НАРОДНЫЕ ПОСЛОВИЦЫ, ПОГОВОРКИ, ПРИМЕТЫ, ЗАГАДКИ КАК ИСТОЧНИК ПО ИСТОРИИ СОЗНАНИЯ КРЕСТЬЯНСТВА
МИРОШНИЧЕНКО П.Я.
Часть 9.
§ 3. Вторичный комплекс правды
Крестьянское мировоззрение было ограничено пределами общины, здесь сосредотачивались главные интересы земледельца, но история властно втягивала его и в политическую жизнь взаимоотношений с феодалами, феодальным государством, церковью, соседними народами, с завоевателями-поработителями. Понимание внеобщинной политической жизни трудящиеся выводили из порожденной общинным микрокосмом правды и свою сценку этой жизни осознавали как правду, но этот, вторичный, комплекс представлений о справедливости гораздо сложнее и противоречивее. В нем и великие истины общественной жизни, и поразительные заблуждения, с точки зрения верного исторического понимания истины и справедливости.
Само собою разумеется, что антибарскую и антигосударственную направленность своих дум трудящиеся утаивали от просвещенных собирателей народного творчества. Это хорошо известно фольклористам. Тем не менее, и паремиография, и другие жанры народного творчества довольно убедительно свидетельствуют, что трудящиеся массы самое главное в своих взаимоотношениях с помещиками, чиновниками и вообще господами осознавали яснее, чем это иногда нам представляется.
Трудящиеся довольно хорошо осознавали, что имущество, богатство помещика создано крестьянским трудом. Уже в ХVII в. на Руси существовала пословица «Белые ручки чужие труды любят» (55, 76). Она бытовала в России и на Украине и в середине XIX в. (23, 37; 44, 237), «Крестьянскими мозолями и бары сыты живут» (46, 718), «Мужицькими мозолями і пани живуть» (44, 318; 57, 27), «Коли б не хлоп, не віл, не було б панів» (57, 25; 44, 276), «Неволя. волю одевает» (46, 828).
Официальная, в том числе и церковная, идеология пытались придать взаимоотношениям господ и крепостных патриархальный характер отцов и детей. В фольклоре подобной патриархальщины почти нет. Освещая работу на барина, он подчеркивал, во-первых, ее принудительный характер, а, во-вторых, жестокость эксплуатации крепостного труда. «Нужда учит, а барщина мучит» (46, 503).
«Гонят старого, гонят малого
На работушку ранешенько,
А с работушки позднешенько», -
пелось в русской народной песне (50, 414). «Просив пан на толоку, а не пойдзешь, за лоб поволоку» (51, 140). В украинской народной песне в ответ на упрек попа крестьяне отвечают, что им некогда молиться, нет передышки и в воскресенье. «Од неділі до неділі гонять молотити, чоловіки молотити, жінки кужіль прясти, малі діти до тютюну, у папуші класти» (34, 722).
Фольклор иногда мимоходом отмечал связь помещичьего гнета со стремлением феодала побольше продать продуктов крепостного труда. «...Продав жито пан вельможний, та взяв силу грошей, та збудував на утіху будинок хороший; та посіяв вельможний пан пшеницю ланами, та позганяв на панщину батьків із синами» (58а, 208).
Такой гнет разорял крестьянина. «Поздоров, боже, панов, что у нас ни коней, ни коров» (51, 130), «А вже наша Постолівка, - пелось в украинской народной песне, - обросла вербами; котрі мали по шість волів, то пішли з торбами» (58а, 210). В другой песне говорилось о мужике-хозяине: «Деруть його, нещасного, як хто кілько зможе, а він бідний, сиротинка далі вже й не може» (58а, 221). И в русской народной песне говорилось о крепостной неволе: «Пропали наши головы за боярами, за ворами» (50, 414). Показательно это народное понимание слова «вор». На языке господствующего класса оно означало не только похитителя чужой собственности, но и всякого мятежника против господствующих порядков. Для протестующего же народа «воры» - бояре, феодалы - посягающие на имущество и труд крестьянина. И это логически вытекало из самых основ крестьянской правды, из представления о том, что добро, «жизнь» создается трудом.
Крестьянин - хозяин но своему жизненному положению - естественно, осознавал первостепенную значимость имущественных отличий феодала и крестьянина. «Скачи, враже, як пан каже, на то він багатий» (57, 190). В народных песнях о Кармалюке помещики противостоят крестьянам как богатые бедным. «Куди тільки подивлюся, скрізь багач панує» (34, 609), «Усі хлопці піднялися, пішли панів бити. Розбійником звуть багаті за його роботу, бо він іден проявляє за бідних турботу» (34, 685). Поговорка «Порівняв гори з долинами, а багатих з убогими» (44, 324) и широко распространенная пословица «Сытый голодного не разумеет» (46, 98; 51, 22; 44, 339) имеют в виду противостояние и противоположность понимания жизни, прежде всего, феодалов и крестьян. Но, в то же время, крестьяне ясно видели, что феодалы отливаются от трудящихся правом насилия, правом гонять на работу, присваивать труд, обдирать, их. «До бога високо, до царя далеко, а ті панки, що хтять, те й роблять» (57, 27).
