ОПЫТ ИСТОРИЧЕСКОЙ ТИПОЛОГИИ ЛИЧНОСТИ ЭПОХИ РАЗЛОЖЕНИЯ КРЕПОСТНИЧЕСТВА В РОССИИ-4
(крестьянин-общинник, “образцовый дворянин”, дворянский революционер)
§ I-2. Литература и источники.
Представление о том, что народные пословицы и поговорки - наиболее полное и точное отражение народного миросозерцания - возникло ещё с появлением научной фольклористики в России. Так думал ещё А.Х. Востоков /166, 154/. Однако, до последнего времени эта фольклорная “мелочь” мало интересовала фольклористов-теоретиков. Тем более что она как-то не укладывалась в обычные представления о фольклоре. Не случайно такой его знаток, как В.Я. Пропп обошёл паремиографию в своих раздумьях о фольклоре и классификации его жанров /283, 264/. Только в последние годы интерес к народным пословицам, поговоркам, приметам и загадкам заметно вырос, тем более что лаконичность и количество их облегчало применение к ним теории информации, структурного анализа и математических методов исследования. В Финляндии издаётся международный журнал “Proverpium”, в котором участвуют и советские учёные, и в нашей стране выходят международные сборники /120/. Паремиография вызывает все больший интерес. Но что такое пословица, до сих пор - загадка, так же, как, впрочем, и сама загадка. Один из наиболее компетентных современных исследователей пословичного материала, и западного и восточного, А. Тейлор, завершая свои труды, уже в 1967 г. затруднялся как в определении, что такое пословица, так и в уяснении её места среди других жанров фольклора. Учёный писал о необходимости дальнейшего исследования природы и истории пословиц /351/. И в последнем, изданном у нас “Паремиографическом сборнике” констатируется неясность происхождения и функций пословиц. Автор интереснейших работ по структурному анализу паремиографии Г.Л. Пермяков считает, что традиционный описательный метод в паремиологии исчерпал свои возможности, и на вопрос, что такое пословица или загадка, ответить на этом пути невозможно. Настоящее изучение пословиц и загадок только начинается /273, 8-10/. Примерно такого же мнения и профессор Калифорнийского университета в г. Беркли Алан Дандис /273, 14-15/. Но известный финский паремиолог Матти Кууси, в заключение своей статьи возражает: “Структурный анализ - это не ключ ко всем закрытым дверям паремиологии” /273, 80/. Думается, что это мнение резонно. Едва ли правомерно все, что сделано до применения структурного анализа и математической лингвистики, квалифицировать как описательный метод. Исходя из довольно богатого наследия отечественной паремиологии, и, опираясь на разработанные советскими учёными представления об истории языка и мышления, М.И. Шахнович ещё в 1937 г. в кандидатской диссертации “Русские пословицы и поговорки как исторический источник” наметил, в сущности, верный ответ на вопрос о происхождении и функциях народных пословиц и поговорок /336/. С тех пор советская фольклористика прошла значительный путь. И именно анализ всей системы фольклора в связи с историей общества и общественного сознания позволил К.С. Давлетову ещё полтора десятка лет назад во многом убедительно объяснить место народных пословиц и поговорок в фольклоре и их функции в истории народного сознания /204а, 179-223/. А в 1975 г. молодой эстонский учёный А.А. Крикманн защитил диссертацию на степень кандидата филологических наук “К проблематике исследования содержания пословиц” /234а/. Развивая направление Г.Л. Пермякова, А.А. Крикманн пришёл к заключениям, во многом совпадающим с выводами К.С. Давлетова. Сам эстонский учёный это отмечает /234а, 51/. Но если К.С. Давлетов в пословицах усматривает характерное для фольклора выражение народного коллективизма /204а, 210/, то А.А. Крикманн, исходя из материала эстонских пословиц, видит в них выражение, преимущественно, эгоцентризма /234а, 52-53/. Если для К.С. Давлетова пословицы выражают гуманистическую философию фольклора /204а, 218/, то А.А. Крикманн в заключение своей работы считает, что их умеренный эгоцентризм порождён у крестьянина сознанием враждебности мира и неизбежности труда /234, 52/. - Никакого оптимизма, - пишет эстонский паремиолог, - в пословицах нет и быть не может /234а, 49/. Однако, достаточно взять хотя бы собрание В.И. Даля, чтобы обнаружить там сколько угодно и оптимизма, и пессимизма. А.А. Крикманн обоснованно пишет, что пословицы - проявление не идеологии, а социальной психики /234а, 53. Но в подобных своих категорических выводах он, как и К.С. Давлетов, придаёт пословицам систематичность, свойственную идеологии.
