НАРОДНЫЕ ИСТОКИ РЕВОЛЮЦИОННО-ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО СОЦИАЛИЗМА В РОССИИ-10
(ОТ КРЕСТЬЯНСКОЙ ПРАВДЫ К ГУМАНИЗМУ А.И. ГЕРЦЕНА, Н.П. ОГАРЕВА, В.Г. БЕЛИНСКОГО)
Глава 2-1. Мировоззренческие основы картины мира патриархального крестьянства эпохи разложения крепостничества в России
Ключ к общественному сознанию крестьянства в его представлениях о правде, а понята она может быть лишь с учетом особенностей мировоззренческих основ его картины мира. Выдающийся русский писатель и этнограф Глеб Успенский с присущим ему "превосходным знанием крестьянства и... громадным артистическим талантом, проникавшим до самой сути явлений" (В.И. Ленин) (43, 263) говорил о тайне "удивительно своеобразного" крестьянского мировоззрения (I048, 30-32). Проникновение в эту тайну невозможно без учета специфики идей массового сознания. В книге о проблемах народной культуры раннего средневековья А.Я. Гуревич так характеризует сознание масс: "Перед нами аморфное, текучее, нестрогое при наличии все вновь всплывающих констант и архетипов мировосприятие, которое могло нерефлективно совмещать в себе противоположные представления и верования" (611, 343). Заключение неожиданное, но, оказывается, нерефлективное совмещение противоположных представлений и верований свойственно не только простецам раннего средневековья. Английский историк-марксист Джордж Рюде обнаружил, что и сознанию народных масс Западной Европы второй половины ХVIII - первой половины XIX в. присуща логическая противоречивость, "причудливая амальгама несопоставимых представлений" (991, 268, 275-276). Это и позволило ему отметить интерес аналогичных заключений Антонио Грамши, констатировавшего распространенность в сознании крестьян и некоторых других общественных слоев Италии недифференцированных моделей мышления, зачастую противоречивых, уходящих своими корнями в фольклор, повседневный опыт (107а, 70, 177, 251, 265, 267, 268, 339, 342; 991, 268). Все это помогает понять значимость высказанной мимоходом ленинской оценки специфики массового сознания крестьян России уже вначале XX в.: "чужды всякой доктрине" (67, 381).
Изучение советскими учеными структуры общественного сознания и "работы" общественной психологии многое прояснило в этом отношении, оно позволяет понять и особенности методики исследования идей массового сознания. Дело в том, что идеи в теориях имеют свою относительную, логическую самостоятельность, поэтому их можно объяснить лишь в связи с анализом всей концепции той или иной теории, идеологии. Иное дело - идеи массового сознания, они не обладают и относительной самостоятельностью, своей системой. Прямо вырастая из образа жизни, деятельности масс, они выражают систему такой деятельности. Поэтому их объяснение не в логике какой-то концепции, а в системе образа жизни и деятельности масс.
Основные координаты бытийной ориентации
Феодальное крестьянство не только самый древний класс. Важнейшие, в том числе производственные, традиции его восходили к самой глубокой, первобытной древности. Его сознание непосредственно порождалось генезисом сознания человеческого общества. Изучение этого процесса - сложнейшая проблема, но она давно уже привлекала внимание ученых, в том числе и классиков марксизма-ленинизма. Известный советский психолог А.Н. Леонтьев пришел к заключению, что история человеческого сознания начиналась с порожденного общественным трудом рационального мышления, с познания в процессе труда объективных свойств вещей и объективных связей жизненных процессов (789, 272-285). С самого возникновения общества логика человеческого сознания отражала объективную логику природы. Без этого люди не могли бы успешно трудиться, созидать собственность и обеспечить прогресс (70, 65, 198). Сначала, - объяснял А.Н. Леонтьев, - круг логически осознаваемого был ограничен крошечной сферой средств и продуктов труда, процессом сериального производства. Весь остальной огромный мир обобщался мистическим, пралогическим (по Л. Леви-Брюлю), мифологическим сознанием (789, 304-317).
Таким образом, с самого возникновения общества освоение окружающего мира шло двумя способами:
I) с помощью порожденных практикой труда логических обобщений и
2) путем мифологических обобщений фантазии.
Здесь уместно вспомнить, что для К. Маркса первобытная мифология была "бессознательно-художественной" переработкой природы и общества народной фантазией, воображением (16, 736-737).
Попытки первобытности осмыслить тайны огромного окружающего мира, не познанного трудовой практикой, с помощью мифов некоторые исследователи считают паразитическим мышлением, породившим религию. Однако такое мнение едва ли оправдано. Выдающийся французский психолог А. Валлон в книге, опубликованной еще в 1940 г. объяснял, что на самых ранних этапах истории церемонии и ритуалы мифов объединяли клан, увязывали физическое и социальное, что мифология положила начало "необычайным усилиям в классификации", с нее начались попытки осмысления вселенной (561, 99-126). Известные исследователи мифов Е.М. Мелетинский, М.И. Стеблин-Каменский и известный философ и теоретик искусства М.С. Каган видят в мифах и творческие потенции сознания, поскольку из них выросла не только религия, но и философия и искусство с его художественно-образным познанием жизни (822, 7; 1024, 64; 702, 180-182). Исследование Ф.Х. Кессиди убедительно показало, как из древнегреческой мифологии выросла та философия античности, которая положила начало европейской философии (715).
