НАРОДНЫЕ ИСТОКИ РЕВОЛЮЦИОННО-ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО СОЦИАЛИЗМА В РОССИИ-29
(ОТ КРЕСТЬЯНСКОЙ ПРАВДЫ К ГУМАНИЗМУ А.И. ГЕРЦЕНА, Н.П. ОГАРЕВА, В.Г. БЕЛИНСКОГО)
Глава 2. Некоторые соображения о социальной программе Герцене, Огарева, Белинского
В плане решения диссертационной проблемы сопоставление правды патриархального крестьянства и выросшей из нее социальной программы народного вольнодумства с социальной программой Герцена, Огарева, Белинского весьма поучительно. Вместе с тем, обстоятельная изученность и философских, и общественных взглядов Герцена, Огарева и Белинского позволяет автору обратить внимание лишь на те компоненты, стороны их социальной программы, которые наиболее наглядно обнаруживают ее связи с классовой борьбой и социальным сознанием народных масс.
О социальных программах крестьянских войн, разных публицистов, идеологов написано немало, однако до сих пор недостаточно уяснены принципы типологии разных программ и их сравнительного изучения. Тем более резонно возникает вопрос: а поддаются ли сопоставлению столь разные ментальные образования, как, не имеющая своей системы правда массового сознания, и научные идеологические системы первых социалистов; социальные программы народного вольнодумства уже систематизированы, но и они очень уж отличались от построений Герцена, Огарева, Белинского.
Думается, что за основу сопоставления и типологии самых разных программных образований целесообразно взять структуру основных компонентов любой развитой научной программы:
1) мировоззренческое обоснование ее;
2) оценка действительности;
3) представления о способах преобразования страны;
4) общественные идеалы.
Что касается мировоззренческого обоснования социальных программ, то, как было уже показано, развивавшийся с прогрессом общества стихийный материализм и рационализм правды массового сознания естественно привел народных вольнодумцев к отказу от религиозного обоснования своих взглядов, к материалистическому, в сущности, миропониманию, ясно выраженным материалистическим тенденциям даже в оценке общественной жизни, и предрасположенности к диалектичности.
Стихийный материализм и рационализм народной общественной мысли получил свое естественное, логическое развитие в разработке материалистической философии, оснащенной диалектическим методом, с интереснейшими попытками материалистического истолкования истории общества и современности в трудах Герцена, Огарева, Белинского.
Оценка действительности составляет фундамент любой социальной программы, из такой оценки вытекают и представления о способах преобразования страны, и общественные идеалы. Выше было показано, как массовое социальное сознание крестьянства, преодолевая патриархальные иллюзии в понимании взаимоотношений с господами, пришло к отрицанию их власти как паразитов. В народном вольнодумстве эта правда была систематизирована в отрицании и экономических порядков, и политической организации власти в стране, и паразитизма нравственно ничтожных господ, грабивших могучий, но искаженный рабством и темнотой трудящийся, люд. В правде массового сознания "торчала рогатина", народное вольнодумство рациональным анализом соотношения сил в стране констатировало назревание восстания народных масс. В социальных программах Герцена, Огарева, Белинского оценка самодержавно-крепостнической действительности во многом близка к тому, что писали народные вольнодумцы, вместе с тем, знакомство с опытом мировой истории и капиталистической действительностью Запада, материалистические тенденции их социологии, гораздо более ясное понимание политической жизни страны, традиции русского освободительного движения привели Герцена, Огарева Белинского к теоретически обоснованному революционному отрицанию самодержавно-крепостнических порядков с надеждами на возможности революционного их низвержения.
Вместе с тем, если материалистическая и диалектическая методология Герцена, Огарева, Белинского, родственная стихийному материализму и рационализму народной общественной мысли, формировалась вне прямого и осознанного воздействия этого стихийного материализма и рационализма, то оценка действительности у Герцена, Огарева, Белинского складывалась в результате серьезного учета отношения к ней народных масс. В согласии с их убеждениями, рассматривая взаимоотношение помещиков и крепостных, первые социалисты единодушно характеризовали дворянство как паразитов, "Истинно мертвые души", - записывал Герцен в дневнике (406, 220, 221), "истинно враждебный стан" по отношению к крестьянству (406, 286). Это он показывал и в своих художественных произведениях (408, 37, 245). Это же подчеркивал Белинский в Письме к Гоголю, об этом же писал и Огарев (457, 74-84; 458, 284-285). Вместе с тем, можно заметить, что Герцен, мало останавливаясь на уровне развития производительных сил и в сельском хозяйстве и в промышленности, почти не касался производственной культуры трудящихся села и города. Отчасти это объясняется и тем, что сам он никогда сельскохозяйственной деятельностью не занимался. Это и позволило Огареву в споре с другом заметить: "Ты не знаешь русской деревни" (458, 403). Гораздо больше внимания состоянию производительных сил в сельском хозяйстве, промышленности и развитию торговли уделяли Огарев и Белинский. Неоднократно высказывались они и о трудовых навыках, и отношении к труду крепостного крестьянства. Огарев с горечью писал о косности, лени и пьянстве задавленного рабством мужика (457, 73, 82-83; 458, 410-411, 414). Русский крестьянин "пашет, как пахали отцы и деды, не прибавит и колушка к сохе", - сетовал Белинский. "А малороссиянин так еще далее простирает свое уважение к преданиям старины: он ни за что не хочет поганить навозом землю, на которой родится дар божий" (386, 133-134). Пьянство, лень, хозяйственную непредусмотрительность критик считал свойствами крепостного и в 1845 г. (390, 302-303).
Такое отношение крестьянина к труду Огарев и Белинский объясняли, ссылаясь на политико-экономическую науку, ненормальностью хозяйственных отношений (457, 104), необеспеченностью работника от чрезмерных притязаний собственника (457, 104-105). Белинский писал о "ложных началах, на которых опирается наше земледелие", о неразвитости промышленности, "которой потребителем должна быть масса народа", о неразвитости рыночных связей (391, 366). Прикрываясь исторической иллюстрацией, критик писал: "Тирания варварского ига монголов приучает земледельца к лености и заставляет все делать как-нибудь, ибо он не знает, будут ли завтра принадлежать ему его хижина, его поле, его хлеб и его жена, его дочь" (388, 57). Столь же горькая констатация положения крепостного выражена и в дневнике Герцена (406, 288).
Такие впечатления о хозяйственном, политическом и правовом положении крепостных были связаны и с раздумьями о духовном мире крестьянина и способностями его бороться за свободу. Как просветители Герцен, Огарев и Белинский много думали и с горечью писали о поразительной темноте и косности крестьянства, об отсутствии у него чувства личного достоинства, понятия чести, права, гражданственности, о его привычке к рабству. У Белинского такие горькие мысли сохранялись частично до конца жизни, они отражены и в Письме к Гоголю (391, 213, 214). И Огарев говорил об идиотстве в массе народа. "Апатия этого народа наводит на меня ужас" (458, 392, 411, 414).