Опираясь на достижения всей отечественной паремиологии и учитывая специфику массового сознания, объяснённую уже философами, можно понять поистине уникальное значение народных пословиц, поговорок, примет и загадок как источника по истории массового сознания крестьянства эпохи разложения крепостничества. Предположение, что пословицы возникли ещё в первобытном обществе, представляется нам достаточно обоснованным. Конкретность мышления людей той эпохи, неумение пользоваться абстракциями обусловили зарождение пословиц как одного из первых видов обобщения путем типизации с помощью конкретных примеров, сравнений, аналогий. Эти образы и примеры облекались в форму кратких изречений, имевших двоякий смысл: прямой и переносный /336, 3-4/.
Об исторических функциях народных пословиц, поговорок и примет свидетельствует, прежде всего, их содержание и огромное количество. Ещё В.И. Даль, вовсе не бывший крупным теоретиком, но великолепно знавший факты, подчёркивал, что в этих изречениях - ответы на все вопросы крестьянской жизни, “а чего нет в приговорах этих, то и в насущности до народа не доходило” /137, 29/. В.И. Даль обратил внимание, что пословицы, поговорки и приметы порождались трудящимися массами. “В образованном и просвещённом обществе пословицы нет” /137, 8-9/. К такому же заключению в результате изучения паремиографии народов и Запада, и Востока пришёл и А. Тейлор /351, 165/. На протяжении многих веков феодализма эмпирический характер знаний, отсутствие представлений о законах бытия, на которые можно было бы ориентироваться, делали опыт предшествующих поколений единственным руководством при решении многочисленных жизненных задач. Отсюда естественная традиционность сознания тех времён. Важнейшей функцией массового сознания было воспитание и обучение человека. “Общественная психология выполняет функции воспитания”, - заключают социологи и философы, изучающие современность /168, 27/. Это в гораздо большей степени относится к жизни феодального крестьянства, у которого не было учебных заведений, книг, газет. Если учесть, что на языке масс той эпохи слово “учить” обозначало и “воспитывать”, то нетрудно увидеть, что народ хорошо осознавал не только значение учёбы, но и тонкости психологии учебного процесса. “Не учась, и лаптя не сплетёшь”, “Век живи, век учись”, “Умный любит учиться, а дурак - учить” и в то же время “Дурака учить - только портить”. Процесс обучения с детства до глубокой старости переплетался с производительным трудом. Главным учебным пособием и своеобразной энциклопедией был фольклор и, прежде всего, пословицы, поговорки, приметы (“Без пословицы не проживёшь”). “Каждый крестьянин с детских лет слышал пословицы, поговорки, загадки, приметы, воспринимавшиеся как непреложная истина, освящённая мудростью поколений”, - замечает исследовательница трудовых традиций русских крестьян Сибири /200, 151/. Заметим, что, осознавая враждебность господ, крестьяне часто были вынуждены лгать им. Во внутриобщинных же отношениях, “в своём миру”, где все знали всё обо всех, и где интересы всех в главном совпадали, обычно не лгали и не крали. Это было практически невозможно. Здесь мысль не расходилась со словом, а слово с делом, и всё действительно важное и типичное для жизни крестьянина было обобщено и оценено в пословицах, поговорках, приметах. Поскольку воспитание - важнейшая функция традиционного массового сознания той эпохи, запечатлённые в паремиографии традиции воспитывали в личности необходимые человеку свойства, которые мы называем компонентами структуры личности общинника. В этом смысле традиционное сознание крестьянства той эпохи “подсказывает” решение задачи, над которой бьются исследователи.