Нетрудно догадаться, что с самого возникновения человеческого сознания рациональный и художественно-образный способ освоения жизни были связаны "взаимопомощью". Присущее порождавшему логическое мышление человеческому труду целеполагание обеспечивалось воображением, а, с другой стороны, мифологические представления осмысливались в причинно-следственных связях.
На посвященном системе культуры всесоюзном семинаре в Новосибирском Академгородке философ Л.Н. Коган в докладе о народной культуре доказывал, что системообразующим ядром крестьянской культуры эпохи феодализма было стихийно-материалистическое мировоззрение. Известный же историк идейных движений крестьянства Н.Н. Покровский, возражая, утверждал, что крестьянское мировоззрение эпохи позднего феодализма было, скорее, стихийно-идеалистическим с элементами стихийного материализма (649, 112-ИЗ).
Возникает вопрос, по каким критериям можно установить, был ли крестьянин стихийным материалистом или стихийным идеалистом. Вспоминается его вера в то, что "Все от бога". Следовательно - идеалист. Однако, такое заключение основано на предложении, что патриархальный крестьянин руководствовался единой концепцией миропонимания. Но такой концептуальности массового сознания еще никто не обнаружил. Идеи массового сознания принадлежат к сфере общественной психологии. От идей теоретических они отличаются как тем, что всегда являются идеями-убеждениями (1046, 180), так и органической связью своей с деятельностью, отсутствием и относительной самостоятельности, своей системы, принадлежностью к системе деятельности. Здесь "Слово (и идея - П.М.) с делом не расходятся". Что же касается патриархального крестьянства, то традиционность жизни обуславливала его невосприимчивость ко всяким теориям. Они отождествлялись с предвзятостью. Единственной теорией, с которой крестьянин имел дело, было учение церкви, но практика показывала, что и к нему следует относиться с умом. "Заставь дурака богу молиться, он и лоб разобьет". Отрицание готовых концепций как руководства в жизни хорошо выражено в широко распространенных в России и на Украине стихах "Про дурня", встречающихся еще у Кирши Данилова (сюжет бытовал и в германском фольклоре). Дурень идет в жизнь с самой надежной, казалось бы, концепцией доброжелательности. Но всякий раз концептуальность кончается для него печально (302, 203-206; 194, 489, 492; 351, 35-41; 289)."Теория, мой друг, мертва, но вечно живо древо жизни".
В соответствии с заключениями философов, ключ к пониманию идей общественной психологии феодального крестьянства следует искать в характере и структуре его деятельности. Вспомним, что основная и определяющая из всех их - творческий, производительный труд. Все, что было непосредственно связано с его хозяйством, крестьянин знал досконально, ежедневно проверяя эти знания практикой. Совсем иными были его сведения о силах "божественных" и политических. И в процессе производства он нередко обращался к богу, к мистике, но преимущественно в связи с неурожаем, эпидемией, падежом скота. В хозяйственной деятельности не только отдельные трудовые операции, но и весь производственный цикл логичны. Поэтому здесь крестьянин руководствовался, главным образом, здравым смыслом и своим собственным, и традиционным.
Больше всего мистики было в сознании племен, живших не производительным трудом, а собирательством, охотой, рыболовством, либо войной, то есть грабежом соседей. Но и у самых отсталых носителей пралогического мышления, как заметил еще А. Леви-Брюль, логика здравого смысла связана была именно с трудовой, в том числе, и охотничьей деятельностью (1129, 50).
Соотношение материализма и идеализма в сознании патриархального крестьянина лаконично можно выразить так: крестьянин у сохи (в трудовом процессе), как и всякий психически нормальный человек - стихийный материалист, крестьянин в церкви - стихийный идеалист. Поэтому, если не забывать, что он по роду своей деятельности человек трудящийся, а не человек молящийся, то выходит, что его миропонимание было в своей основе стихийно-материалистическим, с элементами стихийного идеализма.
Однако такая констатация сочетания стихийного материализма со стихийным идеализмом и усмотрение в стихийном материализме системообразующего ядра крестьянской культуры сами по себе еще немного дают для уяснения мировоззренческих основ картины мира патриархального крестьянства. Мировоззрение последнего не было теорией, концепцией со своим логическим началом и вытекающими из него следствиями. Спорадические мировоззренческие идеи здесь и порождались присущей крестьянскому образу жизни деятельностью и направляли ее. Такое мировоззрение уместно назвать "прагматизмом". Хотя он принципиально отличался от прагматизма буржуазной философской теории эпохи империализма. Главные особенности крестьянского прагматизма можно установить, учтя отношение крестьянина к тем фундаментальным условиям жизни, которые определяли его бытие и деятельность.
Известно, что труд, общественный труд создал человека, человеческое общество. В отношении крестьянина к труду и к людям (общине, обществу) поэтому правомерно усматривать основные координаты его бытийной ориентации. Ориентируясь на эти координаты и следует, думается, искать мировоззренческие основы его мира.
Далее будет показано, что ориентация на труд и на социальность как на главные условия жизни глубоко присуща сознанию самого крестьянства. А это еще раз свидетельствует о стихийно-материалистических и рационалистических основах его культуры.