Однако, констатируя бедственное хозяйственное, политическое и духовное состояние народных масс, их темноту и косность, первые социалисты в то же время гордились замечательными умственными и явственными задатками русского крестьянина. Герцен записывал в дневнике: "Ум блестит в глазах, вообще на 10 мужиков, наверное, восемь неглупы и пять положительно умны, сметливы и знающие люди... Они не трусы - каждый пойдет на волка, готов на драке положить жизнь, согласен на всякую ненужную удаль" (406, 363). Он часто задумывался об этих замечательных задатках народа (406, 214, 216-217, 285-286). "Славный народ - сколько надежды на эти умные, развязные, бойкие физиономии" (406, 305). Герцен не сомневался в том, что и русский народ вырастет из своего младенческого состояния. "Взглянул бы на тебя, дитя - юношею, но мне не дождаться, благословлю же тебя хоть из могилы" (406, 214). Важно, что он и в современной жизни видел, как на огромной территории России выделяются местности, где мужик ушел вперед в своем развитии (409, 22). И Белинский еще в 1842 г. писал, что у крестьянина много природного ума (387, 231). "... Русский народ - один из способнейших и даровитейших народов в мире", - утверждал критик уже в самом конце 1847 г. (391, 371). Белинский лучше Герцена видел, что развитие ума и просвещение русского крестьянина обусловлено прогрессом экономики страны, промышленности, путей сообщения, влиянием городской жизни. Цивилизация, - писал критик в 1844 г., - сделала крестьянина "бойчее, развязнее, промышленнее, так сказать, способнее ко всякому делу, находчивее, предприимчивее, смелее" (389, 155-156). Когда критик хвалил в начале 1847 г. умный XIX век за просвещение не только капиталистов, но и работников (391, 112-113), он имел в виду и Россию, поскольку верил, что и в России цивилизация возвысит народ до просвещенного общества (391, 202).
Если весной 1841 г. Белинский с горечью отмечал, что мужик, говоря "ученье свет, неученье тьма", грамоту охотно предоставляет знать вместо себя подьячему, то летом 1844 г. он уже писал: "Народ, не переменив костюма, значительно переменился в том отношении, что грамотка заняла у него место в числе не только высокоуважаемых, но и страстно желаемых предметов. Многие зипуны учатся грамоте... Книга для русского простолюдина со дня на день более и более делается почти потребностью, хотя еще и бессознательною" (389, 258-259). Это критик доказывал и полемизируя с Гоголем (391, 70), и в рецензии конца 1847 г. (391, 370).
Такие раздумья о бедственном положении народных масс и гордость их ролью в истории России, их замечательными умственными нравственными задатками были главной побудительной причиной напряженнейшей теоретической деятельности первых социалистов, их блестящей пропаганды своих идей, величественной и трагической борьбы за реализацию их.
Народная, крестьянская культура оказала решающее влияние на складывание и практически наиболее важного компонента социальной программы Герцена, Огарева и Белинского - их представлений о способах преобразования страны, ответа на вопрос "что делать?" Поиски такого ответа и содержание его определялись, в конце концов, их оценкой действительности, положения народных масс и общества. Раздумья о соотношении сил народа и общества вызывали глубокий интерес Герцена и Огарева к опыту революционного выступления декабристов. Автор уже имел возможность показать, что мнение известного знатока творчества Белинского Ю.Г. Оксмана о том, что критик лишь отрицательно относился к наследию декабристов, недостаточно обосновано. Во всяком случае, к середине 40-х годов Белинский улавливал их значимость для своего времени (838, 95-97).
В складывании демократической революционности Герцена, Огарева и Белинского особенно велико значение опыта революционной борьбы народов Запада, в первую очередь - Великой французской революции и пролетарского движения 30-40-х годов XIX в. (838, 99-111). В свете такого опыта осмысливались и перспективы выступления русского крестьянства. В монографии, посвященной возникновению утопического социализма в России, автор показал, что в рассуждениях Герцена и Огарева еще с начала 30-х годов можно встретить, с одной стороны, в связи с высокими оценками нравственных достоинств и умственной одаренности трудящихся масс надежды на активное участие их в освобождении страны, а, с другой стороны - печальную, а иногда проникнутую отчаянием констатацию их темноты, дикости, враждебности прогрессу. В разные времена то одна, то другая тенденция становилась господствующей, но они сопутствовали всей истории русской революционной донаучной мысли - от Радищева до народовольцев. С этими двумя тенденциями мы встречаемся и у Белинского. Более сильные материалистические тенденции социологии критика позволяли ему лучше улавливать противоречивые процессы жизни и классовой борьбы народных масс. И у него мы встречаемся с мрачной констатацией темноты и косности народа без сколько-нибудь определенных надежд на будущее. Чаще всего с этим можно встретиться в его переписке, хотя такие настроения и мысли отражались и в печатных произведениях (388, 46; 391, 31). "Народ - вечно ребенок, всегда несовершеннолетен" (конец 1847 г.) (391, 363). Однако остановиться на таком пессимизме критик не мог. Сама жизнь и борьба трудящихся заставляли все пристальнее и глубже присматриваться к тому, что происходило в массах. На опыте борьбы пролетариев Запада Белинский заключал, что само горе учит угнетенных уму-разуму (388, 173). Это близко к той диалектике, в которую верил еще Радищев: "Из мучительства рождается жизнь". Жизнь, казалось, подтверждала такие надежды. Летом 1847 г. критик писал Гоголю о том, что правительство хорошо знает, сколько крестьяне ежегодно "режут" помещиков (391, 213). В связи с такой активностью масс критик в конце 1847 г. уже считал, то у правительства хватит предусмотрительности, чтобы освободить крепостных сверху (393, 436-439).
Материалистические тенденции социологии Белинского позволяли ему с середины 40-х годов улавливать развитие крестьянства не только под воздействием горя и страданий, но и в результате воздействия экономического прогресса страны (387, 155-156). С ним критик связывал тягу мужика к грамоте, к книге (389, 258-259). Однако до действительного просвещения русского народа было еще очень далеко. Крепостная Россия была задавлена и молчала, а впечатления, полученные во время поездки в 1847 г. на Запад, убедили Белинского, что и во Франции, и в Германии трудящиеся еще "дети". На что же тогда надеяться? Все-таки только на революцию. Разве английскую или Великую французскую революции делал просвещенный народ? Скорее всего, именно в связи с подобными размышлениями критик в своей рецензии (о литературе для народа), относящейся к самому концу 1847 г., писал: "Народ - вечно ребенок, всегда несовершеннолетен. Бывают у него минуты великой силы и великой мудрости в действии, но это минуты увлечения, энтузиазма. Но и в эти редкие минуты он добр и жесток, великодушен и мстителен, человек и зверь" (391, 369). Хорошо видя косность и невежество народа, Белинский, тем не менее, не сомневался, что и, находясь в таком состоянии, народ представляет собой могучую силу истории, и деятели освободительного движения должны обязательно изучать ее (391, 369). Белинский готов приветствовать революционное выступление и такого "народа-ребенка". Но будет гораздо лучше, если этого "ребенка" просветить. В процитированном высказывании мы встречаемся с переплетением двух, упоминавшихся выше, линий в рассуждениях критика о роли народа в истории. Категорически заявив, та "народ - вечно ребенок", критик далее доказывал, что и отсталый русский народ растет, ибо он один из способнейших народов. "Трудно было ему сдвинуться со своей стоячести в первый раз, но сдвинувшись, он уже не может не идти" (391, 370-371). Наличие в упоминавшейся выше рецензии утверждения, что народ - всегда несовершеннолетен, принятие революции такого народа и убеждение в неудержимости уже начавшегося развития русского народа весьма знаменательно.
По мнению В.Е. Иллерицкого, Белинский в последние годы своей жизни полагал, что необходимые для страны преобразования "могут быть осуществлены самими народными массами, созревшими для активной творческой деятельности" (674, 103). На самом деле развитие великого критика к пониманию роли народа в истории вообще и возможностей русского народа было сложнее. Последняя, зафиксированная на бумаге мысль Белинского о роли трудящихся масс в истории, полна пессимизма. "Где и когда народ освободил себя? Всегда и все делалось через личности" (393, 467-468). Но если вспомнить, то подобный пессимизм был не новым явлением, и что вера великого критика в самодеятельность масс возрастала по мере роста их просвещенности, активизации их хозяйственной деятельности и классового протеста, то можно сказать, что в целом его взгляды эволюционировали в направлении все большего понимания исторического значения деятельности трудящихся.
