ОПЫТ ИСТОРИЧЕСКОЙ ТИПОЛОГИИ ЛИЧНОСТИ ЭПОХИ РАЗЛОЖЕНИЯ КРЕПОСТНИЧЕСТВА В РОССИИ-10
(крестьянин-общинник, “образцовый дворянин”, дворянский революционер)
в). Крестьянский патриотизм.
Буржуазной историографии свойственна тенденция объяснять происхождение крестьянского патриотизма эгоистическим стремлением трудящихся защитить “святыню” извечной частной собственности от посягательства внешнего врага. Такое толкование подтверждается, на первый взгляд, многочисленными фактами. К примеру, связь партизанского движения народных масс в 1812 г. с грабежами наполеоновской армии очевидна. И все же, не говоря уже о том, что на “святыню” частной собственности феодального крестьянства свои помещики посягали гораздо чаще, чем внешние завоеватели, вопрос об исторических корнях, сущности и форме крестьянского патриотизма на самом деле гораздо сложнее
Патриотизм относится к числу наиболее сложных понятий, обозначающих компоненты духовного мира человека. Истинный патриотизм наших дней - высочайшее порождение современной культуры. Но зарождение его относится к временам весьма далёкого прошлого и, конечно же, зародыш сильно отличался от зрелого плода.
Изучение духовной культуры групп собирателей, охотников, рыболовов, находящихся на самых ранних из доступных современному исследователю стадиях общественного развития, показывает, что в таких условиях человек не обособлял себя от своих вещей, украшений, утвари, угодий, домашних животных и, вместе с тем, из определённой географической пространственной среды, системы родственных отношений, то есть, из примыкавшей к нему природной и человеческой среды. Нанести вред какому-либо элементу этой его среды значило, говоря словами К.Маркса, поранить его тело /7а, 480; 279, 190-191/. Каждая такая человеческая группа в своём сознании была мистически связана с территорией своего обитания: с землёй, водами, лесами, их духами и всем “потусторонним” миром этой территории. Поскольку мистический “потусторонний” мир представлялся главным, эти связи казались настолько прочными, что в кровопролитных схватках с чужаками, истребляя их, чужую территорию обычно не захватывали, ничего хорошего не ожидая от чужих духов земли, вод, леса /347, 301/. Это убедительно подтверждается и материалом “Калевалы”. Её главный герой Вяйнямейнен, оказавшись в чужой стране, горько сетует о том, что “бросил край родимый и пошёл в чужие земли” (“Здесь деревья больно жалят, колются все иглы хвои, все берёзы отгоняют, ольхи здесь наотмашь хлещут”) /103б, 65/. “Горек мёд земли чужой даже в чаше золотой” /Пословица? - П.М./ Поэтому он мечтает вернуться “на межу родимой пашни, где поют родные птицы” /103б, 66/.
Русские, белорусские и украинские крестьяне предреформенной поры далеко ушли от первобытности, но мистическое сознание связи с природой и её духами было во многих местностях ещё сильно. Жили, окружённые всякой нежитью (домовыми, лешими, водяными и т.д.), убеждённые в сильной своей зависимости от них. В России верили, что если, переходя в новую избу, не перезвать с собою своего домового (дедушку, суседка), то он станет прокудить (пакостить). Поэтому хозяин в таком случае, держа в одной руке икону, а в другой ломоть хлеба с солью, говорил: “Дедушка домовой! Прошу твою милость с нами на новожитьё; прими нашу хлеб-соль, мы тебе рады, только мы пойдём дорогой, а ты стороной” /137, 933/. Как уже отмечалось, у такого мистицизма было вполне земное происхождение, он порождался сознанием зависимости от природы и, прежде всего, от матери сырой-земли. Но дело было, конечно, не только в природе и земле. Глубокое уважение к труду и всему, созданному трудом, радости трудовой жизни и чувства красоты окружающего мира (и в праздники, и в будни), естественно, порождали чувство любви к “отечеству”, прежде всего, к той земле, которую освоили и оставили отцы, предки, и к своим землякам, вместе с которыми жили и защищали эту землю от посягательств врага. Для древних германцев (по Энгельсу) “отечеством” было свободное, унаследованное общее владение землёй /10, 329/ в недрах общественного строя, стимулировавшего личные способности и храбрость, свободолюбие и демократический инстинкт, “побуждавший во всех общественных делах видеть своё собственное дело” /11, 154/. Порождением аналогичных обстоятельств был патриотизм крестьянства и в древней Руси, и у других народов на подобных стадиях общественного развития. “Патриотизм - одно из наиболее глубоких чувств, закреплённых веками и тысячелетиями обособленных отечеств” /32, 190/.