Традиция - "основа основ" общественной психологии феодального крестьянства
Изучая отношение крестьянства к труду и к людям ("миру", семье, обществу), нетрудно разглядеть, что оно изначально руководствовалось в своей деятельности не идеологией - учением религии и проповедями пастырей, законами государства, и даже не собственной "естественной" религиозностью, а, главным образом, традициями. Хотя, когда приходилось объяснять свою деятельность, крестьянин ссылался и на религию, и на законы. Преобладающую роль традиций в феодальном обществе К. Маркс считал условием развития как производительных сил вообще, так и крестьянского хозяйства в частности (19, 356). Традиция была "основой основ" общественной психологии феодального крестьянства, - подчеркивал Б.Ф. Поршнев (923, 310-311).
А как возникали сами традиции? Здесь мы снова выходим к самому началу начал, к возникновению человеческой психики, человеческого сознания, языка, культуры.
Возникновение и развитие человеческой психики марксистско-ленинская психология, как известно, объясняет эволюцией человеческой деятельности. На этом пути наука все лучше уясняет диалектику связей мышления и языка. Современная лингвистика доказывает наличие у человека глубинных структур его психики, предшествующих языку. Это схемы деятельности человека, "осуществляющиеся до, вне и независимо от их выражения в каком бы то ни было особенном языке, в языке вообще" (675, 94). Эти сенсомоторные схемы, модели деятельности, порожденные опытом предшествующей деятельности (производственной, прежде всего) В.Е. Давидович и Ю.А. Жданов и считают глубинными носителями культуры (суммированной деятельности, совокупного разума, прошлого опыта человечества) (616, 91). С этими сенсомоторными схемами названные ученые связывают и рациональное зерно соображений К. Юнга об архетипах "коллективного бессознательного" или "объективной психики".
Думается, что именно в этих сенсомоторных схемах, моделях деятельности разгадка психологии возникновения традиций, трудовых, прежде всего. Небезынтересно при этом заметить, что ученые констатировали наличие прототрадиций у макак (810, 83). Что же касается крестьянских традиций, то для разгадки их возникновения очень важен такой уникальный в этом отношении источник как народные пословицы - выраженные в словах традиции, крестьянские, прежде всего. Выдающийся собиратель и знаток русских народных пословиц В.И. Даль писал, что в них содержится все, что было важно для народной жизни. Именно поэтому примечательно, что ни в русских, ни в украинских, ни в белорусских пословицах мы не находим, казалось бы, важнейших для крестьянской жизни рекомендаций как пахать, сеять, запрягать коня и т.д. Нетрудно догадаться, что не только при возникновении общества, но и в жизни каждой крестьянской семьи середины XIX века такие традиции едва ли не исключительно передавались наглядно, а не с помощью словесных поучений. В этой сфере деятельности руководствовались явными н ясными моделями поведения старших и окружающих в аналогичных ситуациях. Крестьянин учил своего мальца пахать, сеять, запрягать коня, показывая, как это делается. Дети росли "без словесной учебы", - сетуя, констатировал известный этнограф С.В. Максимов, рассказывая о русском Севере (310, 46-47). "Лучший приклад (пример), неж наука" (247, 177), - гласила украинская пословица. Производственный процесс совпадал не только с содержанием традиций, но и с процессом их передачи.
Традиционность крестьянского сознания проявлялась, прежде всего, в неосознанной установке на старину. Этнографические описания свидетельствуют о "слепой приверженности масс старине", "бессознательной вере", о "слепом повиновении" обычаям и русских, и украинских, и белорусских крестьян (316, 161; 650, 56-57; 348, 30; 362, 290).
Первым выражением осознанных традиций был, пожалуй, язык. А.Н. Леонтьев приводит мысль лингвиста В.И. Абаева в одной из его ранних работ о том, что в истории общественного сознания на смену идеологии, выраженной в языке, приходит идеология, выраженная с помощью языка" (789, 334). Традиции первобытности целиком принадлежали сфере общественной психологии, поэтому, пользуясь современной терминологией, можно сказать: "на смену традиции, выраженной в языке, приходит традиция, выраженная с помощью языка".
Поскольку об этом можно судить по материалам эпоса, ориентация на старину в эпоху расцвета родового строя была уже осознанной традицией. Главный герой "Калевали" "мудрый, старый" Вяйнямейнен никогда и не был молодым, как и любимый герой русских былин "старый казак" Илья Муромец. Осознанная ориентация на старину, на авторитет стариков широко отражена и в русском, и в украинском, и в белорусском фольклоре эпохи разложения крепостничества. Белорусские крестьяне говорили: "Хто не слухаець старших, той и бога не боицца" (241, 177), "Як діди і батьки наші робили, так і ми будемо", - говорили украинские крестьяне (262, 15), "Нового не запроводжай, старовини держись" (262, 15).
Осознание ориентации на старину порождало и обоснование такой ориентации. Примечательно, что таким обоснованием основы основ общественной психологии крестьянства была своеобразная социальная утопия, известная в истории многих народов - предания о золотом веке в прошлом, когда люди и физически, и нравственно были лучше.
В Архангельской губернии было записано предание о рассказах подвижного, работоспособного 170-летнего старика о том, что некогда люди жили по-божьему - "своим владами, чужим не корыстовались", житное зерно было тогда размером с воробьиное яйцо. Вариант такого предания бытовал и на Тамбовщине, и в Орловской губернии, и в некоторых местностях Украины (323, VIII-IХ; 129, 19-20; 353, 39; 190, 14-168, 172-173; 189, 3-4). И в белорусских преданиях встречаемся с великанами (асилками) в древности (223, 49-50). Белорусская народная сказка о происхождении зла в мире вспоминала, что были времена, когда вое люди были равны, сами на себя работали, не знали принуждения и несправедливости. "Люди, как цветы цвели, жили как пташки в небе, как рыба в воде" (223, 95). Такая утопия представлялась естественной и логично обосновывалась: в старину людей было меньше, земли было вдоволь, поэтому все жили хорошо (190, 218). Поскольку власть помещиков была тоже традиционной, иногда такие утопии приобретали и феодальную окраску. На Украине пели о том, что раньше и паны были лучше: "цілий тиждень собі роби, панові в суботу" (356, 372).