Такая, складывавшаяся под воздействием жизни и борьбы трудящихся, эволюция оценки перспектив их революционного выступления обуславливала и понимание Герценом, Огаревым и Белинским задач деятелей освободительного движения. "Только в одной литературе, несмотря на татарскую цензуру, есть еще жизнь и движение вперед", - писал критик (391, 217). Видя в литературе наиболее действенное средство пробуждения общества, главной задачей ее он считал консолидацию прогрессивных общественных сил и формирование передового общественного мнения (390, 432; 391, 32-33, 302). Отсюда титаническая борьба Белинского и его единомышленников за литературу, которая реалистически отображала бы жизнь, помогая осмыслить ее с позиций "диалектического реализма". Генеральная задача такой литературы, как доказывал критик в Письме Гоголю - "пробуждение в народе чувства человеческого достоинства" (391, 213), пропаганда гуманизма в самом глубоком его понимании. Объясняя читателям, чем особенно замечательна одна из лучших повестей 1847 г. "Кто виноват?" Герцена, критик видел важнейшее ее достоинство в гуманности. "Гуманность есть человеколюбие, но развитое сознанием и образованностью... Вот это-то чувство гуманности и составляет, так сказать, душу творения Искандера. Он ее проповедник и адвокат" (391, 319-320).
Пропаганда гуманизма и "европеизации" страны (развития промышленности, торговли, просвещения) были необходимы для того, чтобы передовое общество стало действенной силой борьбы за освобождение трудящихся. В то же время, ориентируясь на народную революцию и осознавая косность масс, революционные социалисты решали вопрос, как содействовать росту, возмужанию "народа-дитяти". Критик и в "Отечественных записках", и в "Современнике" много внимания уделял проблеме просвещения народа. Мужика, доказывал он, "полезно обучить грамоте и счету", умению пользоваться барометром и культуре садоводства. Заметим, что критик хотел такого просвещения, которое подняло бы производственную культуру крестьянского хозяйства. Это еще не было прямой ориентацией на революции. Характерно, что в качестве лучших образцов литературы для народа критик рекомендовал издававшееся либеральными просветителями В.Ф. Одоевским и А.П. Заблоцким "Сельское чтение". Но одновременно Белинский считал первостепенной задачей гражданское и эстетическое воспитание трудящихся - чтобы мужик вместо вздорного "Бовы-королевича" читал Крылова. Нужно помочь ему понять историю своей родины (389, 154-156; 391, 369-370). Главное же - "пробуждение в народе чувства человеческого достоинства". Это генеральная линия пропаганды и в обществе, и в народе. Здесь мы уже имеем дело с "дальним прицелом" просветительной пропаганды на революцию, поскольку народ, осознававший свое человеческое достоинство, не позволит держать себя в рабстве. Маркс в эти же годы писал, что для пролетариата чувство человеческого достоинства важнее хлеба насущного (11, 204-205). Весьма интересной в этом отношении была и попытка Огарева создать в своих имениях политехническую школу. Ее устав предусматривал образование крестьянских детей путем привития им здравых понятий об окружающем мире и воспитание "личного достоинства человека", очеловечение их (458, 7-8).
Как видим, ответ на вопрос "что делать?" в социальной программе Герцена, Огарева, Белинского также складывался под решающим воздействием опыта жизни и борьбы народных масс России, опыта, осмысленного в свете истории революционного движения трудящихся Запада и передовой западной мысли.
Что касается такого компонента социальной программы Герцена, Огарева, Белинского как общественные идеалы, то, как известно, под воздействием опыта исторического развития народов Запада и идей выдающихся западных утопических социалистов Герцен и Огарев еще с начала 30-х годов стали социалистами. Для Белинского социализм стал "идеею идей", "альфою и омегою веры и знания" с начала 40-х годов (393, 66). В плане настоящей темы примечательно, как углубляются их идеалы под воздействием русской действительности, в том числе и опыта жизни и борьбы народных масс. Особенно заметно это в развитии разночинца Белинского, а также Огарева, наиболее компетентного из них в состоянии сельского хозяйства.
В.С. Нечаева резонно обращает внимание на большое значение в идейном развитии Белинского его поездки со Щепкиным по России и Украине в 1846 г. Многое увидел критик собственными глазами, наблюдая наиболее развитые районы и центры страны. Обзор русской литературы, написанный в декабре 1846 г. и опубликованный вначале 1847 г., можно рассматривать как начало нового этапа в самом подходе Белинского к общественным идеалам. "У себя, в себе, вокруг себя, вот где должны мы искать и вопросов и их решения" (391, 32). В связи с углублением материалистических тенденций социологии критика в начале 1847 г. он писал, что XIX век обнаруживает собственность как основу общественной жизни. Важнейшие факторы общественного развития он видит в развитии промышленности и торговли, путей сообщения, особенно, железных дорог. С лета 1847 г. Белинский пришел к выводу, что господство буржуазии, руководящей развитием торговли и промышленности, не случайность, а историческая закономерность. Ему все яснее становилась неизбежность и прогрессивность и для России такого устройства общества, которое гарантировало бы собственность, права и свободу личности. Об этом он писал в письме к Гоголю; все это увязывалось с перспективами буржуазного развития, с процессом превращения русских помещиков в буржуа (393, 468). В связи с таким ходом мыслей Белинский в феврале 1848 г. иронизировал над верой Бакунина в то, что сам народ, такой, какой он есть, сможет внезапно достичь социализма, что жившие в русских лесах волки соединятся в благоустроенное государство, заведут у себя сперва абсолютную монархию, потом конституционную и, наконец, перейдут в республику" (393, 468).
Признание Белинским полезности буржуазного развития России и его выпады против социалистической маниловщины западных утопистов дали основание многим серьезным исследователям, начиная с Плеханова, говорить об отходе критика в последний год его жизни от социализма. Это не соответствует фактам. Утверждая в своем обзоре русской литературы 1846 года, что нужно в себе и вокруг себя искать и вопросов, и их решений, Белинский в то же время с глубоким уважением намекал именно на идеи социализма, когда писал: "Теперь Европу занимают новые великие вопросы" (391, 32). Идеал Белинского, выраженный в письме к Гоголю - "братство между людьми" (391, 214). Критик хорошо знал, что в капиталистическом обществе такое братство невозможно. В самом конце 1847 г. в последней своей крупной работе "Взгляд на русскую литературу 1847 года" Белинский писал: "Высочайший священный интерес общества есть его собственное благосостояние, равно простертое на каждого из его членов" (391, 311). Яснее в подцензурной статье невозможно было высказать свои симпатии к социализму. Показательно в этом смысле и отношение Белинского к В.А. Милютину. Молодой политэконом выступил тогда с серией статей, в которых глубоко вскрывал противоречия капитализма, пропагандировал идеи западных социалистов и, в то же время, убедительно показывал их утопичность. Великий критик очень высоко оценивал статьи Милютина, привлек его к работе в "Современнике", и, познакомившись поближе, полностью одобрил его направление.
О том, что признание прогрессивности для России 40-х годов XIX в. буржуазного развития само по себе не означало отказа от социалистических конечных идеалов, свидетельствует и аналогичное развитие идеалов Огарева. Е.М. Филатова и С.С. Мелентьев, не обратив должного внимания на взгляды Огарева до 1856 г. и его эволюцию в связи с принятием "русского социализма" Герцена, полагают, то Огарев, в отличие от Герцена, не понял закономерности и прогрессивности капитализма. Поэтому, как считает Е.М. Филатова, Огарев еще более упорно, чем Герцен, отстаивал мнение о самобытности общинной России и возможности для нее миновать капитализм (1059, 274-276; 818, 71-72).