Нетрудно заметить, что и в эпоху разложения крепостничества патриотизм крестьянства имел природный характер, в том смысле, что осознавался по аналогии со связями в природе, с сыновними чувствами к матери и отцу. “Мила та сторона, где пупок резан” /137, 324/, “Родимая сторона - мать, чужая - мачеха” /137, 325/. “Где кто родится, там и пригодится” /137, 326/. В этой любви к родине обнаруживаются глубина чувств, задушевность: “В своём краю, як у раю” /147, 20/, “С родной сторонки и ворона мила” /137, 324; 158, 182/, “На чужой стороне и весна не красна” /137, 325/. И даже если на родине плохо, все равно лучше, чем на чужбине: “За морем веселье, да чужое, а у нас горе, да своё” /137, 325/, Осмысливал эти чувства крестьянин, прежде всего, как любовь к земле-кормилице. “Своя земля и в горсти мила” /137, 325/. Не следует модернизировать крестьянское сознание и забывать о локальности и стихийности такого патриотизма. “Своя земля” для крестьянина - понятие конкретное, та, которую он, его отец, дед и прадед пахали. Вместе с тем, поскольку крестьянин не осознавал себя вне семьи и “мира”, его любовь к отечеству имела не эгоистическое, а примитивно-коллективистское содержание. Отсюда возможность перерастания стихийного и локального, ограниченного “мирским” микрокосмом, чувства в общенародный патриотизм. Об этом свидетельствует характерное для фольклора отрицание неуважения к родному языку и вере. А под верой народ подразумевал всё своё миропонимание, свою правду. “И Мамай правду не съел” /137, 187/. “Хто мову и веру меняв, той не то себя - и суседа продавав” /172, 16/, “Дурная птушка своё гнездо шмаруець” /147, 9; 137, 324/. Патриотизм таил активность: “С родной земли - умри, а не сходи” /137, 826/. Поэтому в борьбе с интервентами народ мог сознавать своё единство даже в масштабах всей страны. Особенности исторического развития нашей Родины обусловили силу общенародного патриотизма уже в древней Руси. Главный герой народных былин Илья Муромец служил не столько князю Владимиру, в некоторых былинах лицу вовсе не величественному, сколько русской земле. “Основная черта Ильи - беззаветная, не знающая пределов, любовь к родине” /287, 215/. В обыденной жизни крестьянин не задумывался о единстве всей страны. Естественно, что пословиц об этом почти нет. Отражения таких мыслей и чувств следует искать в сфере либо повстанческого, либо праздничного сознания - в песнях, былинах /156, 80, 96; 70,183/.
Представления крестьянина о правде вырастали из условий его труда. А труд, естественно, порождал стихийно-материалистическое и рационалистическое отношение к природе и к самому трудовому процессу /167б, 9/. Поэтому все перечисленные компоненты крестьянской правды (сознание невыделенности человека из природы, уважение к труду, святость собственности, созданной трудом, уважение к соседу, нормы семейных и “миррких” взаимоотношений, патриотизм) в основе своей были стихийно-материалистическим и рационалистическим отравлением действительно наиболее важных реальностей внутримирской жизни крестьянства. Более того, можно говорить о комплексе представлений о правде, поскольку логически осмыслены были и связи между перечисленными компонентами правды: труда с природой, добра-собственности с трудом, своего труда с чужим, крестьянина с соседом, с “миром”, взаимоотношения внутри семьи. Однако этот стихийный материализм и рационализм благодаря своей стихийности традиционно был подчинён религии. Поскольку зависимость от природы осознавалась как зависимость от бога (“Все от бога”), заметим, что, вместе с тем, у этой религиозности была связанная с тем же стихийным материализмом пантеистическая подоплёка. И самой правде придавалось божественное происхождение: “Бог правду любит”, “Бог труды любит”, “За добро бог плательщик”, “Что мир порядил, то бог рассудил”.
Такова традиционная крестьянская правда внутриобщинной жизни. Сознание общинника было ограничено локальным микрокосмом и определялось им; поэтому складывавшиеся в недрах общины представления о человеческих взаимоотношениях давали крестьянину критерий для оценки взаимоотношений и с вне общинными социальными силами - с барином, властями, церковью, с городом.