Осознанность традиции как обоснования решений жизненных проблем превращала ее в мировоззренческое, в полном смысле этого слова, обоснование картины мира и культуры патриархального крестьянства, судя по всему, традиция была древнейшим авторитетом экзистенциальной ориентации человека.
Религиозное обоснование картины мира
То, что известно об этапах истории сознания общества, позволяет предположить, что позднее традиции появилось мифологическое обоснование картины мира. В изучаемую эпоху оно преобразовалось в религиозное обоснование. Важен вопрос об историческом соотношении двух, в сущности, столь разнородных авторитетов общественного сознания патриархального крестьянства как традиция и религия. Последняя далеко не сразу приобрела то подавляющее влияние, какое она имела в средневековье. В "Калевала", например, порожденной эпохой расцвета родового строя, имеется уже "всемогущий бог небесный" Укко, но на самом деле он еще не всемогущ. От хозяйки враждебной северной страны Лоухи, спрятавшей солнце и луну, спасают людей и небожителей герои - Вяйнямейнен и Ильмаринен. "Калевала" помогает лучше понять и образ Святогора, дошедший до нас в качестве осколка древнейших русских эпических сказаний. "Было бы кольцо да во сырой земле, (Друго да кольцо да во высоком небе. Поворотил бы я мати сыру землю) вверх крайчиком" (283, 529). Могущество этого героя, очень возможно, никак не связано ни с богом, ни с богами. Гибнет он от "тяги земной", передав свое могущество Илье Муромцу. Подвиги того любимого народом героя, крестьянского сына и казака, тоже, в сущности, никак не связаны с божьим промыслом.
Во времена расцвета язычества, пока было много богов (идолов), люди по своему разумению выбирали наиболее подходящих в той или иной ситуации и выбрасывали, иногда оплевывая, не помогавших. Такой языческий подход к иконе, например, сохранялся у русского крестьянина и в изучаемую эпоху - "Годится - молиться, не годится - горшки накрывать".
Правда, в это время крестьянин был убежден, что "Все от бога" (255, 37). Но в том-то и дело, что не только идеи, но и чувства, убеждения масс не имели концептуального единства. Весьма компетентный корреспондент русского географического общества сельский священник писал о своей пастве: "В своих рассуждениях о погоде, урожаях, участи людей они более доверяют не действию Промысла, но ведущимся исстари замечаниям дедов и прадедов" (135, 6). Б.А. Рыбаков обратил внимание на то, что, распространяясь в древней Руси, христианство не вытесняло язычество, а наслаивалось на него (976). Такой характер соотношения старого и нового, кажется, типичен для эволюции массового сознания эпохи феодализма. Религия не вытеснила традицию в качестве мировоззренческого авторитета, а наложилась на нее. Сама религия становилась традиционной, а традиция религиозной. Авторитет бога стал освящать авторитет традиции, во всей значимости ее "первородства".
Альянс с традицией до поры до времени подкреплял авторитет религии, придавая ему абсолютность. Но объятия мужицких традиций сильно деформировали идеологический скелет христианства. Еще В.Г. Белинский в знаменитом Письме к Гоголю доказывал, что в отличие от некоторых даже более просвещенных стран у русского народа "много суеверия, но нет и следа религиозности". Примечательно, что такая оценка степени религиозности масс, в сущности, совпадает с мнением и другого, весьма компетентного свидетеля из противоположного общественного лагеря - А.Т. Болотова (391, 215; 286, 178-181). А теперь оказывается, что и в тех просвещенных странах, религиозность которых не вызывала сомнений Белинского, "церковь боролась и проповедовала впустую" (611, 336).
Мысли Белинского важны, но терминология неточна, поскольку суеверие - тоже религиозность. И мнение о том, что церковь на Западе проповедовала "впустую", тоже верно лишь отчасти. До поры до времени и в России, и на Западе церковь довольно успешно выполнила свои главные, социальные функции. Что касается русского, украинского и белорусского крестьянства той эпохи, то о степени его православия имеются многочисленные и весьма компетентные свидетельства сельских священников, которые, отмечая обычно невежество и суеверия своих прихожан, почти всегда заверяли, что они добрые христиане - богобоязливы, церковь чтут, начальству покорны и, как писал один из хорошо понимавших суть вопроса "батюшка", "к перенесению трудов удивительно способны" (136, 8). Дело в том, что патриархальное крестьянство принимало в православии самое главное, что обеспечивало его социальные функции. Массы верили в бога как всемогущего творца и высшего судью всех помыслов и деяний, принимали идею о воздаянии на "том свете" за грехи и добродетели; века татарщины, крепостничества, самодержавия внедрили в сознание масс страх божий, кротость и смирение, высшую премудрость христианина. В церкви видели храм божий, выполняли обряды религиозного культа, привыкая, не задумываясь, делать то, чему учила церковь. И, что очень важно, верили, что "Всякая власть от бога" (255, 246), что "Где царь, тут и правда" (225, 245). Это, пожалуй, все существенно значимое, что массы приняли из учения церкви, но этого было достаточно, чтобы считать их добрыми христианами.