Однако сопоставление взглядов Герцена и Огарева до 1846 г. приводит к прямо противоположным выводам. В отличие от Герцена, Огарев до своей эмиграции признавал закономерность и прогрессивность буржуазного развития и отказывался видеть в общине зародыш социализма. Поэтому он, как и Белинский, не только готов был видеть прогресс в развитии буржуазных отношений в России, но и пытался сам содействовать такому прогрессу. В июне 1847 г. он писал Герцену за границу о своем решении: "Два выхода предстояло: уныние и Praxis. Я страстно и весело перешел в практическую деятельность... Я решился на труд хозяина... с полным расчетом на резкое изменение хозяйства и приобретение огромных средств" (458, 405-406). Спустя месяц он развивал эти же мысли: "Назначение русского помещика... быть просто индустриалом... С учреждением ферм ... хлебопашество и промышленность сильно продвинутся. Может быть, я - как первый - разорюсь на этом, беда не велика, путь проложен... истина свое возьмет" (456, 406-409). В своих печатных выступлениях Огарев также высказывал мысль о политико-экономической несостоятельности крепостнических отношений и выгоде свободного найма работников (458, 104).
Огарев пытался на практике показать полезность и прогрессивность превращения русских помещиков в буржуазию - отпустил больную часть своих крестьян на волю, стремился заменить крепостной труд наемным, хотел наладить в своих имениях фабричное производство, одновременно предполагая при помощи политехнической народной школы, больницы просветить и воспитать своих крестьян для новой жизни (966, 80-81; 963, 76-85). Как свидетельствует вся дальнейшая эволюция взглядов Огарева, такая "буржуазная" его практика вовсе не означала отказа от конечных социалистических идеалов.
В литературе недостаточно оценено то обстоятельство, что Герцен, Огарев и Белинский не оставили сколько-нибудь детально разработанных проектов социалистической организации общества, хотя сами они придирчиво, особенно Белинский, с его отвращением к идеалистической "маниловщине", критиковали проекты западных социалистов. Думается, что дело не только в цензурных условиях и соображениях конспирации. Отношение к идеалам и в подцензурных произведениях было легче выразить, чем мнение о самодержавии. В отсутствии сочинений русской "Утопии" своеобразно выразилась сила и ясность общественной мысли Герцена, Огарева и Белинского, стремившихся лишь уловить направление общественного прогресса и не пытавшихся сочинять планов, по которым должны будут жить потомки.
Изложенное об отношении Белинского и Огарева к перспективам буржуазного развития России позволяет сказать, что трезвый учет уровня социально-экономического развития страны и состояния народных масс позволил им впервые в истории русской революционной социалистической мысли задуматься о программе-минимум и программе-максимум. Выше было замечено, что ориентация на социализм была принята выдающимися русскими мыслителями в результате обобщения опыта исторического развития народов Запада, под воздействием западной социалистической мысли; примечательно, что все более ясное понимание особенностей исторического развития России и судеб народных масс не изменило конечной социалистической ориентации, это тоже результат воздействия народной культуры, веры Огарева и Белинского в то, что и для русского крестьянства с его замечательными духовными задатками социализм является естественным результатом исторического прогресса.
Особого рассмотрения заслуживает вопрос о влиянии крестьянской культуры на эволюцию общественных идеалов Герцена. Хорошо известно, что его "русский социализм" обосновывался опытом общинной жизни крестьянства. Однако известно и то, что Герцен стал социалистом раньше, чем задумался об особенностях русской общины. Вместе с тем, еще Г.В. Плеханов констатировал, что важнейшие компоненты "русского социализма" зародились в герценовских раздумьях еще до революции 1848 г. (899, 417-419). И.В. Порох, подводя итоги изучения этого вопроса, подчеркивает в согласии с Герценом-историком, что своим возникновением названная теория обязана не Гакстгаузену и славянофилам, а народному быту и социалистическим учениям Запада (915, 154, 160). Исследователь соглашается с Ш.М. Левиным и А.И. Володиным в том, что для Герцена, улавливавшего утопизм западных социалистов, русская община была материальной основой социализма (915, 165-166). К этому хочется добавить, что несостоятельный тезис о славянофильском и даже гакстгаузеновском происхождении "русского социализма" гносеологически объясняется смешением вопроса о каналах информации Герцена об общине с вопросом о теоретическом обобщении этой информации. Концепция Герцена может быть верно понята лишь как часть всей системы его философских и общественных взглядов. Информацию об общине Герцен черпал и в спорах со славянофилами, и от барона Гакстгаузена. В мае 1843 г. он записывал в дневнике впечатление от разговора с Гакстгаузеном, который видел в общинности важный элемент, сохранившийся из глубокой древности. Элемент, который следует развивать в соответствии с требованиями времени, поскольку индивидуальное освобождение сделает каждую крестьянскую семью беззащитной против хищного чиновничества и полиции (406, 281-282). Снова и снова, полемизируя со славянофилами, Герцен задумывался о сельской общине, признавая в ней архаизм (406, 288, 344, 363). Надежды на социалистические возможности общины стали брать верх с осени 1846 г. В ноябре 1846 г. Огарев уже писал Н.А. Герцен: "У Александра есть вера, по которой он симпатизирует с Аксаковым; у меня ее нет, да и довольно прокатиться из Москвы в деревню, чтоб дорога вытрясла остатки ее" (458, 383). Поэтому в марте 1847 г. он и писал Герцену уже за границу: "Ты не знаешь деревни". В декабре 1847 г. в пятом письме из Франции и Италии, написанном в Риме, Герцен, видя в деревенской коммуне Европы только удобство для полиции и подчеркивая глубокую противоположность богатых и нищих членов коммуны на Западе, писал: "Да здравствует, господа, русское село - будущность его велика" (409, 74). Следует отметить противоречивость концепции Герцена с самого ее зарождения. Поскольку она исходит из жизни народа, здесь мы встречаемся с материалистической тенденцией, а поскольку для Герцена главное в жизни крестьянства - общинные нравы, это исторический идеализм. Большая "трезвость" в оценке общины не только Огарева, лучше знавшего село, но и Белинского, пожалуй, связаны с несколько более заметными материалистическими тенденциями их социологии.
Критик не склонен был усматривать в общине что-либо, кроме остатка времен неразвитости, свойственного и другим отсталым народам - жителям Индии, Океании (390, 198-199; 391, 266-267). Огарев писал в неопубликованном проекте народной политехнической школы, не позднее лета 1847 г.: "Наша община есть равенство рабства". Поэтому он считал необходимым при помощи воспитания детей из народа содействовать сокрушению этого оплота косности (458, 9-10).
Споры Герцена, Огарева и Белинского о сельской общине еще до 1848 г. свидетельствуют не только о том, как важен был для становления "русского социализма" этот феномен крестьянской культуры, но и о том, какое значение все трое придавали опыту народной жизни, разрабатывая свои общественные идеалы.
Обобщая характеристику социальной программы первых революционных социалистов, нетрудно заметить, что гносеологически она порождена теоретическим мышлением, исторически выросшим из того рационализма, который обосновывал социальные программы народного вольнодумства и социальную программу не только раннего, но и зрелого Шевченко.
В оценке действительности характеристика Герценом, Огаревым Белинским хозяйственного, политического и культурного состояния народных масс, паразитической власти помещиков и чиновников, роли церкви была подобна тому, что думали об этом народные вольнодумцы.
Не менее показательно совпадение у революционных социалистов и народных вольнодумцев представлений о способах преобразования страны: просвещение с пробуждением чувства человеческого достоинства и перспектива народного восстания.
Совпадали в своей буржуазно-демократической сущности и общественные идеалы программы-минимум Огарева и Белинского с общественными идеалами народных вольнодумцев. Что касается конечных социалистических идеалов, то они не только Шевченко, но и Герцену, Огареву, Белинскому представлялись естественным развитием идеалов буржуазно-демократических.
Можно подумать, что социальная программа Герцена, Огарева, Белинского выросла из социальной программы народных вольнодумцев в результате осмысления ее в свете опыта всемирной истории и достижений современной социологии. Но социальная программа революционных социалистов генетически вовсе не восходит к программе народных вольнодумцев, просто и те, и другие сосредотачивали внимание главным образом на судьбах народных масс и оценивали жизнь с очень близких, родственных точек зрения. А вот точка зрения революционных социалистов, как было показано, определилась под сильным воздействием народной культуры.