в). Крестьянский патриотизм.
Буржуазной историографии свойственна тенденция объяснять происхождение крестьянского патриотизма эгоистическим стремлением трудящихся защитить “святыню” извечной частной собственности от посягательства внешнего врага. Такое толкование подтверждается, на первый взгляд, многочисленными фактами. К примеру, связь партизанского движения народных масс в 1812 г. с грабежами наполеоновской армии очевидна. И все же, не говоря уже о том, что на “святыню” частной собственности феодального крестьянства свои помещики посягали гораздо чаще, чем внешние завоеватели, вопрос об исторических корнях, сущности и форме крестьянского патриотизма на самом деле гораздо сложнее
Патриотизм относится к числу наиболее сложных понятий, обозначающих компоненты духовного мира человека. Истинный патриотизм наших дней - высочайшее порождение современной культуры. Но зарождение его относится к временам весьма далёкого прошлого и, конечно же, зародыш сильно отличался от зрелого плода.
Изучение духовной культуры групп собирателей, охотников, рыболовов, находящихся на самых ранних из доступных современному исследователю стадиях общественного развития, показывает, что в таких условиях человек не обособлял себя от своих вещей, украшений, утвари, угодий, домашних животных и, вместе с тем, из определённой географической пространственной среды, системы родственных отношений, то есть, из примыкавшей к нему природной и человеческой среды. Нанести вред какому-либо элементу этой его среды значило, говоря словами К.Маркса, поранить его тело /7а, 480; 279, 190-191/. Каждая такая человеческая группа в своём сознании была мистически связана с территорией своего обитания: с землёй, водами, лесами, их духами и всем “потусторонним” миром этой территории. Поскольку мистический “потусторонний” мир представлялся главным, эти связи казались настолько прочными, что в кровопролитных схватках с чужаками, истребляя их, чужую территорию обычно не захватывали, ничего хорошего не ожидая от чужих духов земли, вод, леса /347, 301/. Это убедительно подтверждается и материалом “Калевалы”. Её главный герой Вяйнямейнен, оказавшись в чужой стране, горько сетует о том, что “бросил край родимый и пошёл в чужие земли” (“Здесь деревья больно жалят, колются все иглы хвои, все берёзы отгоняют, ольхи здесь наотмашь хлещут”) /103б, 65/. “Горек мёд земли чужой даже в чаше золотой” /Пословица? - П.М./ Поэтому он мечтает вернуться “на межу родимой пашни, где поют родные птицы” /103б, 66/.
Русские, белорусские и украинские крестьяне предреформенной поры далеко ушли от первобытности, но мистическое сознание связи с природой и её духами было во многих местностях ещё сильно. Жили, окружённые всякой нежитью (домовыми, лешими, водяными и т.д.), убеждённые в сильной своей зависимости от них. В России верили, что если, переходя в новую избу, не перезвать с собою своего домового (дедушку, суседка), то он станет прокудить (пакостить). Поэтому хозяин в таком случае, держа в одной руке икону, а в другой ломоть хлеба с солью, говорил: “Дедушка домовой! Прошу твою милость с нами на новожитьё; прими нашу хлеб-соль, мы тебе рады, только мы пойдём дорогой, а ты стороной” /137, 933/. Как уже отмечалось, у такого мистицизма было вполне земное происхождение, он порождался сознанием зависимости от природы и, прежде всего, от матери сырой-земли. Но дело было, конечно, не только в природе и земле. Глубокое уважение к труду и всему, созданному трудом, радости трудовой жизни и чувства красоты окружающего мира (и в праздники, и в будни), естественно, порождали чувство любви к “отечеству”, прежде всего, к той земле, которую освоили и оставили отцы, предки, и к своим землякам, вместе с которыми жили и защищали эту землю от посягательств врага. Для древних германцев (по Энгельсу) “отечеством” было свободное, унаследованное общее владение землёй /10, 329/ в недрах общественного строя, стимулировавшего личные способности и храбрость, свободолюбие и демократический инстинкт, “побуждавший во всех общественных делах видеть своё собственное дело” /11, 154/. Порождением аналогичных обстоятельств был патриотизм крестьянства и в древней Руси, и у других народов на подобных стадиях общественного развития. “Патриотизм - одно из наиболее глубоких чувств, закреплённых веками и тысячелетиями обособленных отечеств” /32, 190/.