Глава 2-1. Мировоззренческие основы картины мира патриархального крестьянства эпохи разложения крепостничества в России
Ключ к общественному сознанию крестьянства в его представлениях о правде, а понята она может быть лишь с учетом особенностей мировоззренческих основ его картины мира. Выдающийся русский писатель и этнограф Глеб Успенский с присущим ему "превосходным знанием крестьянства и... громадным артистическим талантом, проникавшим до самой сути явлений" (В.И. Ленин) (43, 263) говорил о тайне "удивительно своеобразного" крестьянского мировоззрения (I048, 30-32). Проникновение в эту тайну невозможно без учета специфики идей массового сознания. В книге о проблемах народной культуры раннего средневековья А.Я. Гуревич так характеризует сознание масс: "Перед нами аморфное, текучее, нестрогое при наличии все вновь всплывающих констант и архетипов мировосприятие, которое могло нерефлективно совмещать в себе противоположные представления и верования" (611, 343). Заключение неожиданное, но, оказывается, нерефлективное совмещение противоположных представлений и верований свойственно не только простецам раннего средневековья. Английский историк-марксист Джордж Рюде обнаружил, что и сознанию народных масс Западной Европы второй половины ХVIII - первой половины XIX в. присуща логическая противоречивость, "причудливая амальгама несопоставимых представлений" (991, 268, 275-276). Это и позволило ему отметить интерес аналогичных заключений Антонио Грамши, констатировавшего распространенность в сознании крестьян и некоторых других общественных слоев Италии недифференцированных моделей мышления, зачастую противоречивых, уходящих своими корнями в фольклор, повседневный опыт (107а, 70, 177, 251, 265, 267, 268, 339, 342; 991, 268). Все это помогает понять значимость высказанной мимоходом ленинской оценки специфики массового сознания крестьян России уже вначале XX в.: "чужды всякой доктрине" (67, 381).
Изучение советскими учеными структуры общественного сознания и "работы" общественной психологии многое прояснило в этом отношении, оно позволяет понять и особенности методики исследования идей массового сознания. Дело в том, что идеи в теориях имеют свою относительную, логическую самостоятельность, поэтому их можно объяснить лишь в связи с анализом всей концепции той или иной теории, идеологии. Иное дело - идеи массового сознания, они не обладают и относительной самостоятельностью, своей системой. Прямо вырастая из образа жизни, деятельности масс, они выражают систему такой деятельности. Поэтому их объяснение не в логике какой-то концепции, а в системе образа жизни и деятельности масс.
Основные координаты бытийной ориентации
Феодальное крестьянство не только самый древний класс. Важнейшие, в том числе производственные, традиции его восходили к самой глубокой, первобытной древности. Его сознание непосредственно порождалось генезисом сознания человеческого общества. Изучение этого процесса - сложнейшая проблема, но она давно уже привлекала внимание ученых, в том числе и классиков марксизма-ленинизма. Известный советский психолог А.Н. Леонтьев пришел к заключению, что история человеческого сознания начиналась с порожденного общественным трудом рационального мышления, с познания в процессе труда объективных свойств вещей и объективных связей жизненных процессов (789, 272-285). С самого возникновения общества логика человеческого сознания отражала объективную логику природы. Без этого люди не могли бы успешно трудиться, созидать собственность и обеспечить прогресс (70, 65, 198). Сначала, - объяснял А.Н. Леонтьев, - круг логически осознаваемого был ограничен крошечной сферой средств и продуктов труда, процессом сериального производства. Весь остальной огромный мир обобщался мистическим, пралогическим (по Л. Леви-Брюлю), мифологическим сознанием (789, 304-317).
Таким образом, с самого возникновения общества освоение окружающего мира шло двумя способами:
I) с помощью порожденных практикой труда логических обобщений и
2) путем мифологических обобщений фантазии.
Здесь уместно вспомнить, что для К. Маркса первобытная мифология была "бессознательно-художественной" переработкой природы и общества народной фантазией, воображением (16, 736-737).
Попытки первобытности осмыслить тайны огромного окружающего мира, не познанного трудовой практикой, с помощью мифов некоторые исследователи считают паразитическим мышлением, породившим религию. Однако такое мнение едва ли оправдано. Выдающийся французский психолог А. Валлон в книге, опубликованной еще в 1940 г. объяснял, что на самых ранних этапах истории церемонии и ритуалы мифов объединяли клан, увязывали физическое и социальное, что мифология положила начало "необычайным усилиям в классификации", с нее начались попытки осмысления вселенной (561, 99-126). Известные исследователи мифов Е.М. Мелетинский, М.И. Стеблин-Каменский и известный философ и теоретик искусства М.С. Каган видят в мифах и творческие потенции сознания, поскольку из них выросла не только религия, но и философия и искусство с его художественно-образным познанием жизни (822, 7; 1024, 64; 702, 180-182). Исследование Ф.Х. Кессиди убедительно показало, как из древнегреческой мифологии выросла та философия античности, которая положила начало европейской философии (715).
Нетрудно догадаться, что с самого возникновения человеческого сознания рациональный и художественно-образный способ освоения жизни были связаны "взаимопомощью". Присущее порождавшему логическое мышление человеческому труду целеполагание обеспечивалось воображением, а, с другой стороны, мифологические представления осмысливались в причинно-следственных связях.