Глава 2. Некоторые соображения о социальной программе Герцене, Огарева, Белинского
В плане решения диссертационной проблемы сопоставление правды патриархального крестьянства и выросшей из нее социальной программы народного вольнодумства с социальной программой Герцена, Огарева, Белинского весьма поучительно. Вместе с тем, обстоятельная изученность и философских, и общественных взглядов Герцена, Огарева и Белинского позволяет автору обратить внимание лишь на те компоненты, стороны их социальной программы, которые наиболее наглядно обнаруживают ее связи с классовой борьбой и социальным сознанием народных масс.
О социальных программах крестьянских войн, разных публицистов, идеологов написано немало, однако до сих пор недостаточно уяснены принципы типологии разных программ и их сравнительного изучения. Тем более резонно возникает вопрос: а поддаются ли сопоставлению столь разные ментальные образования, как, не имеющая своей системы правда массового сознания, и научные идеологические системы первых социалистов; социальные программы народного вольнодумства уже систематизированы, но и они очень уж отличались от построений Герцена, Огарева, Белинского.
Думается, что за основу сопоставления и типологии самых разных программных образований целесообразно взять структуру основных компонентов любой развитой научной программы:
1) мировоззренческое обоснование ее;
2) оценка действительности;
3) представления о способах преобразования страны;
4) общественные идеалы.
Что касается мировоззренческого обоснования социальных программ, то, как было уже показано, развивавшийся с прогрессом общества стихийный материализм и рационализм правды массового сознания естественно привел народных вольнодумцев к отказу от религиозного обоснования своих взглядов, к материалистическому, в сущности, миропониманию, ясно выраженным материалистическим тенденциям даже в оценке общественной жизни, и предрасположенности к диалектичности.
Стихийный материализм и рационализм народной общественной мысли получил свое естественное, логическое развитие в разработке материалистической философии, оснащенной диалектическим методом, с интереснейшими попытками материалистического истолкования истории общества и современности в трудах Герцена, Огарева, Белинского.
Оценка действительности составляет фундамент любой социальной программы, из такой оценки вытекают и представления о способах преобразования страны, и общественные идеалы. Выше было показано, как массовое социальное сознание крестьянства, преодолевая патриархальные иллюзии в понимании взаимоотношений с господами, пришло к отрицанию их власти как паразитов. В народном вольнодумстве эта правда была систематизирована в отрицании и экономических порядков, и политической организации власти в стране, и паразитизма нравственно ничтожных господ, грабивших могучий, но искаженный рабством и темнотой трудящийся, люд. В правде массового сознания "торчала рогатина", народное вольнодумство рациональным анализом соотношения сил в стране констатировало назревание восстания народных масс. В социальных программах Герцена, Огарева, Белинского оценка самодержавно-крепостнической действительности во многом близка к тому, что писали народные вольнодумцы, вместе с тем, знакомство с опытом мировой истории и капиталистической действительностью Запада, материалистические тенденции их социологии, гораздо более ясное понимание политической жизни страны, традиции русского освободительного движения привели Герцена, Огарева Белинского к теоретически обоснованному революционному отрицанию самодержавно-крепостнических порядков с надеждами на возможности революционного их низвержения.
Вместе с тем, если материалистическая и диалектическая методология Герцена, Огарева, Белинского, родственная стихийному материализму и рационализму народной общественной мысли, формировалась вне прямого и осознанного воздействия этого стихийного материализма и рационализма, то оценка действительности у Герцена, Огарева, Белинского складывалась в результате серьезного учета отношения к ней народных масс. В согласии с их убеждениями, рассматривая взаимоотношение помещиков и крепостных, первые социалисты единодушно характеризовали дворянство как паразитов, "Истинно мертвые души", - записывал Герцен в дневнике (406, 220, 221), "истинно враждебный стан" по отношению к крестьянству (406, 286). Это он показывал и в своих художественных произведениях (408, 37, 245). Это же подчеркивал Белинский в Письме к Гоголю, об этом же писал и Огарев (457, 74-84; 458, 284-285). Вместе с тем, можно заметить, что Герцен, мало останавливаясь на уровне развития производительных сил и в сельском хозяйстве и в промышленности, почти не касался производственной культуры трудящихся села и города. Отчасти это объясняется и тем, что сам он никогда сельскохозяйственной деятельностью не занимался. Это и позволило Огареву в споре с другом заметить: "Ты не знаешь русской деревни" (458, 403). Гораздо больше внимания состоянию производительных сил в сельском хозяйстве, промышленности и развитию торговли уделяли Огарев и Белинский. Неоднократно высказывались они и о трудовых навыках, и отношении к труду крепостного крестьянства. Огарев с горечью писал о косности, лени и пьянстве задавленного рабством мужика (457, 73, 82-83; 458, 410-411, 414). Русский крестьянин "пашет, как пахали отцы и деды, не прибавит и колушка к сохе", - сетовал Белинский. "А малороссиянин так еще далее простирает свое уважение к преданиям старины: он ни за что не хочет поганить навозом землю, на которой родится дар божий" (386, 133-134). Пьянство, лень, хозяйственную непредусмотрительность критик считал свойствами крепостного и в 1845 г. (390, 302-303).
Такое отношение крестьянина к труду Огарев и Белинский объясняли, ссылаясь на политико-экономическую науку, ненормальностью хозяйственных отношений (457, 104), необеспеченностью работника от чрезмерных притязаний собственника (457, 104-105). Белинский писал о "ложных началах, на которых опирается наше земледелие", о неразвитости промышленности, "которой потребителем должна быть масса народа", о неразвитости рыночных связей (391, 366). Прикрываясь исторической иллюстрацией, критик писал: "Тирания варварского ига монголов приучает земледельца к лености и заставляет все делать как-нибудь, ибо он не знает, будут ли завтра принадлежать ему его хижина, его поле, его хлеб и его жена, его дочь" (388, 57). Столь же горькая констатация положения крепостного выражена и в дневнике Герцена (406, 288).
Такие впечатления о хозяйственном, политическом и правовом положении крепостных были связаны и с раздумьями о духовном мире крестьянина и способностями его бороться за свободу. Как просветители Герцен, Огарев и Белинский много думали и с горечью писали о поразительной темноте и косности крестьянства, об отсутствии у него чувства личного достоинства, понятия чести, права, гражданственности, о его привычке к рабству. У Белинского такие горькие мысли сохранялись частично до конца жизни, они отражены и в Письме к Гоголю (391, 213, 214). И Огарев говорил об идиотстве в массе народа. "Апатия этого народа наводит на меня ужас" (458, 392, 411, 414).
Однако, констатируя бедственное хозяйственное, политическое и духовное состояние народных масс, их темноту и косность, первые социалисты в то же время гордились замечательными умственными и явственными задатками русского крестьянина. Герцен записывал в дневнике: "Ум блестит в глазах, вообще на 10 мужиков, наверное, восемь неглупы и пять положительно умны, сметливы и знающие люди... Они не трусы - каждый пойдет на волка, готов на драке положить жизнь, согласен на всякую ненужную удаль" (406, 363). Он часто задумывался об этих замечательных задатках народа (406, 214, 216-217, 285-286). "Славный народ - сколько надежды на эти умные, развязные, бойкие физиономии" (406, 305). Герцен не сомневался в том, что и русский народ вырастет из своего младенческого состояния. "Взглянул бы на тебя, дитя - юношею, но мне не дождаться, благословлю же тебя хоть из могилы" (406, 214). Важно, что он и в современной жизни видел, как на огромной территории России выделяются местности, где мужик ушел вперед в своем развитии (409, 22). И Белинский еще в 1842 г. писал, что у крестьянина много природного ума (387, 231). "... Русский народ - один из способнейших и даровитейших народов в мире", - утверждал критик уже в самом конце 1847 г. (391, 371). Белинский лучше Герцена видел, что развитие ума и просвещение русского крестьянина обусловлено прогрессом экономики страны, промышленности, путей сообщения, влиянием городской жизни. Цивилизация, - писал критик в 1844 г., - сделала крестьянина "бойчее, развязнее, промышленнее, так сказать, способнее ко всякому делу, находчивее, предприимчивее, смелее" (389, 155-156). Когда критик хвалил в начале 1847 г. умный XIX век за просвещение не только капиталистов, но и работников (391, 112-113), он имел в виду и Россию, поскольку верил, что и в России цивилизация возвысит народ до просвещенного общества (391, 202).
