НАРОДНЫЕ ПОСЛОВИЦЫ, ПОГОВОРКИ, ПРИМЕТЫ, ЗАГАДКИ КАК ИСТОЧНИК ПО ИСТОРИИ СОЗНАНИЯ КРЕСТЬЯНСТВА
МИРОШНИЧЕНКО П.Я.
Содержание
Глава I. Постановка и история вопроса, данные для его решения.
Глава II. Методика изучения представлений о правде (справедливости)
§ 1. Картина мира и правда.
Правда крестьянского сознания.
Соотношение правды-истины и правды-справедливости.
Правда личностных и правда общественных отношений.
Значение правды в жизни.
§ 2. Первичный комплекс правды.
Личность общинника.
Правда и товарно-денежные отношения.
§ 3. Вторичный комплекс правды.
Правда и ненависть угнетенных.
Отношение к царской власти.
Бог, церковь, поп.
Патриотизм и классовая борьба.
§ 4. Правда как общественный идеал.
§ 5. Классовая природа и исторические функции правды.
Литература и источники.
Часть 1.
Глава I. Постановка и история вопроса, данные для его решения
В истории народных масс эпохи феодализма наименее изучено их сознание. Главная причина тому - скудость письменных источников. На это сетуют даже специалисты по истории стран со сравнительно хорошо сохранившимися архивами (86, 72-89). Вместе с тем, проблема крестьянского сознания оказалась чуть ли не в эпицентре идеологической борьбы нашего времени. Выход на арену мировой истории и быстрое возрастание роли в ней «крестьянских» народов Азии, Африки, Латинской Америки, а также общий кризис культуры развитых стран Запада причина тому. Естественно, что интеллигенция (и в том числе политические деятели) развивающихся стран стремится осознать место культуры своих народов в истории мировой цивилизации. И на многие свои вопросы встречает уже готовые ответы, разработанные целыми коллективами ученых, зачастую владеющих богатейшим фактическим материалом, обобщенным «новейшими» идеями, подчас не менее «безумными», чем у самых крупных физиков. Так получилось, что именно столь, казалось бы, далекие от политики отрасли гуманитарных знаний как фольклористика и этнография приобрели острую политическую актуальность, получили широкое распространение в вузах буржуазных стран, особенно США. Здесь исследования культуры и психологии народов финансируются даже щедрым бюджетом военного ведомства (61, 4-5; 60). Этнографические материалы и фольклор развивающихся стран оказывается можно использовать для решения задач идеологической стратегии глобального масштаба (61; 60; 68; 90, 42-273; 140). «Социальная антропология» (этнология) в ее общесоциологических выводах выглядит тем более внушительным оружием, что действительно имеет некоторые основания выступать в роли наследницы выдающихся философских систем прошлого, поскольку не только продолжает то, на чем остановились Дидро, Руссо, Гольбах, Гельвеций, Гегель и Фейербах, но и предлагает выход из тупика, в котором оказались эти мыслители в поисках истины истории человечества.
Курьез приобретает характер парадокса, если вспомнить о глубокое духовном родстве социальной антропологии с позитивизмом О. Конта, отвергавшего и французских просветителей, и немецких философов. А все дело в том, что социальная антропология развивает из наследия великих философов прошлого как раз то, что составляет квинтэссенцию их заблуждений. В то жe время, сама система О. Конта была своеобразным порождением французского просвещения и немецкой философии. Как известно, французские просветители и Фейербах, материалисты-метафизики, потерпели неудачу, пытаясь вывести историю общества из природы человека, а идеалист-диалектик Гегель - из духа народов. В наши дни крупные успехи микробиологии, физиологии, психологии, зоопсихологии порождают иллюзию возможности объяснить и природу человека, и дух народов при помощи естественных наук без исторического материализма и всякой «метафизики» (в позитивистском смысле). Этнология, социальная антропология возводится з ранг науки, объясняющей самые сокровенные пружины истории народов и даже (совсем по Конту), способной заменить «изжившую» себя философию прошлых времен (104, 165; 61, 4). Именно фольклорный и этнографический материал используется для обоснования «новейших» решений таких кардинальных вопросов философии истории как роль народа в истории, соотношение народной культуры с национальной и «массовой культурой». Влиятельнейшие течения - фрейдизм, неофрейдизм, бихейвиоризм; юнгианство, связанный с ними структурализм, школы Р. Дорсона, М. Маклюэна происхождение фольклора, культуры, деятельность народных масс стремятся объяснить парапсихологией, иррациональными инстинктами. Весьма модной стала деидеологизация культуры народа. В то же время ультралевые в суевериях и шаманизме отсталых народов усматривают приметы «контркультуры» будущего с ее идеей «великого отрицания» человеческой цивилизации и разума (90, 297-305; 114, 88). Тем большее значение приобретает марксистско-ленинская разработка истории духовной жизни крестьянства феодальной России.
