НАРОДНЫЕ ИСТОКИ РЕВОЛЮЦИОННО-ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО СОЦИАЛИЗМА В РОССИИ-14
(ОТ КРЕСТЬЯНСКОЙ ПРАВДЫ К ГУМАНИЗМУ А.И. ГЕРЦЕНА, Н.П. ОГАРЕВА, В.Г. БЕЛИНСКОГО)
Глава 4. "Трудовая" правда
Встречается тенденция в самом понятии "трудовое начало" (обычного права) усматривать народническую ошибку. Однако, она таилась не в констатации убеждения патриархального крестьянина в том, что труд является единственным, всегда справедливым источником собственности, а в непонимании значения процесса "раскрестьянивания" (разных правд у разных крестьян), в выводах о значении "трудовой" правды для политической борьбы тех лет.
Главные трудности исследования правды, пожалуй, в ее многозначности. Тем важнее уяснить, что правда-справедливость вовсе не идеал небесной "прописки", а обыденная действительность, детерминированная услугообменной экономикой общины. Многочисленные свидетельства, в том числе и таких авторитетнейших современников, как П.П. Семенов-Тянь-Шанский, С.В. Максимов, Глеб Успенский говорят о том, что даже в пореформенной общине, в условиях ускорения ее разложения самое главное в материальных условиях ее бытия - пахотные земли, сенокосы, лесные угодья развертывались по-правде (287, 163; 295, 163; 340, 94; 804, 90-92; 1047, 190). Правда таила абсолютно необходимое для мелкого, неустойчивого дворохозяйства добрососедство. "Правду похоронишь, и сам из ямы не вылезешь". С помощью своей "трудовой" правды крестьянин и пытался разобраться во всех сложностях общественных отношений. Однако, в сознании крестьянина правда вовсе не образовывала какой-то теории, доктрины. Присматриваясь к бытийной ориентации крестьянина (в отношениях к труду и к людям) нетрудно обнаружить устойчивые убеждения, порожденные образом жизни "мира", которые правомерно квалифицировать как коренные представления крестьянской правды.
Отношение к труду
Труд, - писал К. Маркс, - "вечное естественное условие человеческой жизни, и потому он независим от какой бы то ни было формы этой жизни, а напротив, одинаково общ всем ее общественным формам" (18, 195).
Констатируя в обычном праве крестьянства остатки "родового начала" (распределение по происхождению, по родству), А.Я. Ефименко доказывала, что господствующим становится убеждение в том, что единственным справедливым источником собственности является труд (650, 139). С этим были согласны тогда многие исследователи. С.В. Пахман, однако, обращал внимание на то, что при жизни отца имущество распределялось не по труду, а в соответствии с волей большака (890, 5-6, 22). В нашей литературе Н.А. Миненко пришла к заключению, что и по смерти отца при разделе имущества в русской крестьянской семье Сибири решающее значение имело кровное родство, а не трудовое право (835, 306-307). Что касается патриархальной семьи, то, по верному замечанию известного украинского этнографа Ф. Рыльского, здесь обычно родовое и трудовое начала не расходились, так как все сыновья работали и наделялись как в соответствии с кровным родством, так и по труду (977, 229). Но главное добро - земля делилась "миром" и соседями по способности к труду. С.И. Семенов резонно заключил, что если распределение в семье было уравнительным, то в общине - по труду (1006, 18).
Об отношении крестьянства изучаемой эпохи к труду сохранились многочисленные, хотя и не однозначные, свидетельства. Многие современники нередко с удивлением констатировали самоотверженный труд "с детской любовью и привязанностью к своей земле", в самых неблагоприятных обстоятельствах крайней бедности (белорусы и литовцы Биленской губернии) (301, 250). "Здешний народ трудолюбив до крайности" (Харьковская губерния, Старобельский уезд) (342, 5-6). "Первый... и любимый промысел здешних жителей есть хлебопашество", - сообщал корреспондент из Пошехонского уезда Ярославской губернии (277, 13). "Пользуясь хорошим здоровьем... здешние крестьяне проводят все время года в трудах, которые у них обратились с одной стороны в привычку и развлечение, с другой к ним приучила необходимость ежедневного попечения о доме и содержании семейства своего", - сообщал о своих прихожанах священник села Сурово Новосильского уезда Тульской губернии. Он писал о телесной силе крестьян, "ловкости и проворстве, охоте к физическим трудам, чистоте, прочности и красивости изделий, тщательном обрабатывании и содержании полей" (136, 6). Подобных свидетельств немало (334, 99; 275, 122; 199, 42, 78-79).
Отношение к труду массового сознания самого крестьянства хорошо выражено в фольклоре. Вся суровая жизнь учила: "Работа и поит и кормит" (260, 143), "Соха наша кормилица" (128, 3), "На ремесла не надейся, а больше хлеба насевай, и как будет хлеб да живот (скотина), так и без денег проживешь" (132, 12). "Добре роби, добре й буде" (112, 2), "Праця робить багача" (251, 325), Трудолюбие освящалось богом - "Бог труды любит" (255, 512), "Кто рано встает, тому бог подает" (255, 508; 260, 177; 252, 285). О хорошем работнике говорили, что у него "в руках дело огнем горит" (255, 137), а о плохом, что он и "могилы не стоит" (255, 505). "Ледачого і в церкві б'ють" (262, 59), "Плохой хозяин", "Ледащо" на Украине были злейшими ругательствами (193, 90; 178, 288). "На козака худа слава, що робить не вмеє", - пелось в украинской народной песне (240, 143). И русские крестьяне презирали тунеядство. Муж за леность мог высечь жену перед всем "миром" (264, 157).
Для объяснения такого отношения крестьянина к труду много сделала М.М. Громыко в интереснейшей книге о трудовых традициях русских крестьян Сибири. Правда, в отличие от сибиряков, большинство русского, украинского и белорусского населения села в европейской части страны были опутаны крепостным правом, но общими для всего патриархального крестьянства были условия жизни сельской общины. При всей обособленности каждого дворохозяйства, в селе все знали друг о друге, и труд каждого носил своеобразный общественный характер, так как проходил на глазах у всех. Отсюда неизбежные сопоставления трудолюбия и качества работы каждого, психология соревнования. Весьма наглядным такое соревнование было во время косовицы, особенно косьбы сена на общих лугах. Косовица относилась едва ли не к труднейшим сельскохозяйственным работам. Но воспринималась она как праздник, ей было посвящено множество народных песен (279, 36). "Ціп - робота, а коса охота", - гласила украинская пословица (978, 351). Не случайно, пожалуй, наиболее художественно совершенные страницы всей мировой литературы об увлеченном труде написаны Львом Толстым именно о косьбе сена патриархальным крестьянином ("Анна Каренина").
Каждое хозяйство должно было время от времени прибегать к помощи большого количества односельчан - при постройке избы, вывозе навоза на поля, уборке урожая, трепании льна, сечке капусты на зиму. В таких случаях хозяин обращался либо к сельскому сходу, либо просто к нужному количеству соседей. Шли на такие помочи, толоки, "назимь возить", капустники охотно, каждый и сам рассчитывал на помощь в подобных случаях (340, 129; 304, 368). Состоятельный хозяин при этом кормил и ставил умеренную выпивку. Работа кончалась песнями, танцами, своеобразным праздником труда. Вывоз навоза был трудной работой, но воспринималась она в таких случаях как "чистый праздник", особенно молодежью и детьми, и называлось это характерно: "в назимь играть" (234, 315). Женщины и девчата собирались по вечерам в одной избе на свои работы. И в этом случае труд был на глазах у всех сопоставимым. Естественно, шло соревнование, формировалось могучее общественное мнение общины о лучших и никудышных работниках и работницах (603, 46; 604, 92), "Каждый старается не отстать от других в работе, чтобы не считаться односельчанами нерадивым..." (365, 200). Иногда соревнованию в труде придавали подчеркнутую наглядность. В описании местечка Александровки Черниговской губернии рассказывается, что при бедности и трудолюбии крестьян у них на все занятия имеются песни, в которых хвалится хорошая работа и порицается плохая. Например, выполов свои грядки, поют об этом, высмеивая отстающих: "Ой, чий то лен за горою заріс зіллям з лободою? Той то лен за горою (вставляется имя соседки). За чим вона не сполола? То за тим, то за сим, за сном частим, гy-y!" Последнее "Гу" поется особенно громко, чтобы соседка слышала (282, 327-328, 333).