Если весной 1841 г. Белинский с горечью отмечал, что мужик, говоря "ученье свет, неученье тьма", грамоту охотно предоставляет знать вместо себя подьячему, то летом 1844 г. он уже писал: "Народ, не переменив костюма, значительно переменился в том отношении, что грамотка заняла у него место в числе не только высокоуважаемых, но и страстно желаемых предметов. Многие зипуны учатся грамоте... Книга для русского простолюдина со дня на день более и более делается почти потребностью, хотя еще и бессознательною" (389, 258-259). Это критик доказывал и полемизируя с Гоголем (391, 70), и в рецензии конца 1847 г. (391, 370).
Такие раздумья о бедственном положении народных масс и гордость их ролью в истории России, их замечательными умственными нравственными задатками были главной побудительной причиной напряженнейшей теоретической деятельности первых социалистов, их блестящей пропаганды своих идей, величественной и трагической борьбы за реализацию их.
Народная, крестьянская культура оказала решающее влияние на складывание и практически наиболее важного компонента социальной программы Герцена, Огарева и Белинского - их представлений о способах преобразования страны, ответа на вопрос "что делать?" Поиски такого ответа и содержание его определялись, в конце концов, их оценкой действительности, положения народных масс и общества. Раздумья о соотношении сил народа и общества вызывали глубокий интерес Герцена и Огарева к опыту революционного выступления декабристов. Автор уже имел возможность показать, что мнение известного знатока творчества Белинского Ю.Г. Оксмана о том, что критик лишь отрицательно относился к наследию декабристов, недостаточно обосновано. Во всяком случае, к середине 40-х годов Белинский улавливал их значимость для своего времени (838, 95-97).
В складывании демократической революционности Герцена, Огарева и Белинского особенно велико значение опыта революционной борьбы народов Запада, в первую очередь - Великой французской революции и пролетарского движения 30-40-х годов XIX в. (838, 99-111). В свете такого опыта осмысливались и перспективы выступления русского крестьянства. В монографии, посвященной возникновению утопического социализма в России, автор показал, что в рассуждениях Герцена и Огарева еще с начала 30-х годов можно встретить, с одной стороны, в связи с высокими оценками нравственных достоинств и умственной одаренности трудящихся масс надежды на активное участие их в освобождении страны, а, с другой стороны - печальную, а иногда проникнутую отчаянием констатацию их темноты, дикости, враждебности прогрессу. В разные времена то одна, то другая тенденция становилась господствующей, но они сопутствовали всей истории русской революционной донаучной мысли - от Радищева до народовольцев. С этими двумя тенденциями мы встречаемся и у Белинского. Более сильные материалистические тенденции социологии критика позволяли ему лучше улавливать противоречивые процессы жизни и классовой борьбы народных масс. И у него мы встречаемся с мрачной констатацией темноты и косности народа без сколько-нибудь определенных надежд на будущее. Чаще всего с этим можно встретиться в его переписке, хотя такие настроения и мысли отражались и в печатных произведениях (388, 46; 391, 31). "Народ - вечно ребенок, всегда несовершеннолетен" (конец 1847 г.) (391, 363). Однако остановиться на таком пессимизме критик не мог. Сама жизнь и борьба трудящихся заставляли все пристальнее и глубже присматриваться к тому, что происходило в массах. На опыте борьбы пролетариев Запада Белинский заключал, что само горе учит угнетенных уму-разуму (388, 173). Это близко к той диалектике, в которую верил еще Радищев: "Из мучительства рождается жизнь". Жизнь, казалось, подтверждала такие надежды. Летом 1847 г. критик писал Гоголю о том, что правительство хорошо знает, сколько крестьяне ежегодно "режут" помещиков (391, 213). В связи с такой активностью масс критик в конце 1847 г. уже считал, то у правительства хватит предусмотрительности, чтобы освободить крепостных сверху (393, 436-439).
Материалистические тенденции социологии Белинского позволяли ему с середины 40-х годов улавливать развитие крестьянства не только под воздействием горя и страданий, но и в результате воздействия экономического прогресса страны (387, 155-156). С ним критик связывал тягу мужика к грамоте, к книге (389, 258-259). Однако до действительного просвещения русского народа было еще очень далеко. Крепостная Россия была задавлена и молчала, а впечатления, полученные во время поездки в 1847 г. на Запад, убедили Белинского, что и во Франции, и в Германии трудящиеся еще "дети". На что же тогда надеяться? Все-таки только на революцию. Разве английскую или Великую французскую революции делал просвещенный народ? Скорее всего, именно в связи с подобными размышлениями критик в своей рецензии (о литературе для народа), относящейся к самому концу 1847 г., писал: "Народ - вечно ребенок, всегда несовершеннолетен. Бывают у него минуты великой силы и великой мудрости в действии, но это минуты увлечения, энтузиазма. Но и в эти редкие минуты он добр и жесток, великодушен и мстителен, человек и зверь" (391, 369). Хорошо видя косность и невежество народа, Белинский, тем не менее, не сомневался, что и, находясь в таком состоянии, народ представляет собой могучую силу истории, и деятели освободительного движения должны обязательно изучать ее (391, 369). Белинский готов приветствовать революционное выступление и такого "народа-ребенка". Но будет гораздо лучше, если этого "ребенка" просветить. В процитированном высказывании мы встречаемся с переплетением двух, упоминавшихся выше, линий в рассуждениях критика о роли народа в истории. Категорически заявив, та "народ - вечно ребенок", критик далее доказывал, что и отсталый русский народ растет, ибо он один из способнейших народов. "Трудно было ему сдвинуться со своей стоячести в первый раз, но сдвинувшись, он уже не может не идти" (391, 370-371). Наличие в упоминавшейся выше рецензии утверждения, что народ - всегда несовершеннолетен, принятие революции такого народа и убеждение в неудержимости уже начавшегося развития русского народа весьма знаменательно.
По мнению В.Е. Иллерицкого, Белинский в последние годы своей жизни полагал, что необходимые для страны преобразования "могут быть осуществлены самими народными массами, созревшими для активной творческой деятельности" (674, 103). На самом деле развитие великого критика к пониманию роли народа в истории вообще и возможностей русского народа было сложнее. Последняя, зафиксированная на бумаге мысль Белинского о роли трудящихся масс в истории, полна пессимизма. "Где и когда народ освободил себя? Всегда и все делалось через личности" (393, 467-468). Но если вспомнить, то подобный пессимизм был не новым явлением, и что вера великого критика в самодеятельность масс возрастала по мере роста их просвещенности, активизации их хозяйственной деятельности и классового протеста, то можно сказать, что в целом его взгляды эволюционировали в направлении все большего понимания исторического значения деятельности трудящихся.