Серьезной помехой исследованию большой и сложной проблемы является тот разнобой в научной терминологии и понятийном аппарате, который имеет место в нашей литературе, главным образом, в исторической. До последнего времени идеи массового сознания историки зачастую называют идеологией, а источники, отражающие идеологические системы, безоговорочно используют для характеристики массового сознания (147, 3, 11-12, 283-285; 127, 4, 8, 89-92; 65, 94-115; 102, 413-414, 442; 83, 157).
Поучительна в этом отношении и полемика об идеологии крестьянских восстаний и войн. Отчасти она объясняется разным пониманием терминов. Некоторые участники ее, ссылаясь главным образом на идеологические источники (например, манифесты Пугачева), в сущности доказывают, что массовое сознание (социальная психология) восставшего крестьянства было идеологией, а социальную психологию толкуют как сочетание только «социальных настроений и чувств, общественных обычаев, традиций, привычек» (77, 50).
Настроений, чувств, обычаев, традиций масс без соответствующих идей не бывает. И это тем более следует подчеркнуть, что обессмысливание социальной психологии совпадает с утверждениями наших идейных противников. Советские социологи, изучающие структуру общественного сознания, видят в идеях массового сознания (социальной психологии) его ядро (135, 179; 109, 58; 67, 31; 132, 117-130; 145, 8). Характерно, что трактовка массового сознания как идеологии исключает возможность уяснить взаимосвязи идеологии крестьянских войн с социальной психологией их участников (последняя поэтому рассматривается как что-то низменное и не стоящее внимания) (77, 50). «Само определение «социальная психология» создает впечатление какого-то слишком пассивного, абсолютно недейственного состояния человека, скорее, ближе касающегося предмета медицины, чем истории» (115, 350). Это в какой-то мере верно только по отношению к социальной психологии в фрейдистском, юнгианском, бихейвиористском или подобном им толковании.
Соотношение массового сознания (социальной психологии) с идеологией - актуальный вопрос политической жизни современности. Он породил особенно в последние годы большую литературу и у нас, и в зарубежных странах. Историку, конечно, следует учесть ее. «Общественная психология существует всегда как массовое сознание...» (67, 33). «Главная особенность и функция общественной психологии состоит в том, что она является массовым, непосредственно включенным в деятельность сознанием общества (класса...)» (67, 47).
Если оперировать терминами, принятыми в настоящее время советскими философами и психологами, то можно сказать, что массовое сознание и идеология одного и того же класса имеют много общего (единые классовые корни, идейная и эмоциональная родственность, взаимовлияние), переходят одна в другую и наоборот, и так переплетаются, что соотношение между ними не может быть выражено понятием «целое - часть». Вместе с тем, они весьма существенно отличаются происхождением, спецификой отражения действительности и, что особенно важно, историческими функциями.
Массовое сознание - продукт жизненного опыта масс, оно стихийно (для масс) складывается в результате прямого воздействия на людей действительности (хозяйственной, социальной и политической); вместе с тем, оно формируется и под влиянием духовной атмосферы, в том числе, распространенных в обществе идеологий (религии, например).