М.М. Громыко убедительно показывает, как трудовые традиции крестьянства освящались его религией (обосновывались мировоззрением) (605, 130). В отличие от двойственного отношения к труду в каноническом христианстве, видевшем в труде наказание за грехи праотцов, в крестьянской религии, как гласила украинская народная песня, "Сам господь бог за плужком ходить, пресвята діва їстоньки носить" (236, 424), а святые - образцовые работники (225, 326). Обожествление крестьянского труда, такая мировоззренческая его подоплека помогает понять и его поэтизацию. На нее обращал внимание еще Глеб Успенский, считавший, что в пореформенном селе она уже иссякала (1048, 28-32). Об этой же поэзии крестьянского труда писал и Ф. Рыльский (977, 304). Она хорошо выражена в таком мировоззренческом жанре фольклора как пословицы и поговорки, а также в народных песнях. "Степ, поля, розкіш моя" (262, 197). Переосмысленная древняя пословица гласила "У полі дві волі" (262, 197). Труд на просторе такой воли и побуждал сравнивать хорошо скошенное сено с красотой драгоценностей: "Один жемчуг - сіно" (262, 199), и даже женскую красоту определять с помощью сена: "Гарна, як сіно в годину (262, 162). О хорошо распаханной ниве украинский крестьянин говорил: "Така люба рілля, що й дитина виросла, колиб посадив" (178, 146). А в Белоруссии приговаривали: "Чия ото нивка, люба би йому днинка, а хто ее орав, горазд би ся мав, а хто ее сняв золотом би веяв, а хто ее смочив на серце бы скочив" (259, 677).
Поэзия крестьянского труда наглядно проявлялась в праздничности начала и окончания важнейших работ, праздничном характере помочей, толок, косовицы, "игры" в назимь, полотушек, потрепушек, капусток, супрядок и других трудовых собраний работников. Первый выезд в поле у крестьян Сибири, - пишет М.М. Громыко, - был сопряжён с торжественным и сложным обрядом, которому мог позавидовать любой церковный праздник (605, 86-87). Это было характерно и для Европейской России, Украины и Белоруссии (318, 82-83). По свидетельству А. Киркора, важнейшим деревенским праздником белорусов были "дожинки" - окончания жатвы. Он сопровождался торжественным ритуалом во главе с самой красивой девушкой-жницей с венком колосьев на голове (300, 270). Такие праздники с подобным ритуалом были широко распространены и в России, и на Украине (602, 37; 278, 131). Посвятившая обычаю помочей среди русских крестьян специальную статью М.М. Громыко пришла к заключению, что "четкой грани между трудовой и праздничной частью помочей не было" (602, 29). А с другой стороны, крестьянские праздники были насыщены поэзией сельскохозяйственного труда. В Тульской губернии, например, радостно празднуя приход весны, перед заходом солнца водили хороводы и пели: "Весна красна! На чем пришла? На чем приехала? На сошечке, на бороночке" (343, 14).
Таким образом, если присмотреться к крестьянской религии труда и его поэтизации, к светлому жизнерадостному его культу, можно разглядеть, что такое отношение к труду порождалось стихийно-материалистическим, рационалистическим пониманием его необходимости как условия благополучия и счастья, и воодушевлялось оптимистическим пантеизмом поэтической религии и религиозной поэзии.
Материалистическое объяснение поэзии крестьянского труда дано еще Глебом Успенским, первым обратившим внимание на эту особенность "удивительно своеобразного крестьянского миросозерцания". Он объяснял, что эта поэзия порождается крестьянским трудом на себя, в своем хозяйстве, а не на барина. В народной пословице об этом сказано: "Там ся ліниво працює, де пожитку не чує" (243, 91). Барщина не вызывала уважения. В украинской народной песне эпитафия гласила: "Ой не той тут лежить, що панщину робить, ино той тут лежить, що в войску служить" (229, 93). Один из корреспондентов РГО записал вошедшую в собрание Даля пословицу о работе на барина: "День в день, а топор в пень, смотрю не на работу, а на солнышко" (123, 46). Крайности крепостного гнета все чаще порождали настроения, выражавшиеся пословицей: "По правді роби, по правді й очі повилазять" (262, 130).
Вся растлевающая атмосфера разложения крепостничества подрывала традиционное трудолюбие крестьянства. И это хорошо отражено в этнографических описаниях целых местностей, уездов, пораженных хозяйственным упадком, пьянством, падением патриархальных нравов. "Наш народ лентяй, - говорил С.В. Максимову мезенский старожил, вспоминая времена, когда люди были предприимчивее и жили лучше (309, 23-27). И в Тверском уезде констатировали, что крестьяне бросают традиционное земледелие, уходят в извоз, дворничают в городах, все больше пьянствуют (305, 175-194). Жизнь учила: "От крестьянской работы не будешь богат, а будешь горбат (255, 719), "С трудов праведных не настроишь домов каменных" (317, 249), Отсюда истины: "Бог дасть свято, а чорт роботу" (114, 2; 250, 302), "Дай боже, щоб пилось та їлось, а робота і на ум не йшла" (255, 281). "Дело не медведь, в лес не уйдет" (255, 502). Это и дало основание П.И. Якушкину в своих путевых письмах с горечью заметить о том, как в крепостной России мало уважают труд (366, 276).
Противоречивое отношение массового сознания крестьянина к труду - отражение процесса "раскрестьянивания" еще в предреформенные десятилетия, однако тогда патриархальное крестьянство составляло еще основную массу сельского населения и его уважительное отношение к труду предопределяло еще один компонент крестьянской правды - отношение к собственности (крестьянской патриархальной).
Отношение к собственности
"... Ни о каком производстве, а стало быть, ни о каком обществе, не может быть речи там, где не существует никакой нормы собственности", - писал К. Маркс (16, 714). Прослеживая историю собственности, он доказывал, что при возникновении общества работник относился к объективным условиям своего труда как к своей собственности - "это и есть природное единство труда с его вещными предпосылками" (24, 461). Причем, вначале присвоение земли предшествовало труду, являлось его предпосылкой. Люди начинали трудиться сперва на естественно возникшей основе, а затем уже создавались исторические предпосылки труда (24, 473-487). Первой предпосылкой земельной собственности был, прежде всего, естественно сложившийся коллектив - первобытное стадо, родовая община. В этом случае люди относятся к земле как к собственности коллектива. Каждый отдельный человек является собственником или владельцем только в качестве звена этого коллектива (24, 462-463).
Феодальной собственности свойственно приносить феодальную ренту. Поскольку община была "локальным микрокосмом", социальным суборганизмом со своими базисом и надстройкой, у крестьянина были свои представления о собственности, сильно отличавшиеся от государственного феодального права. С глубокой древности по традиции земля, леса, воды, сенокосы были божьими, государевыми (со времени возникновения государства), а, следовательно, находились во владении тех, кто их возделывал. Еще по Судебнику 1497г. государевы земли признавались в крестьянском пользовании. "Для черных крестьян утверждение, что земля - государева... почти равносильно тому, что она - крестьянская (отсюда выражения - "земля наша", "волостная") (1071, 182-183, 205, 264-265). Не только в Сибири до конца XIX в. крестьяне осваивали по своей инициативе ранее непаханые или непригодные для пашни земли, но и в Европейской России, и даже в центре ее общинники культивировали ранее непригодные для земледелия участки, которые становились их "собиной" (в разных местностях такие "нивки" назывались по-разному) и не вошли в общинные переделы (277, 13; 293, 76). Традиции права освоения земли в сочетании с правом ее возделывания убеждали крестьян в справедливости и, следовательно, законности их владения ею, их права собственности на нее. Поэтому в критический момент ожидания реформы 1861г. тамбовские крестьяне в прошении к царю (а с ним говорили "как на духу", как с господом) писали, что земля - наша собственность, так как мы ее из поколения в поколение возделывали нашими трудами (162, 161). Для крестьянина труд - основа собственности, - констатировала А.Я. Ефименко (650, 143). Об этом писали и исследователь украинского обычного права П.П. Чубинский, и Ф. Рыльский (1092, 701; 982, 164).