Такая, складывавшаяся под воздействием жизни и борьбы трудящихся, эволюция оценки перспектив их революционного выступления обуславливала и понимание Герценом, Огаревым и Белинским задач деятелей освободительного движения. "Только в одной литературе, несмотря на татарскую цензуру, есть еще жизнь и движение вперед", - писал критик (391, 217). Видя в литературе наиболее действенное средство пробуждения общества, главной задачей ее он считал консолидацию прогрессивных общественных сил и формирование передового общественного мнения (390, 432; 391, 32-33, 302). Отсюда титаническая борьба Белинского и его единомышленников за литературу, которая реалистически отображала бы жизнь, помогая осмыслить ее с позиций "диалектического реализма". Генеральная задача такой литературы, как доказывал критик в Письме Гоголю - "пробуждение в народе чувства человеческого достоинства" (391, 213), пропаганда гуманизма в самом глубоком его понимании. Объясняя читателям, чем особенно замечательна одна из лучших повестей 1847 г. "Кто виноват?" Герцена, критик видел важнейшее ее достоинство в гуманности. "Гуманность есть человеколюбие, но развитое сознанием и образованностью... Вот это-то чувство гуманности и составляет, так сказать, душу творения Искандера. Он ее проповедник и адвокат" (391, 319-320).
Пропаганда гуманизма и "европеизации" страны (развития промышленности, торговли, просвещения) были необходимы для того, чтобы передовое общество стало действенной силой борьбы за освобождение трудящихся. В то же время, ориентируясь на народную революцию и осознавая косность масс, революционные социалисты решали вопрос, как содействовать росту, возмужанию "народа-дитяти". Критик и в "Отечественных записках", и в "Современнике" много внимания уделял проблеме просвещения народа. Мужика, доказывал он, "полезно обучить грамоте и счету", умению пользоваться барометром и культуре садоводства. Заметим, что критик хотел такого просвещения, которое подняло бы производственную культуру крестьянского хозяйства. Это еще не было прямой ориентацией на революции. Характерно, что в качестве лучших образцов литературы для народа критик рекомендовал издававшееся либеральными просветителями В.Ф. Одоевским и А.П. Заблоцким "Сельское чтение". Но одновременно Белинский считал первостепенной задачей гражданское и эстетическое воспитание трудящихся - чтобы мужик вместо вздорного "Бовы-королевича" читал Крылова. Нужно помочь ему понять историю своей родины (389, 154-156; 391, 369-370). Главное же - "пробуждение в народе чувства человеческого достоинства". Это генеральная линия пропаганды и в обществе, и в народе. Здесь мы уже имеем дело с "дальним прицелом" просветительной пропаганды на революцию, поскольку народ, осознававший свое человеческое достоинство, не позволит держать себя в рабстве. Маркс в эти же годы писал, что для пролетариата чувство человеческого достоинства важнее хлеба насущного (11, 204-205). Весьма интересной в этом отношении была и попытка Огарева создать в своих имениях политехническую школу. Ее устав предусматривал образование крестьянских детей путем привития им здравых понятий об окружающем мире и воспитание "личного достоинства человека", очеловечение их (458, 7-8).
Как видим, ответ на вопрос "что делать?" в социальной программе Герцена, Огарева, Белинского также складывался под решающим воздействием опыта жизни и борьбы народных масс России, опыта, осмысленного в свете истории революционного движения трудящихся Запада и передовой западной мысли.
Что касается такого компонента социальной программы Герцена, Огарева, Белинского как общественные идеалы, то, как известно, под воздействием опыта исторического развития народов Запада и идей выдающихся западных утопических социалистов Герцен и Огарев еще с начала 30-х годов стали социалистами. Для Белинского социализм стал "идеею идей", "альфою и омегою веры и знания" с начала 40-х годов (393, 66). В плане настоящей темы примечательно, как углубляются их идеалы под воздействием русской действительности, в том числе и опыта жизни и борьбы народных масс. Особенно заметно это в развитии разночинца Белинского, а также Огарева, наиболее компетентного из них в состоянии сельского хозяйства.
В.С. Нечаева резонно обращает внимание на большое значение в идейном развитии Белинского его поездки со Щепкиным по России и Украине в 1846 г. Многое увидел критик собственными глазами, наблюдая наиболее развитые районы и центры страны. Обзор русской литературы, написанный в декабре 1846 г. и опубликованный вначале 1847 г., можно рассматривать как начало нового этапа в самом подходе Белинского к общественным идеалам. "У себя, в себе, вокруг себя, вот где должны мы искать и вопросов и их решения" (391, 32). В связи с углублением материалистических тенденций социологии критика в начале 1847 г. он писал, что XIX век обнаруживает собственность как основу общественной жизни. Важнейшие факторы общественного развития он видит в развитии промышленности и торговли, путей сообщения, особенно, железных дорог. С лета 1847 г. Белинский пришел к выводу, что господство буржуазии, руководящей развитием торговли и промышленности, не случайность, а историческая закономерность. Ему все яснее становилась неизбежность и прогрессивность и для России такого устройства общества, которое гарантировало бы собственность, права и свободу личности. Об этом он писал в письме к Гоголю; все это увязывалось с перспективами буржуазного развития, с процессом превращения русских помещиков в буржуа (393, 468). В связи с таким ходом мыслей Белинский в феврале 1848 г. иронизировал над верой Бакунина в то, что сам народ, такой, какой он есть, сможет внезапно достичь социализма, что жившие в русских лесах волки соединятся в благоустроенное государство, заведут у себя сперва абсолютную монархию, потом конституционную и, наконец, перейдут в республику" (393, 468).
Признание Белинским полезности буржуазного развития России и его выпады против социалистической маниловщины западных утопистов дали основание многим серьезным исследователям, начиная с Плеханова, говорить об отходе критика в последний год его жизни от социализма. Это не соответствует фактам. Утверждая в своем обзоре русской литературы 1846 года, что нужно в себе и вокруг себя искать и вопросов, и их решений, Белинский в то же время с глубоким уважением намекал именно на идеи социализма, когда писал: "Теперь Европу занимают новые великие вопросы" (391, 32). Идеал Белинского, выраженный в письме к Гоголю - "братство между людьми" (391, 214). Критик хорошо знал, что в капиталистическом обществе такое братство невозможно. В самом конце 1847 г. в последней своей крупной работе "Взгляд на русскую литературу 1847 года" Белинский писал: "Высочайший священный интерес общества есть его собственное благосостояние, равно простертое на каждого из его членов" (391, 311). Яснее в подцензурной статье невозможно было высказать свои симпатии к социализму. Показательно в этом смысле и отношение Белинского к В.А. Милютину. Молодой политэконом выступил тогда с серией статей, в которых глубоко вскрывал противоречия капитализма, пропагандировал идеи западных социалистов и, в то же время, убедительно показывал их утопичность. Великий критик очень высоко оценивал статьи Милютина, привлек его к работе в "Современнике", и, познакомившись поближе, полностью одобрил его направление.
О том, что признание прогрессивности для России 40-х годов XIX в. буржуазного развития само по себе не означало отказа от социалистических конечных идеалов, свидетельствует и аналогичное развитие идеалов Огарева. Е.М. Филатова и С.С. Мелентьев, не обратив должного внимания на взгляды Огарева до 1856 г. и его эволюцию в связи с принятием "русского социализма" Герцена, полагают, то Огарев, в отличие от Герцена, не понял закономерности и прогрессивности капитализма. Поэтому, как считает Е.М. Филатова, Огарев еще более упорно, чем Герцен, отстаивал мнение о самобытности общинной России и возможности для нее миновать капитализм (1059, 274-276; 818, 71-72).