На посвященном системе культуры всесоюзном семинаре в Новосибирском Академгородке философ Л.Н. Коган в докладе о народной культуре доказывал, что системообразующим ядром крестьянской культуры эпохи феодализма было стихийно-материалистическое мировоззрение. Известный же историк идейных движений крестьянства Н.Н. Покровский, возражая, утверждал, что крестьянское мировоззрение эпохи позднего феодализма было, скорее, стихийно-идеалистическим с элементами стихийного материализма (649, 112-ИЗ).
Возникает вопрос, по каким критериям можно установить, был ли крестьянин стихийным материалистом или стихийным идеалистом. Вспоминается его вера в то, что "Все от бога". Следовательно - идеалист. Однако, такое заключение основано на предложении, что патриархальный крестьянин руководствовался единой концепцией миропонимания. Но такой концептуальности массового сознания еще никто не обнаружил. Идеи массового сознания принадлежат к сфере общественной психологии. От идей теоретических они отличаются как тем, что всегда являются идеями-убеждениями (1046, 180), так и органической связью своей с деятельностью, отсутствием и относительной самостоятельности, своей системы, принадлежностью к системе деятельности. Здесь "Слово (и идея - П.М.) с делом не расходятся". Что же касается патриархального крестьянства, то традиционность жизни обуславливала его невосприимчивость ко всяким теориям. Они отождествлялись с предвзятостью. Единственной теорией, с которой крестьянин имел дело, было учение церкви, но практика показывала, что и к нему следует относиться с умом. "Заставь дурака богу молиться, он и лоб разобьет". Отрицание готовых концепций как руководства в жизни хорошо выражено в широко распространенных в России и на Украине стихах "Про дурня", встречающихся еще у Кирши Данилова (сюжет бытовал и в германском фольклоре). Дурень идет в жизнь с самой надежной, казалось бы, концепцией доброжелательности. Но всякий раз концептуальность кончается для него печально (302, 203-206; 194, 489, 492; 351, 35-41; 289)."Теория, мой друг, мертва, но вечно живо древо жизни".
В соответствии с заключениями философов, ключ к пониманию идей общественной психологии феодального крестьянства следует искать в характере и структуре его деятельности. Вспомним, что основная и определяющая из всех их - творческий, производительный труд. Все, что было непосредственно связано с его хозяйством, крестьянин знал досконально, ежедневно проверяя эти знания практикой. Совсем иными были его сведения о силах "божественных" и политических. И в процессе производства он нередко обращался к богу, к мистике, но преимущественно в связи с неурожаем, эпидемией, падежом скота. В хозяйственной деятельности не только отдельные трудовые операции, но и весь производственный цикл логичны. Поэтому здесь крестьянин руководствовался, главным образом, здравым смыслом и своим собственным, и традиционным.
Больше всего мистики было в сознании племен, живших не производительным трудом, а собирательством, охотой, рыболовством, либо войной, то есть грабежом соседей. Но и у самых отсталых носителей пралогического мышления, как заметил еще А. Леви-Брюль, логика здравого смысла связана была именно с трудовой, в том числе, и охотничьей деятельностью (1129, 50).
Соотношение материализма и идеализма в сознании патриархального крестьянина лаконично можно выразить так: крестьянин у сохи (в трудовом процессе), как и всякий психически нормальный человек - стихийный материалист, крестьянин в церкви - стихийный идеалист. Поэтому, если не забывать, что он по роду своей деятельности человек трудящийся, а не человек молящийся, то выходит, что его миропонимание было в своей основе стихийно-материалистическим, с элементами стихийного идеализма.
Однако такая констатация сочетания стихийного материализма со стихийным идеализмом и усмотрение в стихийном материализме системообразующего ядра крестьянской культуры сами по себе еще немного дают для уяснения мировоззренческих основ картины мира патриархального крестьянства. Мировоззрение последнего не было теорией, концепцией со своим логическим началом и вытекающими из него следствиями. Спорадические мировоззренческие идеи здесь и порождались присущей крестьянскому образу жизни деятельностью и направляли ее. Такое мировоззрение уместно назвать "прагматизмом". Хотя он принципиально отличался от прагматизма буржуазной философской теории эпохи империализма. Главные особенности крестьянского прагматизма можно установить, учтя отношение крестьянина к тем фундаментальным условиям жизни, которые определяли его бытие и деятельность.
Известно, что труд, общественный труд создал человека, человеческое общество. В отношении крестьянина к труду и к людям (общине, обществу) поэтому правомерно усматривать основные координаты его бытийной ориентации. Ориентируясь на эти координаты и следует, думается, искать мировоззренческие основы его мира.
Далее будет показано, что ориентация на труд и на социальность как на главные условия жизни глубоко присуща сознанию самого крестьянства. А это еще раз свидетельствует о стихийно-материалистических и рационалистических основах его культуры.
Традиция - "основа основ" общественной психологии феодального крестьянства
Изучая отношение крестьянства к труду и к людям ("миру", семье, обществу), нетрудно разглядеть, что оно изначально руководствовалось в своей деятельности не идеологией - учением религии и проповедями пастырей, законами государства, и даже не собственной "естественной" религиозностью, а, главным образом, традициями. Хотя, когда приходилось объяснять свою деятельность, крестьянин ссылался и на религию, и на законы. Преобладающую роль традиций в феодальном обществе К. Маркс считал условием развития как производительных сил вообще, так и крестьянского хозяйства в частности (19, 356). Традиция была "основой основ" общественной психологии феодального крестьянства, - подчеркивал Б.Ф. Поршнев (923, 310-311).