Таким образом, в крестьянском сознании труд и собственность были логически, рационалистически увязаны.
Говоря о крестьянской собственности, следует учитывать ее структуру. Основой ее была "земля святая". В Сибири, где крестьянин был наиболее свободен от крепостничества, она, по крестьянским представлениям, принадлежала общине (605, 305). И на Украине, где семья достигла большой автономии, семейные разделы, в конце концов, контролировали сельские сходы и соседи; отец не мог лишить сына его трудового права на землю (980, 204). И в центре Европейской России распределение наследства, земли и застроенных дворов, контролировала община (340, 135).
Помимо пахотных земель большое значение в крестьянском хозяйстве имели сенокосы, лесные угодья, водоемы с рыбой. Они часто были во владениях помещиков и самого государства, а те, которыми пользовались крестьяне, находились в ведении общины. Перед силой государства, поддерживавшего помещиков, приходилось смиряться, но господствовало убеждение, что леса и водоемы божьи (293, 222; 650, 145) (т.е. должны принадлежать всем), что прочно держалось в крестьянском сознании и подкрепляло убеждение, что пахотные земли тоже должны быть "мирскими" и во владении тех, кто их освоил. Поучительно, что при глубочайшем уважении патриархального крестьянина к трудовой собственности, несмотря на все строжайшие меры правительства и помещиков, самые совестливые крестьяне ловили рыбу в запретных водах и рубили лес как божье и, следовательно, общее достояние (1045, 276; 1124, ХХХIII; 293, 22; 650, 145; 983, 164-166).
На основе земельного владения и общинных угодий центром дворохозяйства была изба, хата со службами, скотом во дворе и, обычно, прилегавшим огородом. Не забудем, что изба возводилась с согласия и с помощью "мира". И все же это, своего рода - символ экономической обособленности дворохозяйства. "Чье поле, того й воля" (116, 4), а в связи с этим своим полем "Чия хата, того й правда" (243, 106; 262, 186). Земля и дворохозяйотво (недвижимое имущество) - первое условие возможности бытия крестьянской семьи. Поэтому на языке древнерусского крестьянина оно называлось "жизнью" (961, 389-390).
Деревянная соха и деревянная борона в лесной полосе, дома деланные, а в черноземных степях Украины плуг, который спрягались покупать и использовать несколько хозяев (он требовал трех, четырех пар волов), домашняя утварь, нехитрая, в основном, домотканая и дома деланная одежда - вот, в основном, и все имущество крестьянской семьи, как она описана, например, уже в начале 70-х годов XIX в. С.В. Максимовым в книге "Куль хлеба и его похождения" (804).
Земля, усадьба вокруг избы, скотина благодаря труду всей семьи должны были обеспечить урожай - самую основу добра - "хлеб святой". По-белорусски "добро - всякий посеянный хлеб" (225, 501). "Хлебец аржаной - то отец наш родной" (316, 244). "Хліб святий - дар божий" (262, 197), "Хліб усьому голова" (262, 197). "Хлеб на столе - и стол престол, а хлеба ни куска - и стол доска"... "без хлеба - смерть" (804, 7). Хлеб крестьянин ел с непокрытой головой. И вообще к собственности на произведенные трудом продукты земли крестьянин относился с религиозным уважением, - констатировала А.Я. Ефименко (650, 143).
Все более значительным компонентом крестьянской собственности становились деньги, за которыми все чаще отправлялись в отход, в город. Но в патриархальной семье их было немного, а отношение к ним было настороженное - "Без денег проживу, без хлеба не проживу" (255, 79), "Хлеб дома, а оброк на стороне" (255, 719), "Домашняя копейка лучше отхожего рубля" (317, 244).
Все это имущество, начиная с пахотной земли и приусадебного участка, приобреталось, наживалось с ведома и санкции общины и в ходе услугообмена - с соседями. Но, как писал один из серьёзных исследователей обычного права П.А. Матвеев о Самарской губернии, семья была отдельной имущественной корпорацией, на состояние которой никто чужой, даже самый близкий по крови родственник, принадлежавший к другой семье, рассчитывать не мог (814, 31). На Украине имущественная автономия семьи в общине была выражена еще сильнее (980, 204; 1092, 701). "Ваша хата, ваша й правда" (250, 239).
Таким образом, основой бытия патриархального крестьянства была, главным образом, общинная, общинно-семейная и семейная собственность.
И дореволюционные, и советские исследователи единодушно пишут о глубоком уважении патриархального крестьянина к собственности, созданной трудом (650, 139-145; 605, 229). "Живи всяк своим горбом да своим трудом" (255, 625). "Щоб лиха не знати, треба своїм плугом, та на своєму полі орати" (262, 30), "Хазяїна і бог любить" (262, 197). Отрицания частной трудовой собственности в паремиографии той эпохи мы не встретим. С особым пиететом относились к самой основе крестьянского хозяйства - "святой земле". Это, вероятно, устойчивая традиция многих земледельческих народов. В "Калевале" кузнец Ильмаринен, творя чудесную мельницу Сампо, выковал прекрасный плуг с золотым сошником, но герой выбросил его из-за пагубного свойства: он "бороздил поля чужие (206, 79). В России, на Украине и в Белоруссии изучаемого времени распределение пахотных земель и других угодий относилось к главным функциям сельских сходов. Равнодушных на сходах не было и, как правило, торжествовала после долгих опоров правда, в ней было заинтересовано подавляющее большинство (280, 163; 287, 185). Установление межей было делом высокоторжественным, был даже старинный обычай сечь на межах детишек при этом, чтобы помнили на всю жизнь и потомкам передали эту правду. Межи неприкосновенны (1092, 701). Нарушение их относилось к самым страшным грехам. В популярных духовных стихах грешная душа каялась Христу: "Не по праведну землю разделивала: а межу через межу перекладывала, с чужой нивы земли украдывала... Не по праведну покосы я разделивала, вешку на вешку позатаркивала, чужую полосу позакашивала" (234а , 39-40).
В условиях теснейших хозяйственных связей внутри общины сознание неприкосновенности своей трудовой собственности, естественно, порождало такое же отношение и к чужой трудовой собственности. "Чужое добро впрок не идет" (255, 134; 262, 187, 222), "Хто чужого не жаліє, той і свого не іміє"(262, 276), "На чужой коровай очей не роззівляй, а свій май" (262, 188; 255, 187; 260, 90), "Чужого не бери, а свого не попусти" (250, 239), "Свое святое, а чуже найсвятше" (243, 83).
По свидетельству современников, патриархальное село, как правило, не знало воровства (278, 222; 348, 41; 331, 103; 293, 223), случаи его были чрезвычайными и наказывались с тяжелейшим позором: во многих местностях сохранялся обычай водить вора с уворованным по деревне, предавая его оплеванию и избиению, иногда вымазывая дегтем, вываляв в перьях, конокрадов нередко убивали и по мирскому приговору (1124, ХХХVIII; 720, 19; 137, 9; 814, 30; 293, 232; 263, 77; 266, 2). "Вора помиловать, доброго погубить" (255, 178).