Однако сопоставление взглядов Герцена и Огарева до 1846 г. приводит к прямо противоположным выводам. В отличие от Герцена, Огарев до своей эмиграции признавал закономерность и прогрессивность буржуазного развития и отказывался видеть в общине зародыш социализма. Поэтому он, как и Белинский, не только готов был видеть прогресс в развитии буржуазных отношений в России, но и пытался сам содействовать такому прогрессу. В июне 1847 г. он писал Герцену за границу о своем решении: "Два выхода предстояло: уныние и Praxis. Я страстно и весело перешел в практическую деятельность... Я решился на труд хозяина... с полным расчетом на резкое изменение хозяйства и приобретение огромных средств" (458, 405-406). Спустя месяц он развивал эти же мысли: "Назначение русского помещика... быть просто индустриалом... С учреждением ферм ... хлебопашество и промышленность сильно продвинутся. Может быть, я - как первый - разорюсь на этом, беда не велика, путь проложен... истина свое возьмет" (456, 406-409). В своих печатных выступлениях Огарев также высказывал мысль о политико-экономической несостоятельности крепостнических отношений и выгоде свободного найма работников (458, 104).
Огарев пытался на практике показать полезность и прогрессивность превращения русских помещиков в буржуазию - отпустил больную часть своих крестьян на волю, стремился заменить крепостной труд наемным, хотел наладить в своих имениях фабричное производство, одновременно предполагая при помощи политехнической народной школы, больницы просветить и воспитать своих крестьян для новой жизни (966, 80-81; 963, 76-85). Как свидетельствует вся дальнейшая эволюция взглядов Огарева, такая "буржуазная" его практика вовсе не означала отказа от конечных социалистических идеалов.
В литературе недостаточно оценено то обстоятельство, что Герцен, Огарев и Белинский не оставили сколько-нибудь детально разработанных проектов социалистической организации общества, хотя сами они придирчиво, особенно Белинский, с его отвращением к идеалистической "маниловщине", критиковали проекты западных социалистов. Думается, что дело не только в цензурных условиях и соображениях конспирации. Отношение к идеалам и в подцензурных произведениях было легче выразить, чем мнение о самодержавии. В отсутствии сочинений русской "Утопии" своеобразно выразилась сила и ясность общественной мысли Герцена, Огарева и Белинского, стремившихся лишь уловить направление общественного прогресса и не пытавшихся сочинять планов, по которым должны будут жить потомки.
Изложенное об отношении Белинского и Огарева к перспективам буржуазного развития России позволяет сказать, что трезвый учет уровня социально-экономического развития страны и состояния народных масс позволил им впервые в истории русской революционной социалистической мысли задуматься о программе-минимум и программе-максимум. Выше было замечено, что ориентация на социализм была принята выдающимися русскими мыслителями в результате обобщения опыта исторического развития народов Запада, под воздействием западной социалистической мысли; примечательно, что все более ясное понимание особенностей исторического развития России и судеб народных масс не изменило конечной социалистической ориентации, это тоже результат воздействия народной культуры, веры Огарева и Белинского в то, что и для русского крестьянства с его замечательными духовными задатками социализм является естественным результатом исторического прогресса.
Особого рассмотрения заслуживает вопрос о влиянии крестьянской культуры на эволюцию общественных идеалов Герцена. Хорошо известно, что его "русский социализм" обосновывался опытом общинной жизни крестьянства. Однако известно и то, что Герцен стал социалистом раньше, чем задумался об особенностях русской общины. Вместе с тем, еще Г.В. Плеханов констатировал, что важнейшие компоненты "русского социализма" зародились в герценовских раздумьях еще до революции 1848 г. (899, 417-419). И.В. Порох, подводя итоги изучения этого вопроса, подчеркивает в согласии с Герценом-историком, что своим возникновением названная теория обязана не Гакстгаузену и славянофилам, а народному быту и социалистическим учениям Запада (915, 154, 160). Исследователь соглашается с Ш.М. Левиным и А.И. Володиным в том, что для Герцена, улавливавшего утопизм западных социалистов, русская община была материальной основой социализма (915, 165-166). К этому хочется добавить, что несостоятельный тезис о славянофильском и даже гакстгаузеновском происхождении "русского социализма" гносеологически объясняется смешением вопроса о каналах информации Герцена об общине с вопросом о теоретическом обобщении этой информации. Концепция Герцена может быть верно понята лишь как часть всей системы его философских и общественных взглядов. Информацию об общине Герцен черпал и в спорах со славянофилами, и от барона Гакстгаузена. В мае 1843 г. он записывал в дневнике впечатление от разговора с Гакстгаузеном, который видел в общинности важный элемент, сохранившийся из глубокой древности. Элемент, который следует развивать в соответствии с требованиями времени, поскольку индивидуальное освобождение сделает каждую крестьянскую семью беззащитной против хищного чиновничества и полиции (406, 281-282). Снова и снова, полемизируя со славянофилами, Герцен задумывался о сельской общине, признавая в ней архаизм (406, 288, 344, 363). Надежды на социалистические возможности общины стали брать верх с осени 1846 г. В ноябре 1846 г. Огарев уже писал Н.А. Герцен: "У Александра есть вера, по которой он симпатизирует с Аксаковым; у меня ее нет, да и довольно прокатиться из Москвы в деревню, чтоб дорога вытрясла остатки ее" (458, 383). Поэтому в марте 1847 г. он и писал Герцену уже за границу: "Ты не знаешь деревни". В декабре 1847 г. в пятом письме из Франции и Италии, написанном в Риме, Герцен, видя в деревенской коммуне Европы только удобство для полиции и подчеркивая глубокую противоположность богатых и нищих членов коммуны на Западе, писал: "Да здравствует, господа, русское село - будущность его велика" (409, 74). Следует отметить противоречивость концепции Герцена с самого ее зарождения. Поскольку она исходит из жизни народа, здесь мы встречаемся с материалистической тенденцией, а поскольку для Герцена главное в жизни крестьянства - общинные нравы, это исторический идеализм. Большая "трезвость" в оценке общины не только Огарева, лучше знавшего село, но и Белинского, пожалуй, связаны с несколько более заметными материалистическими тенденциями их социологии.
Критик не склонен был усматривать в общине что-либо, кроме остатка времен неразвитости, свойственного и другим отсталым народам - жителям Индии, Океании (390, 198-199; 391, 266-267). Огарев писал в неопубликованном проекте народной политехнической школы, не позднее лета 1847 г.: "Наша община есть равенство рабства". Поэтому он считал необходимым при помощи воспитания детей из народа содействовать сокрушению этого оплота косности (458, 9-10).
Споры Герцена, Огарева и Белинского о сельской общине еще до 1848 г. свидетельствуют не только о том, как важен был для становления "русского социализма" этот феномен крестьянской культуры, но и о том, какое значение все трое придавали опыту народной жизни, разрабатывая свои общественные идеалы.
Обобщая характеристику социальной программы первых революционных социалистов, нетрудно заметить, что гносеологически она порождена теоретическим мышлением, исторически выросшим из того рационализма, который обосновывал социальные программы народного вольнодумства и социальную программу не только раннего, но и зрелого Шевченко.
В оценке действительности характеристика Герценом, Огаревым Белинским хозяйственного, политического и культурного состояния народных масс, паразитической власти помещиков и чиновников, роли церкви была подобна тому, что думали об этом народные вольнодумцы.
Не менее показательно совпадение у революционных социалистов и народных вольнодумцев представлений о способах преобразования страны: просвещение с пробуждением чувства человеческого достоинства и перспектива народного восстания.
Совпадали в своей буржуазно-демократической сущности и общественные идеалы программы-минимум Огарева и Белинского с общественными идеалами народных вольнодумцев. Что касается конечных социалистических идеалов, то они не только Шевченко, но и Герцену, Огареву, Белинскому представлялись естественным развитием идеалов буржуазно-демократических.
Можно подумать, что социальная программа Герцена, Огарева, Белинского выросла из социальной программы народных вольнодумцев в результате осмысления ее в свете опыта всемирной истории и достижений современной социологии. Но социальная программа революционных социалистов генетически вовсе не восходит к программе народных вольнодумцев, просто и те, и другие сосредотачивали внимание главным образом на судьбах народных масс и оценивали жизнь с очень близких, родственных точек зрения. А вот точка зрения революционных социалистов, как было показано, определилась под сильным воздействием народной культуры.