А как возникали сами традиции? Здесь мы снова выходим к самому началу начал, к возникновению человеческой психики, человеческого сознания, языка, культуры.
Возникновение и развитие человеческой психики марксистско-ленинская психология, как известно, объясняет эволюцией человеческой деятельности. На этом пути наука все лучше уясняет диалектику связей мышления и языка. Современная лингвистика доказывает наличие у человека глубинных структур его психики, предшествующих языку. Это схемы деятельности человека, "осуществляющиеся до, вне и независимо от их выражения в каком бы то ни было особенном языке, в языке вообще" (675, 94). Эти сенсомоторные схемы, модели деятельности, порожденные опытом предшествующей деятельности (производственной, прежде всего) В.Е. Давидович и Ю.А. Жданов и считают глубинными носителями культуры (суммированной деятельности, совокупного разума, прошлого опыта человечества) (616, 91). С этими сенсомоторными схемами названные ученые связывают и рациональное зерно соображений К. Юнга об архетипах "коллективного бессознательного" или "объективной психики".
Думается, что именно в этих сенсомоторных схемах, моделях деятельности разгадка психологии возникновения традиций, трудовых, прежде всего. Небезынтересно при этом заметить, что ученые констатировали наличие прототрадиций у макак (810, 83). Что же касается крестьянских традиций, то для разгадки их возникновения очень важен такой уникальный в этом отношении источник как народные пословицы - выраженные в словах традиции, крестьянские, прежде всего. Выдающийся собиратель и знаток русских народных пословиц В.И. Даль писал, что в них содержится все, что было важно для народной жизни. Именно поэтому примечательно, что ни в русских, ни в украинских, ни в белорусских пословицах мы не находим, казалось бы, важнейших для крестьянской жизни рекомендаций как пахать, сеять, запрягать коня и т.д. Нетрудно догадаться, что не только при возникновении общества, но и в жизни каждой крестьянской семьи середины XIX века такие традиции едва ли не исключительно передавались наглядно, а не с помощью словесных поучений. В этой сфере деятельности руководствовались явными н ясными моделями поведения старших и окружающих в аналогичных ситуациях. Крестьянин учил своего мальца пахать, сеять, запрягать коня, показывая, как это делается. Дети росли "без словесной учебы", - сетуя, констатировал известный этнограф С.В. Максимов, рассказывая о русском Севере (310, 46-47). "Лучший приклад (пример), неж наука" (247, 177), - гласила украинская пословица. Производственный процесс совпадал не только с содержанием традиций, но и с процессом их передачи.
Традиционность крестьянского сознания проявлялась, прежде всего, в неосознанной установке на старину. Этнографические описания свидетельствуют о "слепой приверженности масс старине", "бессознательной вере", о "слепом повиновении" обычаям и русских, и украинских, и белорусских крестьян (316, 161; 650, 56-57; 348, 30; 362, 290).
Первым выражением осознанных традиций был, пожалуй, язык. А.Н. Леонтьев приводит мысль лингвиста В.И. Абаева в одной из его ранних работ о том, что в истории общественного сознания на смену идеологии, выраженной в языке, приходит идеология, выраженная с помощью языка" (789, 334). Традиции первобытности целиком принадлежали сфере общественной психологии, поэтому, пользуясь современной терминологией, можно сказать: "на смену традиции, выраженной в языке, приходит традиция, выраженная с помощью языка".
Поскольку об этом можно судить по материалам эпоса, ориентация на старину в эпоху расцвета родового строя была уже осознанной традицией. Главный герой "Калевали" "мудрый, старый" Вяйнямейнен никогда и не был молодым, как и любимый герой русских былин "старый казак" Илья Муромец. Осознанная ориентация на старину, на авторитет стариков широко отражена и в русском, и в украинском, и в белорусском фольклоре эпохи разложения крепостничества. Белорусские крестьяне говорили: "Хто не слухаець старших, той и бога не боицца" (241, 177), "Як діди і батьки наші робили, так і ми будемо", - говорили украинские крестьяне (262, 15), "Нового не запроводжай, старовини держись" (262, 15).
Осознание ориентации на старину порождало и обоснование такой ориентации. Примечательно, что таким обоснованием основы основ общественной психологии крестьянства была своеобразная социальная утопия, известная в истории многих народов - предания о золотом веке в прошлом, когда люди и физически, и нравственно были лучше.
В Архангельской губернии было записано предание о рассказах подвижного, работоспособного 170-летнего старика о том, что некогда люди жили по-божьему - "своим владами, чужим не корыстовались", житное зерно было тогда размером с воробьиное яйцо. Вариант такого предания бытовал и на Тамбовщине, и в Орловской губернии, и в некоторых местностях Украины (323, VIII-IХ; 129, 19-20; 353, 39; 190, 14-168, 172-173; 189, 3-4). И в белорусских преданиях встречаемся с великанами (асилками) в древности (223, 49-50). Белорусская народная сказка о происхождении зла в мире вспоминала, что были времена, когда вое люди были равны, сами на себя работали, не знали принуждения и несправедливости. "Люди, как цветы цвели, жили как пташки в небе, как рыба в воде" (223, 95). Такая утопия представлялась естественной и логично обосновывалась: в старину людей было меньше, земли было вдоволь, поэтому все жили хорошо (190, 218). Поскольку власть помещиков была тоже традиционной, иногда такие утопии приобретали и феодальную окраску. На Украине пели о том, что раньше и паны были лучше: "цілий тиждень собі роби, панові в суботу" (356, 372).