Века феодализма убедили крестьян на практике в невозможности сколько-нибудь успешной открытой борьбы с эксплуататорами. Непрактичная открытая враждебность мужика к помещику чаще всего переплавлялась в глубокое недоверие, силу которого мы и сейчас, подчас, склонны недооценивать. Когда в 1847 г. Н. П. Огарев и в 1856 г. Л. H. Толстой предложили своим крестьянам значительно и совершенно очевидно улучшить их положение, даже самые умные из мужиков не поняли их и видели в этих предложениях только коварство своих господ. Это изумило и Н. П. Огарева, и Л. Н. Толстого. Недоверие крестьян к таким людям поражает и нас. Хотя поражаться нечему - срабатывал совершенно верный классовый инстинкт, который не могли поколебать случайные для крестьян прихоти барского благородства. Противостояние помещиков и крепостных мужик осознавал довольно ясно. «Барская хворь - мужицкое здоровье» (46, 717). «Нема добра в нашім селі, бо панів багато» (57, 25), «З паном не дружи, жінці правди не кажи» (30, 70), «З паном дружи, а за пазухою камінь держи» (57, 26).
К. Маркс писал, что, поскольку образ жизни, интересы и образование крестьян противостоят образу жизни, интересам и образованию других классов, крестьянство составляет класс. Но поскольку между парцеллярными крестьянами существует лишь местная связь, поскольку тождество их интересов не создает между ними никакой общности, никакой национальной связи, никакой политической организации - они не образуют класса» (I, т.8, 208). Поэтому В. И. Ленин, характеризуя самосознание уже предреволюционного русского крестьянства, говорил о смутной идее «единства всех крестьян, как массы» (2, т.16, 272). Эти высказывания о парцеллярном крестьянстве капиталистического общества помогают понять историческое положение и сознание и глобального общинного крестьянства. Если при этом вспомнить, что с развитием капиталистических отношений единство крестьян против феодалов разрушалось, то нас не должно удивлять, что паремиография отражает осознание крепостными не только противостояния двух основных классов феодального общества, но и определенную сплоченность обоих лагерей. «Барин за барина, мужик за мужика» (46, 610; 43, 11). Манифесты Пугачева, призывающие всех крестьян подниматься против всех злодеев-дворян, владельцев поместий и вотчин, а также градских мздоимцев, судей только активизировали те смутные идеи единства всего крестьянства, как массы, которые были выработаны веками феодализма (32, 47, 48, 50-51).
Правда и ненависть угнетенных
Ненависть - чувство, и паремиография не позволяет измерить его силу, уловить, как ее нарастание порождает готовность и волю к борьбе против ненавистных людей и порядков. Но зато паремиография хорошо вскрывает идейный механизм, пружины динамики таких социально-психологических процессов. Как уже отмечалось, в буржуазной фольклористике и этнографии модно идеи и рациональные образы фольклора выводить из-под сознания, парапсихологии. На самом деле причинно-следственные взаимозависимости идей и чувств в крестьянском сознании были разнообразными. Иногда эмоции определяли направление рациональной логики, а иногда было наоборот. Что же касается социальной ненависти народных масс, то она убедительно объясняется рациональной логикой массового сознания. Из «трех китов», методологически обосновывавших правду, наибольшее значение для ее развития и общественной активности имел именно разум. Если правда-истина - понятие, обозначающее соответствие слова (мысли) факту, то правда-справедливость - довольно сложная абстракция, обобщение множества разнообразных человеческих взаимоотношений. Начинается она с правды, логического заключения о том, что человек - часть природы - и кормится он от матери сырой-земли, что богатство, «жито», «жизнь» создается трудом. При своем возникновении эта правда логически, рационально обобщала взаимоотношения человека с природой («Что посеешь, то и пожнешь», «Праця робить багача»). Из этой правды взаимоотношений человека с природой рациональная логика выводила и социальную правду: несправедливо присваивать то, что создано не твоим трудом. Разумность заключения, что богатство создается трудом, показал еще Адам Смит. Но оценка массами эксплуататоров как воров и грабителей была тоже логичной, разумной. Из этого разума шла ненависть к господам и всем, кто их поддерживал.