Добрососедство
С уважением к чужой трудовой собственности естественно и логично было связано добрососедство. Сохранились многие свидетельства людей, живших в сельских местностях, о взаимопомощи, честности, гостеприимстве русского, украинского и белорусского крестьянина (277, 47; 333, 280; 322, 309; 134, 8-9). Это констатировали и ученые-этнографы (650, ХV; 1091, 32; 278, 34; 879, 174-177, 207; 275, 125). И советские историки М.М. Громыко, Л.С. Прокофьева пишут о крестьянских традициях товарищеской поддержке в беде, о принципах соседской взаимопомощи (605, 230; 603, 45; 931, 191). Мелкое, натуральное, неустойчивое хозяйство (особенно в климатических условиях Восточной Европы и Сибири) теснейшим образом было связано с хозяйством соседа. В Мордвиновской волости Костромской губернии уже в пореформенные годы произошел поучительный казус. Соседи жаловались в волостной суд на крестьянина за то, что он плохо ведет свое хозяйство - не чинит изгородь, отчего могут произойти потравы, неисправен у него дымоход, что грозит пожаром; и на собрания соседей в свой десяток не ходит. Волостной суд приговорил виновного к своей высшей мере телесного наказания - 20 розгам (264, 346). Часто сталкиваясь с необходимостью соседской взаимопомощи, крестьянин был заинтересован при любой возможности оказать услугу соседу, чтобы обеспечить на случай необходимости его помощь. Отсюда принцип, который выражался украинской поговоркой: "Нехай мое переходить" (983, 185). В таких обстоятельствах "Нема большей беды, над лихи суседи" (252, 35). Поэтому "Не купи двора, купи соседа" (132, 10; 262, 183). Герой украинской народной думы, погибая в бурном море, дает обет господу в случае спасения - отца и мать почитать, старшего брата как отца уважать и к близким соседям как к родным братьям относиться (213, 129-130, 133). Такова своеобразная формула крестьянской порядочности во взаимоотношениях в семье и в общине.
Во взаимоотношениях соседей общинные традиции больше всего ценили, пожалуй, два качества: доброту и верность слову. "В ком добра нет, в том и правды мало" (317, 244). "Чужа кривда боком вилізе" (140, 6), "Хто кривдить людей, той кривдить своїх дітей" (140, 5), "Кинь назад себе, знайдеш перед собою" (250, 247; 275, 135). "Доброму всюди добре" (262, 86), "Добре слово луче, як готові гроші" (250, 293), "Доброму добра память" (250, 247).
"Давши слово держись, а не давши крепись (132, 4; 262, 31). "Ложью свет пройдешь, да не воротишься" (317, 246), "Хто лжець, той і крадець" (262, 176; 243, 104).
Доброта, верность слову обосновывались опытом жизни - "Как аукнется, так и откликнется", "Як ми людям, так люди нам" (243, 115). Отсюда традиционный народный категорический императив. Н.А. Миненко в приложении к своей работе о крестьянской семье приводит задушевное письмо крестьянина Ивана Худякова, находившегося в длительной отлучке. Благословляя семью, он писал: "И живите с соседями добропорядочно, и чего себе неугодно, того и людям не творите" (835, 309). Худяков ссылался на широко распространенную народную пословицу "Чего сам не любишь, того и другому не чини" (255, 156; 260, 189; 262, 47). Все это выражало тот эгалитаризм, который был основой внутри мирских взаимоотношений. Он хорошо выражен и в приводимом М.М. Громыко обращении крестьянина к односельчанам с просьбой о помощи: "Помогите нам сравняться с прочими православными в работах наших" (602, 28). Именно эгалитаризм такого добрососедства и породил ключевое для всего социального сознания патриархального крестьянства понятие правды-справедливости. В первичном своем значении правда вовсе не идеал, а необходимость и реальность взаимоотношений соседей. Такой правды крестьянин наивно искал и в классовых взаимоотношениях феодального общества.
С эгалитаризмом общественной психологии патриархального крестьянства связано двойственное отношение крестьянства к богатству и к богатым. Идеалом каждого крестьянина было изобилие добра в хозяйстве, богатство. Это, например, хорошо выражено в колядках хозяевам (232, 3-45). Однако жизнь учила, что богатый крестьянин обычно становился мироедом - захватывал даже землю бедноты, хозяйничал на сходках, и "мир" становился на сторону мироедов как нужных и опасных людей (275, 124). Отсюда характерное для крестьянства осуждение не столько богатства, сколько богатых, их бессовестности, бездушия. "Бідний той, то душі не мае" (250, 250). "Багатий бідного не знає" (250, 230), "Богач друга не узнает" (111, 3), "Богатый бедному не родня" (118, 4), "Залез в богатство, забыл и братство" (255, 730). Это уже обесчеловеченный человек. "Пусти душу в ад, будешь богат" (255, 84). Украинские крестьяне верили в существование "скарбника" - черта, который служит богачам, охраняет их богатства, но зато после смерти доставляет их прямо в ад (329, 193). В украинских народных рассказах беднота - всегда хорошие люди, а богачи - скверные, бессовестные, жадные (190, 185).
"Мир - велик человек"
С добрососедством общинников естественно было связано убеждение в мудрости, справедливости и силе "мира". Роль общины во всех сторонах жизни каждой семьи (от хозяйства до праздничных радостей), могущество ее традиционного общественного мнения, то обстоятельство, что традиционная власть ее не была оторвана от массы, а представляла ее в лице глав всех дворохозяйств и "лутших стариков" - все это обуславливало высокий авторитет "мира", "громады". Не только в России, но и на Украине, по свидетельству современников, на селе было две силы: барин и община (355, 42; 341, 93). Примечательно, что авторитет общины возрастал с обострением классовой борьбы ко времени революционной ситуации. Кажется, среди антиобщественных соблазнов ничего сильнее власти вина и придумать невозможно, этнографические и даже официальные материалы свидетельствуют о распространении пьянства как о народном бедствии. Тем показательнее сила "мирских", "громадских" приговоров "трезвенного движения", начавшегося еще в 40-х годах в Литве и Белоруссии и прокатившегося по Украине и России, где оно достигло наибольшего размаха в 1859 г. (162, 185-211; 157, 240-243). Сила этого движения как "народного дела" испугала правительство и воодушевила вождей революционной демократии.
Один из "просвещенных" карателей, руководивший расправами над восставшими крестьянами в Нижегородской губернии зимой 1856-1857гг., доносил о поразительном упорстве крестьян при самой жестокой порке: "скоблили снег и клали куски земли в рот", но ни в чем не винились, не издавали, ни звука. "Страшное и невероятное упорство" производили слова: "мир", "старики положили" (161, 538). А восставшие в 1857г. в Смоленской губернии на следствии один за другим показывали: "От миру я никогда не отставал", "Если мир пойдет против помещика и начальства, то и я пойду", "Никогда и ни в чем от миру не отстану", "С миром пойду, куда глаза глядят", хотя был и такой характерный ответ: "Против помещика я всегда пойду с миром, хотя бы меня за это и на виселицу повесили", но против начальства не иду (оно представляло царскую власть. - П.М.) (162, 82-85). Когда во время волнений 1855г. на Киевщине священник убеждал крестьян, что слухи о царском решении давать волю записавшимся в казаки ложны, крестьяне задавали ему вопрос, который должен был разрешить все сомнения: "То оце громада дурна? То оце так?" (306, 6). "Мир" был для патриархального крестьянина выразителем божественной, то есть высшей человеческой мудрости и справедливости. "Що громада, то то і бог" (126, 1), "Что мир порядил, то бог рассудил" (255, 404), "Мир - велик человек" (255, 404), "Громада великий чоловік" (262, 209; 243, 21; 140, 2). Божественность и человеческое величие "мира" означало не только убеждение в мудрости и справедливости, но и могущество его. "Що громада скаже, то й пан не поможе" (243, 111; 262, 209), "Громада старша від пана!" - провозглашали восставшие крестьяне Восточной Галиции (157, 77).
