отчасти это обусловлено тем, что иногда объясняют историю фольклора, отрывая его от истории психологии трудящихся, традиционности их сознания, бывшей основой и фольклорных традиций (143). Спорно и по-разному решается вопрос о социальном происхождении весьма значительных групп пословиц. Если пословицы и поговорки - творчество народных масс и выражение мудрости народа, то как сборник В. И. Даля, давший, по мнению В. И. Чичерова, честную, объективную картину жизни и мировоззрения народа (144, XXII), может содержать изречения антинародные, церковные, помещичьи, холопские? (144, XXI). Указание на влияние идеологии господствующего класса (144, XXI) при всей его резонности не объясняет многих фактов, не говоря уже о том, что выдвигает остающийся нерешенным вопрос и пословичном творчестве помещиков, купцов духовенства. Едва ли верно считать противоестественной в эпоху феодализма покорность крестьянина богу и царю (144; ХХП). «Хотя пословицы прямо не отрицали существования бога, однако в них четко проводится мысль, что бог для людей ничего не может сделать» (124, 122). В другом вузовском учебнике говорится о «природном атеизме» народа (75, 122). Такие положения, противоречащие хорошо известным фактам, могли появиться в солидных учебных изданиях оттого, что было упущено из виду, что «природа» трудящихся в разные эпохи существенно изменялась.
Неясности в истолковании истории, социального происхождения пословиц и их исторических функций характерно отражаются и в изданиях, которые лаконично формулируют итоги работы исследователей - в словарях. Если В. И. Даль, толкуя «пословицу», определяет ее происхождение, подводя таким образом читателя и к пониманию ее функций (56, т.3, 334-335), то наиболее полный современный толково-исторический и нормативный академический словарь в дефиниции пословицы не касается ни происхождения последней, ни разницы между народным и литературным изречением (53, 1489-1490). Осторожность языковедов объясняется недостаточной разработанностью вопроса фольклористами.
Достоинства архивных и опубликованных паремиографических собраний 30-50-х годов XIX в. позволяют понять, прежде всего, исторические функции пословиц, поговорок, примет и загадок. Разбираясь в этом; следует учесть, что характер современного общественного сознания, устремленного в будущее, а также роль пословиц в нашей жизни осложняют понимание массового сознания и функции народных пословиц эпохи феодализма. На протяжении многих веков эмпирический характер знаний, отсутствие и представления о закономерностях бытия, на которые можно было бы ориентироваться, делали опыт предшествующих поколений единственным руководством для решения многочисленных, нередко очень трудных, жизненных задач. Отсюда естественная традиционность сознания тех времен. Она была на руку церкви и стала краеугольным камнем религиозного сознания. Вся истина в прошлом и даже записана на скрижалях. Даже Новый завет провозглашал, что ученик не может быть выше учителя. Церковь широко использовала традиционность сознания масс, всячески поддерживала ее, но отнюдь не создала ее. Эта традиционность и позволяла массовому сознанию выполнять его важнейшую функцию воспитания и обучения людей. «Общественная психология выполняет функции воспитания», - заключают социологи, изучающие современность (67, 27). Это в гораздо большей степени относится к жизни феодального крестьянства, у которого не было учебных заведений, школ, книг, газет. Если учесть, что на языке народа той эпохи понятие «учить» обозначало и «воспитывать» (56, т.1, 249), то нетрудно увидеть, что пословицы и поговорки хорошо выражают осознание массами большого значения учебы и даже тонкое понимание ее психологии. «Не учась и лаптя не сплетешь», «Век живи, век учись», «Ученье - свет, а неученье - тьма», «Умный любит учиться, а дурак учить» и в то же время «Дурака учить - только портить».
Процесс «обучения» с детства до глубокой старости переплетался с производительным трудом. Главным учебным пособием и своеобразной энциклопедией был фольклор - прежде всего, пословицы и поговорки. О функциях последних достаточно убедительно говорит уже огромное количество и содержание их. В них принципиальное решение всех типичных для крестьянской жизни вопросов, в том числе, руководство ко всем многообразнейшим человеческим взаимоотношениям. «Без пословицы не проживешь». «Каждый крестьянин с детских лет слышал пословицы, поговорки, загадки, приметы, воспринимавшиеся как непреложная истина, освященная мудростью поколений» - замечает исследователь трудовых традиций сибирского крестьянства (83, 151). Это хорошо подтверждается материалами архива Русского географического общества.
Сельский священник Острожского уезда Волынской губернии Даниил Абрамович своему собранию пословиц предпосылал характеристику психологии крестьян - своих прихожан. «Вследствие простоты он (простой народ - П.М.) ко всему доверчив и всему верит, не требуя доказательств». Сомнения возникали только в трех случаях, если услышанное противоречило:
1) собственному опыту;
2) авторитету старика;
3) авторитету пословицы.