От идеологии массовое сознание отличается и гносеологически - спецификой отражения действительности, хотя и вовсе не отсутствием идей. Последние составляют как раз ядро массового сознания. Но идеология - всегда результат обобщения наблюдений, оценок, рекомендаций, всегда хоть как-то систематизирована, носит хотя бы зачаточно теоретический характер. Массовое сознание может содержать те же идеи, но они никогда не собраны в доктрину, всегда рассыпаны в виде ходячих истин, пословиц, поговорок, лозунгов. Вместе с тем, «в массовом сознании... политические, правовые, нравственные… взгляды слиты. Они не отдалены друг от друга, как в идеологии…» (96, 294). Порожденные жизненной практикой идеи массового сознания всегда «заземлены», органически увязаны с конкретностью, а поэтому насыщены эмоциями и имеют характер убеждений. Эмоции, убеждения, побуждая людей к действиям, и превращают массовое сознание в могучую силу истории. Так, гносеологическое отличие массового сознания связано со спецификой его исторических функций. К этому следует добавить, что в отличие от массового сознания, идеология с самого возникновения классово направлена, обобщая и развивая те стремления, к которым массовое сознание приходит стихийно. Идеология распространяется из одного или нескольких центров «сверху вниз» в массы (поэтому идеология всегда таит организационные потенции); массовое же сознание идет «снизу вверх» - прежде всего, от хозяйства и экономических условий к сознанию отдельных людей (в процессе обобщения фактов и идей, дробления идей, укрепления или усиления традиций, эмоций - в результате сложнейших психических взаимодействий общественной атмосферы). «Рассыпанные» идеи массового сознания всегда в какой-то мере обобщаются в голове каждого человека. Если такое обобщение пропагандируется в обществе, оно выступает в роли идеологии. Сила воздействия той или иной идеологии на историческое развитие зависит от степени проникновения ее в сознание народных масс. Поскольку именно массовое сознание направляет и производственную, и общественную деятельность трудящихся (и их классовую борьбу).
Из сказанного следует, что адекватное отражение массового сознания феодального крестьянства нужно искать среди своеобразных массовых источников. Их, увы, очень мало, но зато к таковым принадлежит фольклор. Интерес к нему как выражению духовной жизни народа возник еще у просветителей второй половины XVIII в. (Гердер в Германии, Радищев в России) (63, 118-120).
Известно, что первыми поняли историю как борьбу классов выдающиеся французские историки эпохи реставрации. Естественно, что один из них (О. Тьерри), изображая роль французского крестьянства в истории Франции, создавая «биографию» народа, усердно использовал фольклор. В России ценили народное творчество как источник еще Карамзин и Полевой. Фольклором оперирует и современная советская историография.
Этот тип источников разрабатывается обычно в двух аспектах:
1. для восстановления действительной картины тех исторических процессов и событий, которые малоизвестны из обычных источников, и
2. при изучении отношения народа к историческим событиям, и еще шире - для воссоздания духовной жизни народных масс.
Прогрессивная русская фольклористика со времен Белинского, Чернышевского, Добролюбова интересовалась устным народным творчеством, прежде всего, как выражением миросозерцания трудящихся. Такой подход к народному творчеству мы встречаем и у В. И. Ленина. Ознакомившись с литературой по фольклору и этнографии, он однажды сказал: «Какой интересный материал. Я бегло просматривал все эти книжки и вижу, что не хватает, очевидно, рук или желания все это обобщить, все это просмотреть под социально-политическим углом зрения. Ведь на этом материале можно было бы написать прекрасное исследование о чаяниях и ожиданиях народных» (3, 118-120).
При исследовании народного сознания целесообразно использовать все жанры фольклора вплоть до изобразительного искусства. Наиболее изучен в этом аспекте эпос. Здесь историк имеет возможность пользоваться исследованиями В. Я. Проппа, А. А. Астаховой, E. М. Мелетинского, Б. П. Кирдана и других. Возникло даже представление, что эпос, исторические песни и предания представляют для историографии наибольший интерес (131, 15). Эти жанры устного народного творчества сами напрашиваются в источниковедческий арсенал историка. Наличие темы и сюжета облегчает анализ. Хотя и здесь историку приходится решать подчас нелегкие задачи установления подлинности записи произведения фольклора, учета кто, от кого, где и при каких обстоятельствах записывал произведение, учета временной модификации текста, если произведение, например, возникло в крепостную эпоху, а записано в эпоху капитализма. Но это уже заботы, обычные для источниковедения. Гораздо сложнее методика использования таких жанров фольклора как пословицы, поговорки, загадки.
Стоит напомнить, что с самого возникновения научной фольклористики среди наиболее компетентных исследователей возникло представление о пословицах и поговорках как наиболее полном и точном отражении народного миросозерцания. Так еще в начале XIX в. относился к ним выдающийся русский ученый, «отец славянской филологии» (как его называли современники) - А. Х. Востоков (63, 154). И подобное отношение к пословицам и поговоркам неоднократно высказывалось на протяжении всей истории отечественной паремиологии.