С развитием товарно-денежных, а затем и капиталистических отношений, ориентация крестьянства на старину, традицию сменялась предприимчивостью, поисками новых решений, соответствовавших хозяйственной и рыночной конъюнктуре. И формировавшаяся буржуазия, и складывавшийся пролетариат среди прочего крестьянского наследия использовали и пословицы, но теперь отношение к ним изменилось. На протяжении многих веков массы стихийно отбирали из доставшегося им фонда пословиц те, которые соответствовали насущным потребностям, не сомневаясь в истинности традиций. По мере расшатывания натурального хозяйства, с активизацией предпринимательства на свой страх и риск, люди всё болеё сознательно отбрасывали несостоятельные в новых условиях традиции. Происходит коренное изменение, как функций пословиц, так и отношения к ним. И мы подчас используем пословицы, поразительно глубокие и точные изречения, украшающие нашу речь. Однако убедительность и авторитет их основаны теперь вовсе не на патриархальных традициях, роль своеобразного учебника жизни ими безвозвратно утеряна.
Таким образом, по своему первичному значению народные пословицы и поговорки - не искусство слова, не устное художественное творчество, как обычно определяют фольклор фольклористы.
В отличие от всех других жанров фольклора пословицы, поговорки и приметы всегда были частью живой, обыденной, имевшей утилитарное значение речи. Примечательно, что в языке народа, да и в записях фольклористов пословицы и поговорки обычно соседствуют с родственными им по “жанру” хозяйственными приметами. Но ведь последние имеют, очевидно, производственное, а не художественное значение в жизни крестьянина.
В отличие от других жанров фольклора пословица не “жила” сама по себе, как песня, например. Пословица бытует только как часть живой речи. Перестав соответствовать потребностям людей, она забывается, исчезает. Поэтому, если пословица записана в живой речи середины XIX в., значит, она “жила” в то время, несмотря на возникновение даже в самой глубокой древности. А от 30 -50-х годов XIX в. до нас дошли не только ценные публикации русских, украинских и белорусских пословиц, но и более сотни архивных сборников, сохранившихся в архиве русского географического общества, отделе рукописей Центральной научной библиотеки АН УССР, во Львовских и других архивохранилищах. Зная, кто, когда, где и от кого записывал пословицы, историк имеет возможность установить фонды, отражающие массовое сознание той эпохи.
Массовое сознание крепостного крестьянства - сознание людей, отличавшихся социальным положением, жизненным опытом, интеллектуальной одарённостью и развитием, оно не могло быть общепризнанной доктриной. В роли общих для всех здесь, помимо слов, выступают своеобразные единицы общего обменного интеллектуального фонда - пословицы, поговорки, приметы. Многие из них (хотя далеко не все) противоречат одна другой. Многие двусмысленны. Эти противоречия и двусмысленности - одно из главных достоинств паремиографии, поскольку отражают как диалектическую противоречивость развивавшихся жизненных условий, так и разное отношение к одному и тому же разных слоёв народа. При всей хаотичности и противоречивости материала паремиографических собраний он поддаёт группировке по сюжетам и мотивам одного и того же сюжета. Сюжет “отношение к труду”, например, может быть представлен разными мотивами: и уважением к труду, и отвращением к нему. Один и тот же сюжет может содержать и три, и четыре мотива. Известно безусловное требование марксистско-ленинского исследования в социологии: необходимость обобщения всех фактов изучаемого явления. В данном случае это означает необходимость учёта всех пословиц и поговорок, относящихся к сюжетам и мотивам, которые нас интересуют.
Паремиография выражает заключения массового сознания, ставшие или становящиеся традициями, но она не содержит ту часть идей крестьянской психологии, которые ещё либо не успели сложиться и отшлифоваться в пословицу или поговорку, либо которые, будучи сугубо временными, преходящими, нетипичными, не принимают форму ходячих истин, изречений. Паремиография отражает явления и ситуации, обычные и типичные в жизни народных масс. Тем интереснее сопоставить обыденное сознание народных пословиц с выросшим из той же почвы сознанием восставших масс, рассмотреть таким образом крестьянина его собственными глазами, но с точки зрения взлёта его борьбы за свои интересы. Соответствующие источники имеются. Это, прежде всего, уже упомянутые программные материалы последней Крестьянской войны, а также крестьянского движения конца ХVІІІ - первой половины XIX вв.
Ни один источник не отражает историю абсолютно адекватно и полно, она - слишком сложный и многогранный процесс. Паремиография - уникальный материал по истории массового сознания крестьянства конца эпохи феодализма (поскольку полноценные научные записи пословиц крепостных сохранились только от предреформенной эпохи), но она может рассказать всё, что таится в ней, если её изучать в связи со всеми иными источниками, характеризующими как базисные, так и надстроечные процессы, влиявшие на жизнь народных масс.