Нетрудно заметить, что и в эпоху разложения крепостничества патриотизм крестьянства имел природный характер, в том смысле, что осознавался по аналогии со связями в природе, с сыновними чувствами к матери и отцу. “Мила та сторона, где пупок резан” /137, 324/, “Родимая сторона - мать, чужая - мачеха” /137, 325/. “Где кто родится, там и пригодится” /137, 326/. В этой любви к родине обнаруживаются глубина чувств, задушевность: “В своём краю, як у раю” /147, 20/, “С родной сторонки и ворона мила” /137, 324; 158, 182/, “На чужой стороне и весна не красна” /137, 325/. И даже если на родине плохо, все равно лучше, чем на чужбине: “За морем веселье, да чужое, а у нас горе, да своё” /137, 325/, Осмысливал эти чувства крестьянин, прежде всего, как любовь к земле-кормилице. “Своя земля и в горсти мила” /137, 325/. Не следует модернизировать крестьянское сознание и забывать о локальности и стихийности такого патриотизма. “Своя земля” для крестьянина - понятие конкретное, та, которую он, его отец, дед и прадед пахали. Вместе с тем, поскольку крестьянин не осознавал себя вне семьи и “мира”, его любовь к отечеству имела не эгоистическое, а примитивно-коллективистское содержание. Отсюда возможность перерастания стихийного и локального, ограниченного “мирским” микрокосмом, чувства в общенародный патриотизм. Об этом свидетельствует характерное для фольклора отрицание неуважения к родному языку и вере. А под верой народ подразумевал всё своё миропонимание, свою правду. “И Мамай правду не съел” /137, 187/. “Хто мову и веру меняв, той не то себя - и суседа продавав” /172, 16/, “Дурная птушка своё гнездо шмаруець” /147, 9; 137, 324/. Патриотизм таил активность: “С родной земли - умри, а не сходи” /137, 826/. Поэтому в борьбе с интервентами народ мог сознавать своё единство даже в масштабах всей страны. Особенности исторического развития нашей Родины обусловили силу общенародного патриотизма уже в древней Руси. Главный герой народных былин Илья Муромец служил не столько князю Владимиру, в некоторых былинах лицу вовсе не величественному, сколько русской земле. “Основная черта Ильи - беззаветная, не знающая пределов, любовь к родине” /287, 215/. В обыденной жизни крестьянин не задумывался о единстве всей страны. Естественно, что пословиц об этом почти нет. Отражения таких мыслей и чувств следует искать в сфере либо повстанческого, либо праздничного сознания - в песнях, былинах /156, 80, 96; 70,183/.
Представления крестьянина о правде вырастали из условий его труда. А труд, естественно, порождал стихийно-материалистическое и рационалистическое отношение к природе и к самому трудовому процессу /167б, 9/. Поэтому все перечисленные компоненты крестьянской правды (сознание невыделенности человека из природы, уважение к труду, святость собственности, созданной трудом, уважение к соседу, нормы семейных и “миррких” взаимоотношений, патриотизм) в основе своей были стихийно-материалистическим и рационалистическим отравлением действительно наиболее важных реальностей внутримирской жизни крестьянства. Более того, можно говорить о комплексе представлений о правде, поскольку логически осмыслены были и связи между перечисленными компонентами правды: труда с природой, добра-собственности с трудом, своего труда с чужим, крестьянина с соседом, с “миром”, взаимоотношения внутри семьи. Однако этот стихийный материализм и рационализм благодаря своей стихийности традиционно был подчинён религии. Поскольку зависимость от природы осознавалась как зависимость от бога (“Все от бога”), заметим, что, вместе с тем, у этой религиозности была связанная с тем же стихийным материализмом пантеистическая подоплёка. И самой правде придавалось божественное происхождение: “Бог правду любит”, “Бог труды любит”, “За добро бог плательщик”, “Что мир порядил, то бог рассудил”.
Такова традиционная крестьянская правда внутриобщинной жизни. Сознание общинника было ограничено локальным микрокосмом и определялось им; поэтому складывавшиеся в недрах общины представления о человеческих взаимоотношениях давали крестьянину критерий для оценки взаимоотношений и с вне общинными социальными силами - с барином, властями, церковью, с городом.