Собрания пословиц и поговорок - это целые россыпи самоцветов народного ума, отшлифованные взыскательностью многих поколений. Кажется, достаточно нагнуться, чтобы насобирать драгоценностей для самых поразительных по глубине и изяществу композиций народной мудрости. Еще не успело появиться первое крупное собрание народных пословиц И .В. Снегирева, как некий Семен Кованько издал посвященное его сиятельству кавалеру многих орденов и президенту Академии наук графу С. С. Уварову сочинение: «Старинная пословица ввек не сломится, или опытные основания самобытного русского народного мудрословия». Автор при помощи «Церковного обыска» и с благословения «Слова Божия» на материале фольклора и, прежде всего, пословиц и поговорок создавал православно-самодержавно-народное «Мудрословие» (99; 100). Эти «Основания» при всей своей одиозности оказались по «исследовательским приемам» работы над источником типичными для большого количества сочинений о народной философии или народном миросозерцании. И еще В. И. Даль, вовсе не бывший глубоким теоретиком, но великолепно знавший факты, многозначительно писал: «Особенно опасно искать ученым взглядом того, чего бы найти хотелось» (46, 12). От этого предостерегал и выдающийся украинский ученый и фольклорист И. Франко (31, XVIII). Эти предостережения не утратили своего смысла до наших дней.
Правда, со времен Даля накоплен некоторый опыт использования паремиографии как исторического источника. Его, конечно, следует учесть. Уже знакомство со всей массой пословиц и поговорок дает возможность сделать интересные заключения об общем характере миросозерцания трудящихся масс. С таким использованием этого источника мы встречаемся в XVII лекции «Курса» В. О. Ключевского. В характеристике психологии «великорусского племени» В. О. Ключевский не обосновывает своего права использовать паремиографию середины XIX века для понимания великороссов периода феодальной раздробленности. Но поскольку речь у него идет, главным образом, о взаимоотношениях крестьянина с природой, а характер этих взаимоотношений не очень изменился до середины XIX в., такое использование пословиц, поговорок и примет не вызывает возражения.
С примером аналогичного использования всей массы пословиц для заключения об общем характере крестьянского миросозерцания мы встречаемся и в монографии И. Д. Ковальченко «Русское крепостное крестьянство в первой половине XIX в.» (М., 1967). Здесь историк в рукописных сборниках пословиц разных местностей России видит еще одно подтверждение того, что в сознании дореформенного крестьянства капиталистические отношения еще не отразились.
Изучая всю массу пословиц, устанавливая, что в них имеется и чего нет, можно сделать и иные ценные наблюдения, но возможности такого пути исследования ограничены. И это проявляется как только мы пытаемся разобраться в диалектике массового сознания. Вот, например, статья написавшего несколько интересных работ о крестьянском сознании П. В. Иванова «В. И. Ленин о классовой борьбе крепостных крестьян и вопрос об осознании трудовыми слоями населения своего значения в жизни общества (Россия 40-60-х годов ХУШ века)». На материале паремиографии автор показывает уважение масс к труду и осуждение ими лени, осознание крестьянами враждебности интересов своих и крепостников. Но при этом упускается из виду ограниченность и противоречивость сознания трудящихся той эпохи. Поэтому, проделав интересную работу над источником, автор пришел к выводам, часть которых выглядит очень уж бессодержательно - вроде того, что «выходцы из низов общества приобретали определенные навыки в процессе труда», что «человеческий разум считался серьезной величиной в жизненных делах»,что «много обстоятельств... было понятно широким народным массам» (91, 185, 195, 198).
Без всякой методики использования необычного источника обошелся и философ В. И. Чернов в кандидатской диссертации «О стихийном материализме русских народных масс докапиталистической эпохи, по материалам устного народного творчества». Рассматривая воззрения крестьянства на протяжении всей эпохи феодализма, автор в паремиографических публикациях выделяет большое количество пословиц и поговорок, отражающих стихийный материализм и стихийную диалектичность масс. Факты, на которые обращает внимание автор, действительно интересны. Но если упустить из виду, что зачатки материализма в сознании народных масс не только переплетались с авторитетом религии, но и подавлялись им, то из этих зачатков можно сконструировать всю гамму принципов и материализма, и диалектики. По мнению автора, выражение «ни дна, ни покрышки» является художественным аналогом научного понятия «бесконечность» (142, 15). Выводы о том, что народные массы эпохи феодализма были «глубоко убеждены в познаваемости мира (142, 15), что стихийный материализм безусловно господствовал в сознании трудящихся, и в этом оно неизмеримо превосходило философскую мысль западноевропейского средневековья (142, 12, 19), упускают из виду многие факты, в том числе и хорошо отраженное в паремиографии господство в сознании масс традиций, религии, суеверия.