§ I-2. Литература и источники.
Представление о том, что народные пословицы и поговорки - наиболее полное и точное отражение народного миросозерцания - возникло ещё с появлением научной фольклористики в России. Так думал ещё А.Х. Востоков /166, 154/. Однако, до последнего времени эта фольклорная “мелочь” мало интересовала фольклористов-теоретиков. Тем более что она как-то не укладывалась в обычные представления о фольклоре. Не случайно такой его знаток, как В.Я. Пропп обошёл паремиографию в своих раздумьях о фольклоре и классификации его жанров /283, 264/. Только в последние годы интерес к народным пословицам, поговоркам, приметам и загадкам заметно вырос, тем более что лаконичность и количество их облегчало применение к ним теории информации, структурного анализа и математических методов исследования. В Финляндии издаётся международный журнал “Proverpium”, в котором участвуют и советские учёные, и в нашей стране выходят международные сборники /120/. Паремиография вызывает все больший интерес. Но что такое пословица, до сих пор - загадка, так же, как, впрочем, и сама загадка. Один из наиболее компетентных современных исследователей пословичного материала, и западного и восточного, А. Тейлор, завершая свои труды, уже в 1967 г. затруднялся как в определении, что такое пословица, так и в уяснении её места среди других жанров фольклора. Учёный писал о необходимости дальнейшего исследования природы и истории пословиц /351/. И в последнем, изданном у нас “Паремиографическом сборнике” констатируется неясность происхождения и функций пословиц. Автор интереснейших работ по структурному анализу паремиографии Г.Л. Пермяков считает, что традиционный описательный метод в паремиологии исчерпал свои возможности, и на вопрос, что такое пословица или загадка, ответить на этом пути невозможно. Настоящее изучение пословиц и загадок только начинается /273, 8-10/. Примерно такого же мнения и профессор Калифорнийского университета в г. Беркли Алан Дандис /273, 14-15/. Но известный финский паремиолог Матти Кууси, в заключение своей статьи возражает: “Структурный анализ - это не ключ ко всем закрытым дверям паремиологии” /273, 80/. Думается, что это мнение резонно. Едва ли правомерно все, что сделано до применения структурного анализа и математической лингвистики, квалифицировать как описательный метод. Исходя из довольно богатого наследия отечественной паремиологии, и, опираясь на разработанные советскими учёными представления об истории языка и мышления, М.И. Шахнович ещё в 1937 г. в кандидатской диссертации “Русские пословицы и поговорки как исторический источник” наметил, в сущности, верный ответ на вопрос о происхождении и функциях народных пословиц и поговорок /336/. С тех пор советская фольклористика прошла значительный путь. И именно анализ всей системы фольклора в связи с историей общества и общественного сознания позволил К.С. Давлетову ещё полтора десятка лет назад во многом убедительно объяснить место народных пословиц и поговорок в фольклоре и их функции в истории народного сознания /204а, 179-223/. А в 1975 г. молодой эстонский учёный А.А. Крикманн защитил диссертацию на степень кандидата филологических наук “К проблематике исследования содержания пословиц” /234а/. Развивая направление Г.Л. Пермякова, А.А. Крикманн пришёл к заключениям, во многом совпадающим с выводами К.С. Давлетова. Сам эстонский учёный это отмечает /234а, 51/. Но если К.С. Давлетов в пословицах усматривает характерное для фольклора выражение народного коллективизма /204а, 210/, то А.А. Крикманн, исходя из материала эстонских пословиц, видит в них выражение, преимущественно, эгоцентризма /234а, 52-53/. Если для К.С. Давлетова пословицы выражают гуманистическую философию фольклора /204а, 218/, то А.А. Крикманн в заключение своей работы считает, что их умеренный эгоцентризм порождён у крестьянина сознанием враждебности мира и неизбежности труда /234, 52/. - Никакого оптимизма, - пишет эстонский паремиолог, - в пословицах нет и быть не может /234а, 49/. Однако, достаточно взять хотя бы собрание В.И. Даля, чтобы обнаружить там сколько угодно и оптимизма, и пессимизма. А.А. Крикманн обоснованно пишет, что пословицы - проявление не идеологии, а социальной психики /234а, 53. Но в подобных своих категорических выводах он, как и К.С. Давлетов, придаёт пословицам систематичность, свойственную идеологии.