Выраставший из эгалитаристского добрососедства мелких натуральных дворохозяйств примитивный коллективизм с его глубоким уважением не только к силе, но и к мудрости "мира", логически завершает комплекс коренных представлений правды.
Глава 4. "Трудовая" правда
Встречается тенденция в самом понятии "трудовое начало" (обычного права) усматривать народническую ошибку. Однако, она таилась не в констатации убеждения патриархального крестьянина в том, что труд является единственным, всегда справедливым источником собственности, а в непонимании значения процесса "раскрестьянивания" (разных правд у разных крестьян), в выводах о значении "трудовой" правды для политической борьбы тех лет.
Главные трудности исследования правды, пожалуй, в ее многозначности. Тем важнее уяснить, что правда-справедливость вовсе не идеал небесной "прописки", а обыденная действительность, детерминированная услугообменной экономикой общины. Многочисленные свидетельства, в том числе и таких авторитетнейших современников, как П.П. Семенов-Тянь-Шанский, С.В. Максимов, Глеб Успенский говорят о том, что даже в пореформенной общине, в условиях ускорения ее разложения самое главное в материальных условиях ее бытия - пахотные земли, сенокосы, лесные угодья развертывались по-правде (287, 163; 295, 163; 340, 94; 804, 90-92; 1047, 190). Правда таила абсолютно необходимое для мелкого, неустойчивого дворохозяйства добрососедство. "Правду похоронишь, и сам из ямы не вылезешь". С помощью своей "трудовой" правды крестьянин и пытался разобраться во всех сложностях общественных отношений. Однако, в сознании крестьянина правда вовсе не образовывала какой-то теории, доктрины. Присматриваясь к бытийной ориентации крестьянина (в отношениях к труду и к людям) нетрудно обнаружить устойчивые убеждения, порожденные образом жизни "мира", которые правомерно квалифицировать как коренные представления крестьянской правды.
Отношение к труду
Труд, - писал К. Маркс, - "вечное естественное условие человеческой жизни, и потому он независим от какой бы то ни было формы этой жизни, а напротив, одинаково общ всем ее общественным формам" (18, 195).
Констатируя в обычном праве крестьянства остатки "родового начала" (распределение по происхождению, по родству), А.Я. Ефименко доказывала, что господствующим становится убеждение в том, что единственным справедливым источником собственности является труд (650, 139). С этим были согласны тогда многие исследователи. С.В. Пахман, однако, обращал внимание на то, что при жизни отца имущество распределялось не по труду, а в соответствии с волей большака (890, 5-6, 22). В нашей литературе Н.А. Миненко пришла к заключению, что и по смерти отца при разделе имущества в русской крестьянской семье Сибири решающее значение имело кровное родство, а не трудовое право (835, 306-307). Что касается патриархальной семьи, то, по верному замечанию известного украинского этнографа Ф. Рыльского, здесь обычно родовое и трудовое начала не расходились, так как все сыновья работали и наделялись как в соответствии с кровным родством, так и по труду (977, 229). Но главное добро - земля делилась "миром" и соседями по способности к труду. С.И. Семенов резонно заключил, что если распределение в семье было уравнительным, то в общине - по труду (1006, 18).
Об отношении крестьянства изучаемой эпохи к труду сохранились многочисленные, хотя и не однозначные, свидетельства. Многие современники нередко с удивлением констатировали самоотверженный труд "с детской любовью и привязанностью к своей земле", в самых неблагоприятных обстоятельствах крайней бедности (белорусы и литовцы Биленской губернии) (301, 250). "Здешний народ трудолюбив до крайности" (Харьковская губерния, Старобельский уезд) (342, 5-6). "Первый... и любимый промысел здешних жителей есть хлебопашество", - сообщал корреспондент из Пошехонского уезда Ярославской губернии (277, 13). "Пользуясь хорошим здоровьем... здешние крестьяне проводят все время года в трудах, которые у них обратились с одной стороны в привычку и развлечение, с другой к ним приучила необходимость ежедневного попечения о доме и содержании семейства своего", - сообщал о своих прихожанах священник села Сурово Новосильского уезда Тульской губернии. Он писал о телесной силе крестьян, "ловкости и проворстве, охоте к физическим трудам, чистоте, прочности и красивости изделий, тщательном обрабатывании и содержании полей" (136, 6). Подобных свидетельств немало (334, 99; 275, 122; 199, 42, 78-79).
Отношение к труду массового сознания самого крестьянства хорошо выражено в фольклоре. Вся суровая жизнь учила: "Работа и поит и кормит" (260, 143), "Соха наша кормилица" (128, 3), "На ремесла не надейся, а больше хлеба насевай, и как будет хлеб да живот (скотина), так и без денег проживешь" (132, 12). "Добре роби, добре й буде" (112, 2), "Праця робить багача" (251, 325), Трудолюбие освящалось богом - "Бог труды любит" (255, 512), "Кто рано встает, тому бог подает" (255, 508; 260, 177; 252, 285). О хорошем работнике говорили, что у него "в руках дело огнем горит" (255, 137), а о плохом, что он и "могилы не стоит" (255, 505). "Ледачого і в церкві б'ють" (262, 59), "Плохой хозяин", "Ледащо" на Украине были злейшими ругательствами (193, 90; 178, 288). "На козака худа слава, що робить не вмеє", - пелось в украинской народной песне (240, 143). И русские крестьяне презирали тунеядство. Муж за леность мог высечь жену перед всем "миром" (264, 157).
Для объяснения такого отношения крестьянина к труду много сделала М.М. Громыко в интереснейшей книге о трудовых традициях русских крестьян Сибири. Правда, в отличие от сибиряков, большинство русского, украинского и белорусского населения села в европейской части страны были опутаны крепостным правом, но общими для всего патриархального крестьянства были условия жизни сельской общины. При всей обособленности каждого дворохозяйства, в селе все знали друг о друге, и труд каждого носил своеобразный общественный характер, так как проходил на глазах у всех. Отсюда неизбежные сопоставления трудолюбия и качества работы каждого, психология соревнования. Весьма наглядным такое соревнование было во время косовицы, особенно косьбы сена на общих лугах. Косовица относилась едва ли не к труднейшим сельскохозяйственным работам. Но воспринималась она как праздник, ей было посвящено множество народных песен (279, 36). "Ціп - робота, а коса охота", - гласила украинская пословица (978, 351). Не случайно, пожалуй, наиболее художественно совершенные страницы всей мировой литературы об увлеченном труде написаны Львом Толстым именно о косьбе сена патриархальным крестьянином ("Анна Каренина").
Каждое хозяйство должно было время от времени прибегать к помощи большого количества односельчан - при постройке избы, вывозе навоза на поля, уборке урожая, трепании льна, сечке капусты на зиму. В таких случаях хозяин обращался либо к сельскому сходу, либо просто к нужному количеству соседей. Шли на такие помочи, толоки, "назимь возить", капустники охотно, каждый и сам рассчитывал на помощь в подобных случаях (340, 129; 304, 368). Состоятельный хозяин при этом кормил и ставил умеренную выпивку. Работа кончалась песнями, танцами, своеобразным праздником труда. Вывоз навоза был трудной работой, но воспринималась она в таких случаях как "чистый праздник", особенно молодежью и детьми, и называлось это характерно: "в назимь играть" (234, 315). Женщины и девчата собирались по вечерам в одной избе на свои работы. И в этом случае труд был на глазах у всех сопоставимым. Естественно, шло соревнование, формировалось могучее общественное мнение общины о лучших и никудышных работниках и работницах (603, 46; 604, 92), "Каждый старается не отстать от других в работе, чтобы не считаться односельчанами нерадивым..." (365, 200). Иногда соревнованию в труде придавали подчеркнутую наглядность. В описании местечка Александровки Черниговской губернии рассказывается, что при бедности и трудолюбии крестьян у них на все занятия имеются песни, в которых хвалится хорошая работа и порицается плохая. Например, выполов свои грядки, поют об этом, высмеивая отстающих: "Ой, чий то лен за горою заріс зіллям з лободою? Той то лен за горою (вставляется имя соседки). За чим вона не сполола? То за тим, то за сим, за сном частим, гy-y!" Последнее "Гу" поется особенно громко, чтобы соседка слышала (282, 327-328, 333).