(Продолжение следует)
Содержание
Глава I. Постановка и история вопроса, данные для его решения.
Глава II. Методика изучения представлений о правде (справедливости)
§ 1. Картина мира и правда.
Правда крестьянского сознания.
Соотношение правды-истины и правды-справедливости.
Правда личностных и правда общественных отношений.
Значение правды в жизни.
§ 2. Первичный комплекс правды.
Личность общинника.
Правда и товарно-денежные отношения.
§ 3. Вторичный комплекс правды.
Правда и ненависть угнетенных.
Отношение к царской власти.
Бог, церковь, поп.
Патриотизм и классовая борьба.
§ 4. Правда как общественный идеал.
§ 5. Классовая природа и исторические функции правды.
Литература и источники.
Часть 1.
Глава I. Постановка и история вопроса, данные для его решения
В истории народных масс эпохи феодализма наименее изучено их сознание. Главная причина тому - скудость письменных источников. На это сетуют даже специалисты по истории стран со сравнительно хорошо сохранившимися архивами (86, 72-89). Вместе с тем, проблема крестьянского сознания оказалась чуть ли не в эпицентре идеологической борьбы нашего времени. Выход на арену мировой истории и быстрое возрастание роли в ней «крестьянских» народов Азии, Африки, Латинской Америки, а также общий кризис культуры развитых стран Запада причина тому. Естественно, что интеллигенция (и в том числе политические деятели) развивающихся стран стремится осознать место культуры своих народов в истории мировой цивилизации. И на многие свои вопросы встречает уже готовые ответы, разработанные целыми коллективами ученых, зачастую владеющих богатейшим фактическим материалом, обобщенным «новейшими» идеями, подчас не менее «безумными», чем у самых крупных физиков. Так получилось, что именно столь, казалось бы, далекие от политики отрасли гуманитарных знаний как фольклористика и этнография приобрели острую политическую актуальность, получили широкое распространение в вузах буржуазных стран, особенно США. Здесь исследования культуры и психологии народов финансируются даже щедрым бюджетом военного ведомства (61, 4-5; 60). Этнографические материалы и фольклор развивающихся стран оказывается можно использовать для решения задач идеологической стратегии глобального масштаба (61; 60; 68; 90, 42-273; 140). «Социальная антропология» (этнология) в ее общесоциологических выводах выглядит тем более внушительным оружием, что действительно имеет некоторые основания выступать в роли наследницы выдающихся философских систем прошлого, поскольку не только продолжает то, на чем остановились Дидро, Руссо, Гольбах, Гельвеций, Гегель и Фейербах, но и предлагает выход из тупика, в котором оказались эти мыслители в поисках истины истории человечества.
Курьез приобретает характер парадокса, если вспомнить о глубокое духовном родстве социальной антропологии с позитивизмом О. Конта, отвергавшего и французских просветителей, и немецких философов. А все дело в том, что социальная антропология развивает из наследия великих философов прошлого как раз то, что составляет квинтэссенцию их заблуждений. В то жe время, сама система О. Конта была своеобразным порождением французского просвещения и немецкой философии. Как известно, французские просветители и Фейербах, материалисты-метафизики, потерпели неудачу, пытаясь вывести историю общества из природы человека, а идеалист-диалектик Гегель - из духа народов. В наши дни крупные успехи микробиологии, физиологии, психологии, зоопсихологии порождают иллюзию возможности объяснить и природу человека, и дух народов при помощи естественных наук без исторического материализма и всякой «метафизики» (в позитивистском смысле). Этнология, социальная антропология возводится з ранг науки, объясняющей самые сокровенные пружины истории народов и даже (совсем по Конту), способной заменить «изжившую» себя философию прошлых времен (104, 165; 61, 4). Именно фольклорный и этнографический материал используется для обоснования «новейших» решений таких кардинальных вопросов философии истории как роль народа в истории, соотношение народной культуры с национальной и «массовой культурой». Влиятельнейшие течения - фрейдизм, неофрейдизм, бихейвиоризм; юнгианство, связанный с ними структурализм, школы Р. Дорсона, М. Маклюэна происхождение фольклора, культуры, деятельность народных масс стремятся объяснить парапсихологией, иррациональными инстинктами. Весьма модной стала деидеологизация культуры народа. В то же время ультралевые в суевериях и шаманизме отсталых народов усматривают приметы «контркультуры» будущего с ее идеей «великого отрицания» человеческой цивилизации и разума (90, 297-305; 114, 88). Тем большее значение приобретает марксистско-ленинская разработка истории духовной жизни крестьянства феодальной России.