Осознанность традиции как обоснования решений жизненных проблем превращала ее в мировоззренческое, в полном смысле этого слова, обоснование картины мира и культуры патриархального крестьянства, судя по всему, традиция была древнейшим авторитетом экзистенциальной ориентации человека.
Религиозное обоснование картины мира
То, что известно об этапах истории сознания общества, позволяет предположить, что позднее традиции появилось мифологическое обоснование картины мира. В изучаемую эпоху оно преобразовалось в религиозное обоснование. Важен вопрос об историческом соотношении двух, в сущности, столь разнородных авторитетов общественного сознания патриархального крестьянства как традиция и религия. Последняя далеко не сразу приобрела то подавляющее влияние, какое она имела в средневековье. В "Калевала", например, порожденной эпохой расцвета родового строя, имеется уже "всемогущий бог небесный" Укко, но на самом деле он еще не всемогущ. От хозяйки враждебной северной страны Лоухи, спрятавшей солнце и луну, спасают людей и небожителей герои - Вяйнямейнен и Ильмаринен. "Калевала" помогает лучше понять и образ Святогора, дошедший до нас в качестве осколка древнейших русских эпических сказаний. "Было бы кольцо да во сырой земле, (Друго да кольцо да во высоком небе. Поворотил бы я мати сыру землю) вверх крайчиком" (283, 529). Могущество этого героя, очень возможно, никак не связано ни с богом, ни с богами. Гибнет он от "тяги земной", передав свое могущество Илье Муромцу. Подвиги того любимого народом героя, крестьянского сына и казака, тоже, в сущности, никак не связаны с божьим промыслом.
Во времена расцвета язычества, пока было много богов (идолов), люди по своему разумению выбирали наиболее подходящих в той или иной ситуации и выбрасывали, иногда оплевывая, не помогавших. Такой языческий подход к иконе, например, сохранялся у русского крестьянина и в изучаемую эпоху - "Годится - молиться, не годится - горшки накрывать".
Правда, в это время крестьянин был убежден, что "Все от бога" (255, 37). Но в том-то и дело, что не только идеи, но и чувства, убеждения масс не имели концептуального единства. Весьма компетентный корреспондент русского географического общества сельский священник писал о своей пастве: "В своих рассуждениях о погоде, урожаях, участи людей они более доверяют не действию Промысла, но ведущимся исстари замечаниям дедов и прадедов" (135, 6). Б.А. Рыбаков обратил внимание на то, что, распространяясь в древней Руси, христианство не вытесняло язычество, а наслаивалось на него (976). Такой характер соотношения старого и нового, кажется, типичен для эволюции массового сознания эпохи феодализма. Религия не вытеснила традицию в качестве мировоззренческого авторитета, а наложилась на нее. Сама религия становилась традиционной, а традиция религиозной. Авторитет бога стал освящать авторитет традиции, во всей значимости ее "первородства".
Альянс с традицией до поры до времени подкреплял авторитет религии, придавая ему абсолютность. Но объятия мужицких традиций сильно деформировали идеологический скелет христианства. Еще В.Г. Белинский в знаменитом Письме к Гоголю доказывал, что в отличие от некоторых даже более просвещенных стран у русского народа "много суеверия, но нет и следа религиозности". Примечательно, что такая оценка степени религиозности масс, в сущности, совпадает с мнением и другого, весьма компетентного свидетеля из противоположного общественного лагеря - А.Т. Болотова (391, 215; 286, 178-181). А теперь оказывается, что и в тех просвещенных странах, религиозность которых не вызывала сомнений Белинского, "церковь боролась и проповедовала впустую" (611, 336).
Мысли Белинского важны, но терминология неточна, поскольку суеверие - тоже религиозность. И мнение о том, что церковь на Западе проповедовала "впустую", тоже верно лишь отчасти. До поры до времени и в России, и на Западе церковь довольно успешно выполнила свои главные, социальные функции. Что касается русского, украинского и белорусского крестьянства той эпохи, то о степени его православия имеются многочисленные и весьма компетентные свидетельства сельских священников, которые, отмечая обычно невежество и суеверия своих прихожан, почти всегда заверяли, что они добрые христиане - богобоязливы, церковь чтут, начальству покорны и, как писал один из хорошо понимавших суть вопроса "батюшка", "к перенесению трудов удивительно способны" (136, 8). Дело в том, что патриархальное крестьянство принимало в православии самое главное, что обеспечивало его социальные функции. Массы верили в бога как всемогущего творца и высшего судью всех помыслов и деяний, принимали идею о воздаянии на "том свете" за грехи и добродетели; века татарщины, крепостничества, самодержавия внедрили в сознание масс страх божий, кротость и смирение, высшую премудрость христианина. В церкви видели храм божий, выполняли обряды религиозного культа, привыкая, не задумываясь, делать то, чему учила церковь. И, что очень важно, верили, что "Всякая власть от бога" (255, 246), что "Где царь, тут и правда" (225, 245). Это, пожалуй, все существенно значимое, что массы приняли из учения церкви, но этого было достаточно, чтобы считать их добрыми христианами.