«Пословицы и поговорки исключительно почти употребляются простолюдинами в разговорах при всех случаях жизни... Простой народ очень богат пословицами и поговорками» (7,1-1об.). Весьма компетентный и активный корреспондент Русского географического общества, государственный крестьянин заштатного города Далматова А. Зырянов в предисловии к своему сборнику пословиц Щадринского уезда Пермской губернии свидетельствовал, что зауральские крестьяне обычно вводили пословицу в свою речь словами: «Старики говаривали…» (17,1- 1об.).
Таким образом, пословицы и поговорки были словесным выражением тех традиций, которыми народные массы руководствовались в решении всех жизненных вопросов в той мере, в какой последние были типичными и осознавались как таковые. По изначальному своему существу пословица не была художественным произведением. В отличие от песни или сказки функции своеобразного учебника или энциклопедии в практике жизни для пословицы были главными. Способ обобщения при помощи типизации роднил ее с художественным творчеством. Но эстетические ее достоинства были вспомогательными, облегчая усвоение и передачу жизненного опыта.
Такое понимание исторических функций пословиц и поговорок помогает уяснить и их происхождение. И об этом наиболее достоверные сведения относятся к 30-50-м годам XIX в. В. И. Даль подчеркивал, что пословицы и поговорки создавались только «низами». «В образованном и просвещенном обществе пословиц нет» (46, 8). Уже упомянутый А. Зырянов полагал, что пословицы - порождение предков современного ему крестьянства. Верхи уездного общества тоже иногда щеголяют пословицей, те, которые хотят прослыть остряками, но для этого изучают созданное крестьянами (І7, 1-1об.). Такое мнение о крестьянском происхождении народных русских пословиц и поговорок может быть подтверждено еще одним любопытным обстоятельством. Если ознакомиться со всем множеством паремиографических сборников архива Русского географического общества, то можно заметить, что наиболее оригинальные, содержательные и эстетические (совершенные пословицы и поговорки) собраны среди крестьян. Городские сборники обычно напоминают бледные копии сельских. И это подметил еще В. И. Даль (46, 8).
Такое, основанное на анализе паремиографии 30-50-х годов XIX в., представление о происхождении пословиц и поговорок согласуется с принятым в нашей фольклористике мнением о возникновении пословичного творчества еще в первобытном обществе. Конкретная форма мышления людей той эпохи, неумение пользоваться абстракциями обусловили зарождение пословиц как одного из первых видов обобщения - путем типизации с помощью конкретных примеров, сравнений, сопоставлений. Эти образы и примеры облекались в форму кратких изречений, имевших двоякий смысл: прямой и переносный (147, 2-3). Краткость и образность делали пословицу доступной для людей даже примитивного интеллекта. Вместе с тем «шлифовка» народных изречений в процессе многократного употребления придавала им в конце концов отточенную логичность и эстетическое совершенство. Эти качества - важный критерий народности пословиц, поговорок, примет.
А как же появились пословицы посадские, купеческие, дворянские и иные - те, которые часто и весьма неточно именуют «ненародными»? Ответ на этот вопрос следует искать в истории народного творчества вообще и специфике пословицы в частности.
В отличие от былины, песни, сказки, плача и других жанров народного творчества пословицы и поговорки не существовали сами по себе. Они всегда жили как часть живой народной речи. М. М. Громыко обоснованно замечает, что сам факт бытования в данной местности приметы или пословицы свидетельствует об органичности ее смысла для сознания местного крестьянства (83, 150). Сохранялись пословицы и самого древнего происхождения (нередко переосмысленные), если они были уместны, годились для жизненной практики. «Хороша пословица в лад да в масть». Немало пословиц, имеющихся в сборниках конца XVII - начала XVIII вв. да и второй половины XVIII в. Не встречаются в самых полных собраниях середины XIX в. Исследователи уже давно обратили внимание на то, что история устного народного творчества имеет свои периоды расцвета и упадка. Если начало этой истории и даже этап расцвета трудно поддается периодизации, то времена упадка прослеживаются лучше, особенно на материале эпических жанров. Совпадающий с периодом разложения феодализма упадок эпоса пытались объяснить еще дореволюционные ученые (Вс. Миллер, А. Ф. Гильфердинг) (69, 227-242). Однако ограниченность методологии мешала им понять нечто весьма существенное - связь фольклора с историей классовой и сословной психологии. Нетрудно догадаться, что устойчивость былинных традиций, как и традиций народного творчества той эпохи вообще, была одним из проявлений устойчивости общинных и вообще корпоративных традиций. Традиции же вообще устойчивы в единых внутренне и изолированных вовне устойчивых общностях. «Всякая замкнутость - родовая, семейная, этнокультурная, культовая и т.д. - в истории служила на пользу суггестии» (112, 26) - то есть того внушения, которое, если иметь в виду сферу социальной политики, объясняет устойчивость и передачу традиций. Традиционность сельской и посадской общины, и даже дворянских корпораций ХVП-ХVIII веков лежала в основе феодальных традиций*
Судя по всему, пословицы, как и другие виды фольклора эпохи феодализма, жили и развивались среди населения, объединенного в устойчивые, количественно значительные группы, коллективы, характерные традиционностью быта и миросозерцания. Это свойственно было феодальному крестьянству и отчасти феодальному посаду. Вместе с тем, для эпохи средневековья характерна подвижность сословных границ. И на Руси только в ХVП в. законодательство действительно преградило переход из крестьян и холопов в дворяне, а из дворян в холопы. Многие дворяне и посадские еще в первой четверти ХVШ в. имели «мужичью» или холопью духовную наследственность. Наличие в паремиографических сборниках ХVІІ-ХVІІІ веков пословиц посадского и дворянского происхождения (небольшое количество их встречается и в собрании В. И. Даля) объясняется, по-видимому, и влиянием крестьянского пословичного творчества не только на посадских, но и на дворян. Все бытие феодального общества базировалось на хозяйстве крестьянина. Основные жизненные представления любого общества формируются, главным образом, в процессе производства. Поэтому способ видения мира, присущий земледельцу, доминировал в общественном сознании средневековья (85, 40).