Серьезной помехой исследованию большой и сложной проблемы является тот разнобой в научной терминологии и понятийном аппарате, который имеет место в нашей литературе, главным образом, в исторической. До последнего времени идеи массового сознания историки зачастую называют идеологией, а источники, отражающие идеологические системы, безоговорочно используют для характеристики массового сознания (147, 3, 11-12, 283-285; 127, 4, 8, 89-92; 65, 94-115; 102, 413-414, 442; 83, 157).
Поучительна в этом отношении и полемика об идеологии крестьянских восстаний и войн. Отчасти она объясняется разным пониманием терминов. Некоторые участники ее, ссылаясь главным образом на идеологические источники (например, манифесты Пугачева), в сущности доказывают, что массовое сознание (социальная психология) восставшего крестьянства было идеологией, а социальную психологию толкуют как сочетание только «социальных настроений и чувств, общественных обычаев, традиций, привычек» (77, 50).
Настроений, чувств, обычаев, традиций масс без соответствующих идей не бывает. И это тем более следует подчеркнуть, что обессмысливание социальной психологии совпадает с утверждениями наших идейных противников. Советские социологи, изучающие структуру общественного сознания, видят в идеях массового сознания (социальной психологии) его ядро (135, 179; 109, 58; 67, 31; 132, 117-130; 145, 8). Характерно, что трактовка массового сознания как идеологии исключает возможность уяснить взаимосвязи идеологии крестьянских войн с социальной психологией их участников (последняя поэтому рассматривается как что-то низменное и не стоящее внимания) (77, 50). «Само определение «социальная психология» создает впечатление какого-то слишком пассивного, абсолютно недейственного состояния человека, скорее, ближе касающегося предмета медицины, чем истории» (115, 350). Это в какой-то мере верно только по отношению к социальной психологии в фрейдистском, юнгианском, бихейвиористском или подобном им толковании.
Соотношение массового сознания (социальной психологии) с идеологией - актуальный вопрос политической жизни современности. Он породил особенно в последние годы большую литературу и у нас, и в зарубежных странах. Историку, конечно, следует учесть ее. «Общественная психология существует всегда как массовое сознание...» (67, 33). «Главная особенность и функция общественной психологии состоит в том, что она является массовым, непосредственно включенным в деятельность сознанием общества (класса...)» (67, 47).
Если оперировать терминами, принятыми в настоящее время советскими философами и психологами, то можно сказать, что массовое сознание и идеология одного и того же класса имеют много общего (единые классовые корни, идейная и эмоциональная родственность, взаимовлияние), переходят одна в другую и наоборот, и так переплетаются, что соотношение между ними не может быть выражено понятием «целое - часть». Вместе с тем, они весьма существенно отличаются происхождением, спецификой отражения действительности и, что особенно важно, историческими функциями.
Массовое сознание - продукт жизненного опыта масс, оно стихийно (для масс) складывается в результате прямого воздействия на людей действительности (хозяйственной, социальной и политической); вместе с тем, оно формируется и под влиянием духовной атмосферы, в том числе, распространенных в обществе идеологий (религии, например).
От идеологии массовое сознание отличается и гносеологически - спецификой отражения действительности, хотя и вовсе не отсутствием идей. Последние составляют как раз ядро массового сознания. Но идеология - всегда результат обобщения наблюдений, оценок, рекомендаций, всегда хоть как-то систематизирована, носит хотя бы зачаточно теоретический характер. Массовое сознание может содержать те же идеи, но они никогда не собраны в доктрину, всегда рассыпаны в виде ходячих истин, пословиц, поговорок, лозунгов. Вместе с тем, «в массовом сознании... политические, правовые, нравственные… взгляды слиты. Они не отдалены друг от друга, как в идеологии…» (96, 294). Порожденные жизненной практикой идеи массового сознания всегда «заземлены», органически увязаны с конкретностью, а поэтому насыщены эмоциями и имеют характер убеждений. Эмоции, убеждения, побуждая людей к действиям, и превращают массовое сознание в могучую силу истории. Так, гносеологическое отличие массового сознания связано со спецификой его исторических функций. К этому следует добавить, что в отличие от массового сознания, идеология с самого возникновения классово направлена, обобщая и развивая те стремления, к которым массовое сознание приходит стихийно. Идеология распространяется из одного или нескольких центров «сверху вниз» в массы (поэтому идеология всегда таит организационные потенции); массовое же сознание идет «снизу вверх» - прежде всего, от хозяйства и экономических условий к сознанию отдельных людей (в процессе обобщения фактов и идей, дробления идей, укрепления или усиления традиций, эмоций - в результате сложнейших психических взаимодействий общественной атмосферы). «Рассыпанные» идеи массового сознания всегда в какой-то мере обобщаются в голове каждого человека. Если такое обобщение пропагандируется в обществе, оно выступает в роли идеологии. Сила воздействия той или иной идеологии на историческое развитие зависит от степени проникновения ее в сознание народных масс. Поскольку именно массовое сознание направляет и производственную, и общественную деятельность трудящихся (и их классовую борьбу).