Опираясь на достижения всей отечественной паремиологии и учитывая специфику массового сознания, объяснённую уже философами, можно понять поистине уникальное значение народных пословиц, поговорок, примет и загадок как источника по истории массового сознания крестьянства эпохи разложения крепостничества. Предположение, что пословицы возникли ещё в первобытном обществе, представляется нам достаточно обоснованным. Конкретность мышления людей той эпохи, неумение пользоваться абстракциями обусловили зарождение пословиц как одного из первых видов обобщения путем типизации с помощью конкретных примеров, сравнений, аналогий. Эти образы и примеры облекались в форму кратких изречений, имевших двоякий смысл: прямой и переносный /336, 3-4/.
Об исторических функциях народных пословиц, поговорок и примет свидетельствует, прежде всего, их содержание и огромное количество. Ещё В.И. Даль, вовсе не бывший крупным теоретиком, но великолепно знавший факты, подчёркивал, что в этих изречениях - ответы на все вопросы крестьянской жизни, “а чего нет в приговорах этих, то и в насущности до народа не доходило” /137, 29/. В.И. Даль обратил внимание, что пословицы, поговорки и приметы порождались трудящимися массами. “В образованном и просвещённом обществе пословицы нет” /137, 8-9/. К такому же заключению в результате изучения паремиографии народов и Запада, и Востока пришёл и А. Тейлор /351, 165/. На протяжении многих веков феодализма эмпирический характер знаний, отсутствие представлений о законах бытия, на которые можно было бы ориентироваться, делали опыт предшествующих поколений единственным руководством при решении многочисленных жизненных задач. Отсюда естественная традиционность сознания тех времён. Важнейшей функцией массового сознания было воспитание и обучение человека. “Общественная психология выполняет функции воспитания”, - заключают социологи и философы, изучающие современность /168, 27/. Это в гораздо большей степени относится к жизни феодального крестьянства, у которого не было учебных заведений, книг, газет. Если учесть, что на языке масс той эпохи слово “учить” обозначало и “воспитывать”, то нетрудно увидеть, что народ хорошо осознавал не только значение учёбы, но и тонкости психологии учебного процесса. “Не учась, и лаптя не сплетёшь”, “Век живи, век учись”, “Умный любит учиться, а дурак - учить” и в то же время “Дурака учить - только портить”. Процесс обучения с детства до глубокой старости переплетался с производительным трудом. Главным учебным пособием и своеобразной энциклопедией был фольклор и, прежде всего, пословицы, поговорки, приметы (“Без пословицы не проживёшь”). “Каждый крестьянин с детских лет слышал пословицы, поговорки, загадки, приметы, воспринимавшиеся как непреложная истина, освящённая мудростью поколений”, - замечает исследовательница трудовых традиций русских крестьян Сибири /200, 151/. Заметим, что, осознавая враждебность господ, крестьяне часто были вынуждены лгать им. Во внутриобщинных же отношениях, “в своём миру”, где все знали всё обо всех, и где интересы всех в главном совпадали, обычно не лгали и не крали. Это было практически невозможно. Здесь мысль не расходилась со словом, а слово с делом, и всё действительно важное и типичное для жизни крестьянина было обобщено и оценено в пословицах, поговорках, приметах. Поскольку воспитание - важнейшая функция традиционного массового сознания той эпохи, запечатлённые в паремиографии традиции воспитывали в личности необходимые человеку свойства, которые мы называем компонентами структуры личности общинника. В этом смысле традиционное сознание крестьянства той эпохи “подсказывает” решение задачи, над которой бьются исследователи.
С развитием товарно-денежных, а затем и капиталистических отношений, ориентация крестьянства на старину, традицию сменялась предприимчивостью, поисками новых решений, соответствовавших хозяйственной и рыночной конъюнктуре. И формировавшаяся буржуазия, и складывавшийся пролетариат среди прочего крестьянского наследия использовали и пословицы, но теперь отношение к ним изменилось. На протяжении многих веков массы стихийно отбирали из доставшегося им фонда пословиц те, которые соответствовали насущным потребностям, не сомневаясь в истинности традиций. По мере расшатывания натурального хозяйства, с активизацией предпринимательства на свой страх и риск, люди всё болеё сознательно отбрасывали несостоятельные в новых условиях традиции. Происходит коренное изменение, как функций пословиц, так и отношения к ним. И мы подчас используем пословицы, поразительно глубокие и точные изречения, украшающие нашу речь. Однако убедительность и авторитет их основаны теперь вовсе не на патриархальных традициях, роль своеобразного учебника жизни ими безвозвратно утеряна.