М.М. Громыко убедительно показывает, как трудовые традиции крестьянства освящались его религией (обосновывались мировоззрением) (605, 130). В отличие от двойственного отношения к труду в каноническом христианстве, видевшем в труде наказание за грехи праотцов, в крестьянской религии, как гласила украинская народная песня, "Сам господь бог за плужком ходить, пресвята діва їстоньки носить" (236, 424), а святые - образцовые работники (225, 326). Обожествление крестьянского труда, такая мировоззренческая его подоплека помогает понять и его поэтизацию. На нее обращал внимание еще Глеб Успенский, считавший, что в пореформенном селе она уже иссякала (1048, 28-32). Об этой же поэзии крестьянского труда писал и Ф. Рыльский (977, 304). Она хорошо выражена в таком мировоззренческом жанре фольклора как пословицы и поговорки, а также в народных песнях. "Степ, поля, розкіш моя" (262, 197). Переосмысленная древняя пословица гласила "У полі дві волі" (262, 197). Труд на просторе такой воли и побуждал сравнивать хорошо скошенное сено с красотой драгоценностей: "Один жемчуг - сіно" (262, 199), и даже женскую красоту определять с помощью сена: "Гарна, як сіно в годину (262, 162). О хорошо распаханной ниве украинский крестьянин говорил: "Така люба рілля, що й дитина виросла, колиб посадив" (178, 146). А в Белоруссии приговаривали: "Чия ото нивка, люба би йому днинка, а хто ее орав, горазд би ся мав, а хто ее сняв золотом би веяв, а хто ее смочив на серце бы скочив" (259, 677).
Поэзия крестьянского труда наглядно проявлялась в праздничности начала и окончания важнейших работ, праздничном характере помочей, толок, косовицы, "игры" в назимь, полотушек, потрепушек, капусток, супрядок и других трудовых собраний работников. Первый выезд в поле у крестьян Сибири, - пишет М.М. Громыко, - был сопряжён с торжественным и сложным обрядом, которому мог позавидовать любой церковный праздник (605, 86-87). Это было характерно и для Европейской России, Украины и Белоруссии (318, 82-83). По свидетельству А. Киркора, важнейшим деревенским праздником белорусов были "дожинки" - окончания жатвы. Он сопровождался торжественным ритуалом во главе с самой красивой девушкой-жницей с венком колосьев на голове (300, 270). Такие праздники с подобным ритуалом были широко распространены и в России, и на Украине (602, 37; 278, 131). Посвятившая обычаю помочей среди русских крестьян специальную статью М.М. Громыко пришла к заключению, что "четкой грани между трудовой и праздничной частью помочей не было" (602, 29). А с другой стороны, крестьянские праздники были насыщены поэзией сельскохозяйственного труда. В Тульской губернии, например, радостно празднуя приход весны, перед заходом солнца водили хороводы и пели: "Весна красна! На чем пришла? На чем приехала? На сошечке, на бороночке" (343, 14).
Таким образом, если присмотреться к крестьянской религии труда и его поэтизации, к светлому жизнерадостному его культу, можно разглядеть, что такое отношение к труду порождалось стихийно-материалистическим, рационалистическим пониманием его необходимости как условия благополучия и счастья, и воодушевлялось оптимистическим пантеизмом поэтической религии и религиозной поэзии.
Материалистическое объяснение поэзии крестьянского труда дано еще Глебом Успенским, первым обратившим внимание на эту особенность "удивительно своеобразного крестьянского миросозерцания". Он объяснял, что эта поэзия порождается крестьянским трудом на себя, в своем хозяйстве, а не на барина. В народной пословице об этом сказано: "Там ся ліниво працює, де пожитку не чує" (243, 91). Барщина не вызывала уважения. В украинской народной песне эпитафия гласила: "Ой не той тут лежить, що панщину робить, ино той тут лежить, що в войску служить" (229, 93). Один из корреспондентов РГО записал вошедшую в собрание Даля пословицу о работе на барина: "День в день, а топор в пень, смотрю не на работу, а на солнышко" (123, 46). Крайности крепостного гнета все чаще порождали настроения, выражавшиеся пословицей: "По правді роби, по правді й очі повилазять" (262, 130).
Вся растлевающая атмосфера разложения крепостничества подрывала традиционное трудолюбие крестьянства. И это хорошо отражено в этнографических описаниях целых местностей, уездов, пораженных хозяйственным упадком, пьянством, падением патриархальных нравов. "Наш народ лентяй, - говорил С.В. Максимову мезенский старожил, вспоминая времена, когда люди были предприимчивее и жили лучше (309, 23-27). И в Тверском уезде констатировали, что крестьяне бросают традиционное земледелие, уходят в извоз, дворничают в городах, все больше пьянствуют (305, 175-194). Жизнь учила: "От крестьянской работы не будешь богат, а будешь горбат (255, 719), "С трудов праведных не настроишь домов каменных" (317, 249), Отсюда истины: "Бог дасть свято, а чорт роботу" (114, 2; 250, 302), "Дай боже, щоб пилось та їлось, а робота і на ум не йшла" (255, 281). "Дело не медведь, в лес не уйдет" (255, 502). Это и дало основание П.И. Якушкину в своих путевых письмах с горечью заметить о том, как в крепостной России мало уважают труд (366, 276).
Противоречивое отношение массового сознания крестьянина к труду - отражение процесса "раскрестьянивания" еще в предреформенные десятилетия, однако тогда патриархальное крестьянство составляло еще основную массу сельского населения и его уважительное отношение к труду предопределяло еще один компонент крестьянской правды - отношение к собственности (крестьянской патриархальной).
Отношение к собственности
"... Ни о каком производстве, а стало быть, ни о каком обществе, не может быть речи там, где не существует никакой нормы собственности", - писал К. Маркс (16, 714). Прослеживая историю собственности, он доказывал, что при возникновении общества работник относился к объективным условиям своего труда как к своей собственности - "это и есть природное единство труда с его вещными предпосылками" (24, 461). Причем, вначале присвоение земли предшествовало труду, являлось его предпосылкой. Люди начинали трудиться сперва на естественно возникшей основе, а затем уже создавались исторические предпосылки труда (24, 473-487). Первой предпосылкой земельной собственности был, прежде всего, естественно сложившийся коллектив - первобытное стадо, родовая община. В этом случае люди относятся к земле как к собственности коллектива. Каждый отдельный человек является собственником или владельцем только в качестве звена этого коллектива (24, 462-463).
Феодальной собственности свойственно приносить феодальную ренту. Поскольку община была "локальным микрокосмом", социальным суборганизмом со своими базисом и надстройкой, у крестьянина были свои представления о собственности, сильно отличавшиеся от государственного феодального права. С глубокой древности по традиции земля, леса, воды, сенокосы были божьими, государевыми (со времени возникновения государства), а, следовательно, находились во владении тех, кто их возделывал. Еще по Судебнику 1497г. государевы земли признавались в крестьянском пользовании. "Для черных крестьян утверждение, что земля - государева... почти равносильно тому, что она - крестьянская (отсюда выражения - "земля наша", "волостная") (1071, 182-183, 205, 264-265). Не только в Сибири до конца XIX в. крестьяне осваивали по своей инициативе ранее непаханые или непригодные для пашни земли, но и в Европейской России, и даже в центре ее общинники культивировали ранее непригодные для земледелия участки, которые становились их "собиной" (в разных местностях такие "нивки" назывались по-разному) и не вошли в общинные переделы (277, 13; 293, 76). Традиции права освоения земли в сочетании с правом ее возделывания убеждали крестьян в справедливости и, следовательно, законности их владения ею, их права собственности на нее. Поэтому в критический момент ожидания реформы 1861г. тамбовские крестьяне в прошении к царю (а с ним говорили "как на духу", как с господом) писали, что земля - наша собственность, так как мы ее из поколения в поколение возделывали нашими трудами (162, 161). Для крестьянина труд - основа собственности, - констатировала А.Я. Ефименко (650, 143). Об этом писали и исследователь украинского обычного права П.П. Чубинский, и Ф. Рыльский (1092, 701; 982, 164).