Из сказанного следует, что адекватное отражение массового сознания феодального крестьянства нужно искать среди своеобразных массовых источников. Их, увы, очень мало, но зато к таковым принадлежит фольклор. Интерес к нему как выражению духовной жизни народа возник еще у просветителей второй половины XVIII в. (Гердер в Германии, Радищев в России) (63, 118-120).
Известно, что первыми поняли историю как борьбу классов выдающиеся французские историки эпохи реставрации. Естественно, что один из них (О. Тьерри), изображая роль французского крестьянства в истории Франции, создавая «биографию» народа, усердно использовал фольклор. В России ценили народное творчество как источник еще Карамзин и Полевой. Фольклором оперирует и современная советская историография.
Этот тип источников разрабатывается обычно в двух аспектах:
1. для восстановления действительной картины тех исторических процессов и событий, которые малоизвестны из обычных источников, и
2. при изучении отношения народа к историческим событиям, и еще шире - для воссоздания духовной жизни народных масс.
Прогрессивная русская фольклористика со времен Белинского, Чернышевского, Добролюбова интересовалась устным народным творчеством, прежде всего, как выражением миросозерцания трудящихся. Такой подход к народному творчеству мы встречаем и у В. И. Ленина. Ознакомившись с литературой по фольклору и этнографии, он однажды сказал: «Какой интересный материал. Я бегло просматривал все эти книжки и вижу, что не хватает, очевидно, рук или желания все это обобщить, все это просмотреть под социально-политическим углом зрения. Ведь на этом материале можно было бы написать прекрасное исследование о чаяниях и ожиданиях народных» (3, 118-120).
При исследовании народного сознания целесообразно использовать все жанры фольклора вплоть до изобразительного искусства. Наиболее изучен в этом аспекте эпос. Здесь историк имеет возможность пользоваться исследованиями В. Я. Проппа, А. А. Астаховой, E. М. Мелетинского, Б. П. Кирдана и других. Возникло даже представление, что эпос, исторические песни и предания представляют для историографии наибольший интерес (131, 15). Эти жанры устного народного творчества сами напрашиваются в источниковедческий арсенал историка. Наличие темы и сюжета облегчает анализ. Хотя и здесь историку приходится решать подчас нелегкие задачи установления подлинности записи произведения фольклора, учета кто, от кого, где и при каких обстоятельствах записывал произведение, учета временной модификации текста, если произведение, например, возникло в крепостную эпоху, а записано в эпоху капитализма. Но это уже заботы, обычные для источниковедения. Гораздо сложнее методика использования таких жанров фольклора как пословицы, поговорки, загадки.
Стоит напомнить, что с самого возникновения научной фольклористики среди наиболее компетентных исследователей возникло представление о пословицах и поговорках как наиболее полном и точном отражении народного миросозерцания. Так еще в начале XIX в. относился к ним выдающийся русский ученый, «отец славянской филологии» (как его называли современники) - А. Х. Востоков (63, 154). И подобное отношение к пословицам и поговоркам неоднократно высказывалось на протяжении всей истории отечественной паремиологии.