Таким образом, по своему первичному значению народные пословицы и поговорки - не искусство слова, не устное художественное творчество, как обычно определяют фольклор фольклористы.
В отличие от всех других жанров фольклора пословицы, поговорки и приметы всегда были частью живой, обыденной, имевшей утилитарное значение речи. Примечательно, что в языке народа, да и в записях фольклористов пословицы и поговорки обычно соседствуют с родственными им по “жанру” хозяйственными приметами. Но ведь последние имеют, очевидно, производственное, а не художественное значение в жизни крестьянина.
В отличие от других жанров фольклора пословица не “жила” сама по себе, как песня, например. Пословица бытует только как часть живой речи. Перестав соответствовать потребностям людей, она забывается, исчезает. Поэтому, если пословица записана в живой речи середины XIX в., значит, она “жила” в то время, несмотря на возникновение даже в самой глубокой древности. А от 30 -50-х годов XIX в. до нас дошли не только ценные публикации русских, украинских и белорусских пословиц, но и более сотни архивных сборников, сохранившихся в архиве русского географического общества, отделе рукописей Центральной научной библиотеки АН УССР, во Львовских и других архивохранилищах. Зная, кто, когда, где и от кого записывал пословицы, историк имеет возможность установить фонды, отражающие массовое сознание той эпохи.
Массовое сознание крепостного крестьянства - сознание людей, отличавшихся социальным положением, жизненным опытом, интеллектуальной одарённостью и развитием, оно не могло быть общепризнанной доктриной. В роли общих для всех здесь, помимо слов, выступают своеобразные единицы общего обменного интеллектуального фонда - пословицы, поговорки, приметы. Многие из них (хотя далеко не все) противоречат одна другой. Многие двусмысленны. Эти противоречия и двусмысленности - одно из главных достоинств паремиографии, поскольку отражают как диалектическую противоречивость развивавшихся жизненных условий, так и разное отношение к одному и тому же разных слоёв народа. При всей хаотичности и противоречивости материала паремиографических собраний он поддаёт группировке по сюжетам и мотивам одного и того же сюжета. Сюжет “отношение к труду”, например, может быть представлен разными мотивами: и уважением к труду, и отвращением к нему. Один и тот же сюжет может содержать и три, и четыре мотива. Известно безусловное требование марксистско-ленинского исследования в социологии: необходимость обобщения всех фактов изучаемого явления. В данном случае это означает необходимость учёта всех пословиц и поговорок, относящихся к сюжетам и мотивам, которые нас интересуют.
Паремиография выражает заключения массового сознания, ставшие или становящиеся традициями, но она не содержит ту часть идей крестьянской психологии, которые ещё либо не успели сложиться и отшлифоваться в пословицу или поговорку, либо которые, будучи сугубо временными, преходящими, нетипичными, не принимают форму ходячих истин, изречений. Паремиография отражает явления и ситуации, обычные и типичные в жизни народных масс. Тем интереснее сопоставить обыденное сознание народных пословиц с выросшим из той же почвы сознанием восставших масс, рассмотреть таким образом крестьянина его собственными глазами, но с точки зрения взлёта его борьбы за свои интересы. Соответствующие источники имеются. Это, прежде всего, уже упомянутые программные материалы последней Крестьянской войны, а также крестьянского движения конца ХVІІІ - первой половины XIX вв.
Ни один источник не отражает историю абсолютно адекватно и полно, она - слишком сложный и многогранный процесс. Паремиография - уникальный материал по истории массового сознания крестьянства конца эпохи феодализма (поскольку полноценные научные записи пословиц крепостных сохранились только от предреформенной эпохи), но она может рассказать всё, что таится в ней, если её изучать в связи со всеми иными источниками, характеризующими как базисные, так и надстроечные процессы, влиявшие на жизнь народных масс.