Таким образом, в крестьянском сознании труд и собственность были логически, рационалистически увязаны.
Говоря о крестьянской собственности, следует учитывать ее структуру. Основой ее была "земля святая". В Сибири, где крестьянин был наиболее свободен от крепостничества, она, по крестьянским представлениям, принадлежала общине (605, 305). И на Украине, где семья достигла большой автономии, семейные разделы, в конце концов, контролировали сельские сходы и соседи; отец не мог лишить сына его трудового права на землю (980, 204). И в центре Европейской России распределение наследства, земли и застроенных дворов, контролировала община (340, 135).
Помимо пахотных земель большое значение в крестьянском хозяйстве имели сенокосы, лесные угодья, водоемы с рыбой. Они часто были во владениях помещиков и самого государства, а те, которыми пользовались крестьяне, находились в ведении общины. Перед силой государства, поддерживавшего помещиков, приходилось смиряться, но господствовало убеждение, что леса и водоемы божьи (293, 222; 650, 145) (т.е. должны принадлежать всем), что прочно держалось в крестьянском сознании и подкрепляло убеждение, что пахотные земли тоже должны быть "мирскими" и во владении тех, кто их освоил. Поучительно, что при глубочайшем уважении патриархального крестьянина к трудовой собственности, несмотря на все строжайшие меры правительства и помещиков, самые совестливые крестьяне ловили рыбу в запретных водах и рубили лес как божье и, следовательно, общее достояние (1045, 276; 1124, ХХХIII; 293, 22; 650, 145; 983, 164-166).
На основе земельного владения и общинных угодий центром дворохозяйства была изба, хата со службами, скотом во дворе и, обычно, прилегавшим огородом. Не забудем, что изба возводилась с согласия и с помощью "мира". И все же это, своего рода - символ экономической обособленности дворохозяйства. "Чье поле, того й воля" (116, 4), а в связи с этим своим полем "Чия хата, того й правда" (243, 106; 262, 186). Земля и дворохозяйотво (недвижимое имущество) - первое условие возможности бытия крестьянской семьи. Поэтому на языке древнерусского крестьянина оно называлось "жизнью" (961, 389-390).
Деревянная соха и деревянная борона в лесной полосе, дома деланные, а в черноземных степях Украины плуг, который спрягались покупать и использовать несколько хозяев (он требовал трех, четырех пар волов), домашняя утварь, нехитрая, в основном, домотканая и дома деланная одежда - вот, в основном, и все имущество крестьянской семьи, как она описана, например, уже в начале 70-х годов XIX в. С.В. Максимовым в книге "Куль хлеба и его похождения" (804).
Земля, усадьба вокруг избы, скотина благодаря труду всей семьи должны были обеспечить урожай - самую основу добра - "хлеб святой". По-белорусски "добро - всякий посеянный хлеб" (225, 501). "Хлебец аржаной - то отец наш родной" (316, 244). "Хліб святий - дар божий" (262, 197), "Хліб усьому голова" (262, 197). "Хлеб на столе - и стол престол, а хлеба ни куска - и стол доска"... "без хлеба - смерть" (804, 7). Хлеб крестьянин ел с непокрытой головой. И вообще к собственности на произведенные трудом продукты земли крестьянин относился с религиозным уважением, - констатировала А.Я. Ефименко (650, 143).
Все более значительным компонентом крестьянской собственности становились деньги, за которыми все чаще отправлялись в отход, в город. Но в патриархальной семье их было немного, а отношение к ним было настороженное - "Без денег проживу, без хлеба не проживу" (255, 79), "Хлеб дома, а оброк на стороне" (255, 719), "Домашняя копейка лучше отхожего рубля" (317, 244).
Все это имущество, начиная с пахотной земли и приусадебного участка, приобреталось, наживалось с ведома и санкции общины и в ходе услугообмена - с соседями. Но, как писал один из серьёзных исследователей обычного права П.А. Матвеев о Самарской губернии, семья была отдельной имущественной корпорацией, на состояние которой никто чужой, даже самый близкий по крови родственник, принадлежавший к другой семье, рассчитывать не мог (814, 31). На Украине имущественная автономия семьи в общине была выражена еще сильнее (980, 204; 1092, 701). "Ваша хата, ваша й правда" (250, 239).
Таким образом, основой бытия патриархального крестьянства была, главным образом, общинная, общинно-семейная и семейная собственность.
И дореволюционные, и советские исследователи единодушно пишут о глубоком уважении патриархального крестьянина к собственности, созданной трудом (650, 139-145; 605, 229). "Живи всяк своим горбом да своим трудом" (255, 625). "Щоб лиха не знати, треба своїм плугом, та на своєму полі орати" (262, 30), "Хазяїна і бог любить" (262, 197). Отрицания частной трудовой собственности в паремиографии той эпохи мы не встретим. С особым пиететом относились к самой основе крестьянского хозяйства - "святой земле". Это, вероятно, устойчивая традиция многих земледельческих народов. В "Калевале" кузнец Ильмаринен, творя чудесную мельницу Сампо, выковал прекрасный плуг с золотым сошником, но герой выбросил его из-за пагубного свойства: он "бороздил поля чужие (206, 79). В России, на Украине и в Белоруссии изучаемого времени распределение пахотных земель и других угодий относилось к главным функциям сельских сходов. Равнодушных на сходах не было и, как правило, торжествовала после долгих опоров правда, в ней было заинтересовано подавляющее большинство (280, 163; 287, 185). Установление межей было делом высокоторжественным, был даже старинный обычай сечь на межах детишек при этом, чтобы помнили на всю жизнь и потомкам передали эту правду. Межи неприкосновенны (1092, 701). Нарушение их относилось к самым страшным грехам. В популярных духовных стихах грешная душа каялась Христу: "Не по праведну землю разделивала: а межу через межу перекладывала, с чужой нивы земли украдывала... Не по праведну покосы я разделивала, вешку на вешку позатаркивала, чужую полосу позакашивала" (234а , 39-40).
В условиях теснейших хозяйственных связей внутри общины сознание неприкосновенности своей трудовой собственности, естественно, порождало такое же отношение и к чужой трудовой собственности. "Чужое добро впрок не идет" (255, 134; 262, 187, 222), "Хто чужого не жаліє, той і свого не іміє"(262, 276), "На чужой коровай очей не роззівляй, а свій май" (262, 188; 255, 187; 260, 90), "Чужого не бери, а свого не попусти" (250, 239), "Свое святое, а чуже найсвятше" (243, 83).
По свидетельству современников, патриархальное село, как правило, не знало воровства (278, 222; 348, 41; 331, 103; 293, 223), случаи его были чрезвычайными и наказывались с тяжелейшим позором: во многих местностях сохранялся обычай водить вора с уворованным по деревне, предавая его оплеванию и избиению, иногда вымазывая дегтем, вываляв в перьях, конокрадов нередко убивали и по мирскому приговору (1124, ХХХVIII; 720, 19; 137, 9; 814, 30; 293, 232; 263, 77; 266, 2). "Вора помиловать, доброго погубить" (255, 178).