Собрания пословиц и поговорок - это целые россыпи самоцветов народного ума, отшлифованные взыскательностью многих поколений. Кажется, достаточно нагнуться, чтобы насобирать драгоценностей для самых поразительных по глубине и изяществу композиций народной мудрости. Еще не успело появиться первое крупное собрание народных пословиц И .В. Снегирева, как некий Семен Кованько издал посвященное его сиятельству кавалеру многих орденов и президенту Академии наук графу С. С. Уварову сочинение: «Старинная пословица ввек не сломится, или опытные основания самобытного русского народного мудрословия». Автор при помощи «Церковного обыска» и с благословения «Слова Божия» на материале фольклора и, прежде всего, пословиц и поговорок создавал православно-самодержавно-народное «Мудрословие» (99; 100). Эти «Основания» при всей своей одиозности оказались по «исследовательским приемам» работы над источником типичными для большого количества сочинений о народной философии или народном миросозерцании. И еще В. И. Даль, вовсе не бывший глубоким теоретиком, но великолепно знавший факты, многозначительно писал: «Особенно опасно искать ученым взглядом того, чего бы найти хотелось» (46, 12). От этого предостерегал и выдающийся украинский ученый и фольклорист И. Франко (31, XVIII). Эти предостережения не утратили своего смысла до наших дней.
Правда, со времен Даля накоплен некоторый опыт использования паремиографии как исторического источника. Его, конечно, следует учесть. Уже знакомство со всей массой пословиц и поговорок дает возможность сделать интересные заключения об общем характере миросозерцания трудящихся масс. С таким использованием этого источника мы встречаемся в XVII лекции «Курса» В. О. Ключевского. В характеристике психологии «великорусского племени» В. О. Ключевский не обосновывает своего права использовать паремиографию середины XIX века для понимания великороссов периода феодальной раздробленности. Но поскольку речь у него идет, главным образом, о взаимоотношениях крестьянина с природой, а характер этих взаимоотношений не очень изменился до середины XIX в., такое использование пословиц, поговорок и примет не вызывает возражения.
С примером аналогичного использования всей массы пословиц для заключения об общем характере крестьянского миросозерцания мы встречаемся и в монографии И. Д. Ковальченко «Русское крепостное крестьянство в первой половине XIX в.» (М., 1967). Здесь историк в рукописных сборниках пословиц разных местностей России видит еще одно подтверждение того, что в сознании дореформенного крестьянства капиталистические отношения еще не отразились.
Изучая всю массу пословиц, устанавливая, что в них имеется и чего нет, можно сделать и иные ценные наблюдения, но возможности такого пути исследования ограничены. И это проявляется как только мы пытаемся разобраться в диалектике массового сознания. Вот, например, статья написавшего несколько интересных работ о крестьянском сознании П. В. Иванова «В. И. Ленин о классовой борьбе крепостных крестьян и вопрос об осознании трудовыми слоями населения своего значения в жизни общества (Россия 40-60-х годов ХУШ века)». На материале паремиографии автор показывает уважение масс к труду и осуждение ими лени, осознание крестьянами враждебности интересов своих и крепостников. Но при этом упускается из виду ограниченность и противоречивость сознания трудящихся той эпохи. Поэтому, проделав интересную работу над источником, автор пришел к выводам, часть которых выглядит очень уж бессодержательно - вроде того, что «выходцы из низов общества приобретали определенные навыки в процессе труда», что «человеческий разум считался серьезной величиной в жизненных делах»,что «много обстоятельств... было понятно широким народным массам» (91, 185, 195, 198).
Без всякой методики использования необычного источника обошелся и философ В. И. Чернов в кандидатской диссертации «О стихийном материализме русских народных масс докапиталистической эпохи, по материалам устного народного творчества». Рассматривая воззрения крестьянства на протяжении всей эпохи феодализма, автор в паремиографических публикациях выделяет большое количество пословиц и поговорок, отражающих стихийный материализм и стихийную диалектичность масс. Факты, на которые обращает внимание автор, действительно интересны. Но если упустить из виду, что зачатки материализма в сознании народных масс не только переплетались с авторитетом религии, но и подавлялись им, то из этих зачатков можно сконструировать всю гамму принципов и материализма, и диалектики. По мнению автора, выражение «ни дна, ни покрышки» является художественным аналогом научного понятия «бесконечность» (142, 15). Выводы о том, что народные массы эпохи феодализма были «глубоко убеждены в познаваемости мира (142, 15), что стихийный материализм безусловно господствовал в сознании трудящихся, и в этом оно неизмеримо превосходило философскую мысль западноевропейского средневековья (142, 12, 19), упускают из виду многие факты, в том числе и хорошо отраженное в паремиографии господство в сознании масс традиций, религии, суеверия.
(Продолжение следует)