Поскольку все жизненные представления народных масс обобщались религией, феодалы легко увязывали с таким земледельческим миропониманием свои претензии на эксплуатацию. Этим и объясняется то, что многое из крестьянских пословичных истин хозяйственной и нравственной жизни проникало в среду дворянства либо стимулировало возникновение дворянских пословиц.
Тесная связь посадского населения с сельским хозяйством объясняет влияние крестьянского фольклора на горожан.
В период кризиса крепостничества никаких перемещений из крестьян в дворяне и наоборот уже не было, сохранялось духовое родство крестьянства только с мещанством, частью купечества и предпролетариатом. Только у крестьян, части мещан «мастеровых» сохранялись и корпоративность быта и традиционность миросозерцания. Эти категории населения и были социальной средой, порождавшей в ту пору пословицы и поговорки.
С развитием товарно-денежных, а затем и капиталистических отношений, разлагались «миры», разрушалось равенство внутри общин и корпораций, ориентация жизни на старину, традицию сменялась поисками новых решений, предприимчивостью. Традиционные истины уже не помогали жить. Не только повидавший света дворянин, но и побывавший в городе, на ярмарке крестьянин всё чаще относились к старине и традиции как к «мраку невежества».
И формировавшаяся буржуазия, и складывавшийся пролетариат среди прочего духовного крестьянского наследия использовали пословицы., но теперь отношение к ним изменилось. На протяжении многих веков массы стихийно отбирали те пословицы, которые соответствовали их насущным потребностям, не сомневаясь в истинности традиций. По мере расшатывания натурального хозяйства, с активизацией предпринимательства на свой страх и риск люди все более сознательно отбирали то, что им представлялось разумным, отбрасывая традиции, непригодные в новых условиях. Происходит коренное изменение как функций пословиц, так и отношения к ним. После 1861 г. ускорение процесса расслоения общины, упадок феодальной корпоративности и традиционности мировоззрения сельских и городских масс обусловили упадок не только эпических, но и малых форм фольклора. Этим и объясняется отмеченное в нашей литературе ослабление с середины XIX в. процесса развития пословиц социального содержания (120, 211). Иногда мизерное количество пословиц пролетарского происхождения в русской паремиографии эпохи капитализма объясняют тем, что «фольклористы и этнографы XIX в. не считали творчество рабочих народным и обычно обходили его» (89, 217). Эта мысль не нова, еще в 1941 г. ее высказывал академик Ю. М. Соколов. Отметив, что в паремиографическом собрании И. М. Иллюстрова (начало XX в.) среди более чем 140 тысяч пословиц к фабрично-заводским по своему происхождению можно отнести только 2-3, ученый выдвигал в качестве важнейшей задачу собирания фабрично-заводского фольклора (130, 211).
Прошло уже более 30-ти лет, а сколько-нибудь значительных паремиографических собраний фабрично-заводского происхождения никто не создал и, не трудно предсказать, никогда не создаст. Не та эпоха. Современный рабочий руководствуется не вековыми патриархальными традициями, а наукой, знаниями школьного, вузовского, литературного происхождения. Пословицы и поговорки бытуют и в нашем обществе, большинство из них создано в эпохи прошедшие. Только те же пословицы уже не те. Многое переосмыслено, остается лучшее из созданного трудовой жизнью наших предков. Эти подчас поразительно глубокие и точные изречения украшают нашу речь. Однако убедительность и авторитет их основаны вовсе не на патриархальных традициях.Таким образом, пословицы и поговорки возникли еще в недрах первобытнообщинного строя как обобщение всего жизненного опыта, как словесное выражение тех традиций, которыми руководствовались массы. Пословицы и поговорки становились народными в процессе формирования народности, обобщая опыт все большей массы людей, углубляя и «шлифуя» формулировки поучений.
(Продолжение следует)