Добрососедство
С уважением к чужой трудовой собственности естественно и логично было связано добрососедство. Сохранились многие свидетельства людей, живших в сельских местностях, о взаимопомощи, честности, гостеприимстве русского, украинского и белорусского крестьянина (277, 47; 333, 280; 322, 309; 134, 8-9). Это констатировали и ученые-этнографы (650, ХV; 1091, 32; 278, 34; 879, 174-177, 207; 275, 125). И советские историки М.М. Громыко, Л.С. Прокофьева пишут о крестьянских традициях товарищеской поддержке в беде, о принципах соседской взаимопомощи (605, 230; 603, 45; 931, 191). Мелкое, натуральное, неустойчивое хозяйство (особенно в климатических условиях Восточной Европы и Сибири) теснейшим образом было связано с хозяйством соседа. В Мордвиновской волости Костромской губернии уже в пореформенные годы произошел поучительный казус. Соседи жаловались в волостной суд на крестьянина за то, что он плохо ведет свое хозяйство - не чинит изгородь, отчего могут произойти потравы, неисправен у него дымоход, что грозит пожаром; и на собрания соседей в свой десяток не ходит. Волостной суд приговорил виновного к своей высшей мере телесного наказания - 20 розгам (264, 346). Часто сталкиваясь с необходимостью соседской взаимопомощи, крестьянин был заинтересован при любой возможности оказать услугу соседу, чтобы обеспечить на случай необходимости его помощь. Отсюда принцип, который выражался украинской поговоркой: "Нехай мое переходить" (983, 185). В таких обстоятельствах "Нема большей беды, над лихи суседи" (252, 35). Поэтому "Не купи двора, купи соседа" (132, 10; 262, 183). Герой украинской народной думы, погибая в бурном море, дает обет господу в случае спасения - отца и мать почитать, старшего брата как отца уважать и к близким соседям как к родным братьям относиться (213, 129-130, 133). Такова своеобразная формула крестьянской порядочности во взаимоотношениях в семье и в общине.
Во взаимоотношениях соседей общинные традиции больше всего ценили, пожалуй, два качества: доброту и верность слову. "В ком добра нет, в том и правды мало" (317, 244). "Чужа кривда боком вилізе" (140, 6), "Хто кривдить людей, той кривдить своїх дітей" (140, 5), "Кинь назад себе, знайдеш перед собою" (250, 247; 275, 135). "Доброму всюди добре" (262, 86), "Добре слово луче, як готові гроші" (250, 293), "Доброму добра память" (250, 247).
"Давши слово держись, а не давши крепись (132, 4; 262, 31). "Ложью свет пройдешь, да не воротишься" (317, 246), "Хто лжець, той і крадець" (262, 176; 243, 104).
Доброта, верность слову обосновывались опытом жизни - "Как аукнется, так и откликнется", "Як ми людям, так люди нам" (243, 115). Отсюда традиционный народный категорический императив. Н.А. Миненко в приложении к своей работе о крестьянской семье приводит задушевное письмо крестьянина Ивана Худякова, находившегося в длительной отлучке. Благословляя семью, он писал: "И живите с соседями добропорядочно, и чего себе неугодно, того и людям не творите" (835, 309). Худяков ссылался на широко распространенную народную пословицу "Чего сам не любишь, того и другому не чини" (255, 156; 260, 189; 262, 47). Все это выражало тот эгалитаризм, который был основой внутри мирских взаимоотношений. Он хорошо выражен и в приводимом М.М. Громыко обращении крестьянина к односельчанам с просьбой о помощи: "Помогите нам сравняться с прочими православными в работах наших" (602, 28). Именно эгалитаризм такого добрососедства и породил ключевое для всего социального сознания патриархального крестьянства понятие правды-справедливости. В первичном своем значении правда вовсе не идеал, а необходимость и реальность взаимоотношений соседей. Такой правды крестьянин наивно искал и в классовых взаимоотношениях феодального общества.
С эгалитаризмом общественной психологии патриархального крестьянства связано двойственное отношение крестьянства к богатству и к богатым. Идеалом каждого крестьянина было изобилие добра в хозяйстве, богатство. Это, например, хорошо выражено в колядках хозяевам (232, 3-45). Однако жизнь учила, что богатый крестьянин обычно становился мироедом - захватывал даже землю бедноты, хозяйничал на сходках, и "мир" становился на сторону мироедов как нужных и опасных людей (275, 124). Отсюда характерное для крестьянства осуждение не столько богатства, сколько богатых, их бессовестности, бездушия. "Бідний той, то душі не мае" (250, 250). "Багатий бідного не знає" (250, 230), "Богач друга не узнает" (111, 3), "Богатый бедному не родня" (118, 4), "Залез в богатство, забыл и братство" (255, 730). Это уже обесчеловеченный человек. "Пусти душу в ад, будешь богат" (255, 84). Украинские крестьяне верили в существование "скарбника" - черта, который служит богачам, охраняет их богатства, но зато после смерти доставляет их прямо в ад (329, 193). В украинских народных рассказах беднота - всегда хорошие люди, а богачи - скверные, бессовестные, жадные (190, 185).
"Мир - велик человек"
С добрососедством общинников естественно было связано убеждение в мудрости, справедливости и силе "мира". Роль общины во всех сторонах жизни каждой семьи (от хозяйства до праздничных радостей), могущество ее традиционного общественного мнения, то обстоятельство, что традиционная власть ее не была оторвана от массы, а представляла ее в лице глав всех дворохозяйств и "лутших стариков" - все это обуславливало высокий авторитет "мира", "громады". Не только в России, но и на Украине, по свидетельству современников, на селе было две силы: барин и община (355, 42; 341, 93). Примечательно, что авторитет общины возрастал с обострением классовой борьбы ко времени революционной ситуации. Кажется, среди антиобщественных соблазнов ничего сильнее власти вина и придумать невозможно, этнографические и даже официальные материалы свидетельствуют о распространении пьянства как о народном бедствии. Тем показательнее сила "мирских", "громадских" приговоров "трезвенного движения", начавшегося еще в 40-х годах в Литве и Белоруссии и прокатившегося по Украине и России, где оно достигло наибольшего размаха в 1859 г. (162, 185-211; 157, 240-243). Сила этого движения как "народного дела" испугала правительство и воодушевила вождей революционной демократии.
Один из "просвещенных" карателей, руководивший расправами над восставшими крестьянами в Нижегородской губернии зимой 1856-1857гг., доносил о поразительном упорстве крестьян при самой жестокой порке: "скоблили снег и клали куски земли в рот", но ни в чем не винились, не издавали, ни звука. "Страшное и невероятное упорство" производили слова: "мир", "старики положили" (161, 538). А восставшие в 1857г. в Смоленской губернии на следствии один за другим показывали: "От миру я никогда не отставал", "Если мир пойдет против помещика и начальства, то и я пойду", "Никогда и ни в чем от миру не отстану", "С миром пойду, куда глаза глядят", хотя был и такой характерный ответ: "Против помещика я всегда пойду с миром, хотя бы меня за это и на виселицу повесили", но против начальства не иду (оно представляло царскую власть. - П.М.) (162, 82-85). Когда во время волнений 1855г. на Киевщине священник убеждал крестьян, что слухи о царском решении давать волю записавшимся в казаки ложны, крестьяне задавали ему вопрос, который должен был разрешить все сомнения: "То оце громада дурна? То оце так?" (306, 6). "Мир" был для патриархального крестьянина выразителем божественной, то есть высшей человеческой мудрости и справедливости. "Що громада, то то і бог" (126, 1), "Что мир порядил, то бог рассудил" (255, 404), "Мир - велик человек" (255, 404), "Громада великий чоловік" (262, 209; 243, 21; 140, 2). Божественность и человеческое величие "мира" означало не только убеждение в мудрости и справедливости, но и могущество его. "Що громада скаже, то й пан не поможе" (243, 111; 262, 209), "Громада старша від пана!" - провозглашали восставшие крестьяне Восточной Галиции (157, 77).
Выраставший из эгалитаристского добрососедства мелких натуральных дворохозяйств примитивный коллективизм с его глубоким уважением не только к силе, но и к мудрости "мира", логически завершает комплекс коренных представлений правды.