Паремиогарфический материал позволяет уловить связь ненависти угнетенных с примитивным народным гуманизмом правды трудящихся. Украинская поговорка противопоставляла барина человеку: «Чи пани, чи люде?» (57, 25), «Панів, як псів» (57, 25), «Што пан, то собака» (51, 189), «Скоромничают бары да собаки» (46, 42). Поэтому «Хвали рожь в стогу, а барина в гробу» (46, 715; 57, 28), «Помещичьи имения - это проклятые гнезда врагов» (34, 696). Украинские крестьяне пели: «Ой, дай, боже, дощ, аби не мороз на панове сіно, щоб попелом сіло! На панів овес, щоб погнив увесь!» (58а, 236). М. Е. Салтыков-Щедрин вспоминал в «Пошехонской старине» о помещичьем негодовании и беспокойстве накануне реформы 1861 г. по поводу все более непочтительных взглядов крепостных. Последние смотрели на бар молча, но весьма красноречиво. «Смерда взгляд пуще брани» (46, 717), «Холопье слово, что рогатина» (46, 123).
В паремиографии этого времени встречается очень небольшое количестве пословиц, отражающих феодальную идиллию взаимоотношений барина и крепостного. «Доброй раб за господина умереть рад» (49, 97), «Вод свого пана мила й рана» (57, І49), «Свой пан и покараець и помилуець» (51, 147). Но таких пословиц очень мало. Из 123 пословиц и поговорок, сгруппированных Номысом вокруг сюжета (взаимоотношения крестьян и господ), только две можно истолковать, как благожелательные к господину. Отчасти эти пословицы ходили, вероятно, среди бар, как воспоминание о прошедших временах, а частью они отражали сознание самых неразвитых, патриархальных слоев крестьянства.
И господа, и государство в угнетении крестьян опирались на крестьянскую верхушку, на крестьянское самоуправление, поэтому трудящиеся распространяли свою ненависть и на этих пособников эксплуататоров. «Не дай, боже, з Івана пана» (44, 303), «Не дай, боже, свині рога, а мужику панства» (57, 27; 51, 97).
Трудящиеся видели враждебность судейских, чиновников. «З багатим не судися, а з дужим не борися» (57, 27; 51, 96), «Закон, что дышло...», «Где суд, там и неправда» (46, 172, 174). Иногда темный крестьянин видел врагов в образованных. «З письменних все лихо встає» (57, 117). Западно-украинская народная песня рассказывала, как помимо помещиков крестьян душили и рекрутчина, и государственные подати, и попы-шкуродеры (34, 721). «Один с сошкой, семеро с ложкой» (46, 594).
С первого взгляда может представиться, что крестьянство с его раздробленностью и отсутствием в нем сознания своего единства в масштабах всей страны не может сохранять традиции ненависти к угнетателям и борьбы с ними. Но вот В. И. Ленин писал, что века крепостного гнета «копили горы злобы и ненависти» (2, т.17, 210-211). И это убедительно подтверждается фольклором. «Бывали были и бояре волком выли» (46, 296). Традиции ненависти и борьбы народа с угнетателями сохранялись и передавались из поколения в поколение в народных песнях о Разине, Пугачеве. «Много я вешал господ и князей, по России я вешал неправедных людей» (50, 383). Эти традиции антифеодальных восстаний хранились и в белорусских народных песнях (29, 183). Особенно богато они представлены в исторических песнях украинского народа о предводителях народных восстаний конца ХVI, ХVII и XVIII веков. История в эти песнях переплеталась с современностью. Народ прочно хранил память о гайдамаках. «Ой ходімо, пане-брате, в степ та в гайдамаки, та дамося, пане-брате, добре панам взнаки!» (58а, 219). Из поколения в поколение передавались воспоминания о борьбе повстанцев-опрышков в Карпатах. «Чи знаєш ти, пане-брате, що будем діяти? Виріжемо песіх врагів, будем панувати» (58а, 248). В сущности, это устные рекламации с призывами к борьбе, призывы эти обосновывались опытом истории антифеодальных движений трудящихся, освещались славой выдающихся героев в этой борьбе. В то же время песни по горячим следам событий популяризировали опыт современных восстаний: «У Києві вогонь горить - по цім боці душно; як убили Саливона - усім панам скушно...» (34, 722).
Корни правды уходили в хозяйственные интересы трудящихся, отсюда ее жизненность; а главное историческое оружие этой правды темных масс - ненависть - была обусловлена и их разумом, и их верой (в бога и божью правду). Отсюда не только неистребимая живучесть, но и мятежная, повстанческая ее боевитость. Фольклору свойственно представление о силе неправды, о противостоянии силы и правды. «Знает сила правду, да не любит сказывать» (46, 834). Но правда - не примирение с кривдой, а отрицание ее, борьба против нее. «Правда рогатиной торчит» (46, 198), «Правда груба, да богу люба» (41, 337, 51, 136), «Правда очі коле» (44, 325), «Правда, як соль в очі» (51, 136). Она неподкупна, поэтому так была распространена пословица: «Хлеб ешь, а правду режь» (87, 133; 44, 349; 51, 172). «Коли праве діло, то говори сміло» (57, 279). Правда - не только слова, но и дела непреклонной борьбы до конца - «За совесть да за честь хоть голову снесть» (46, 306). Она требует отваги - «Отважному и бог помогаець» (51, 120), «Більше разу не вмреш» (57, 83). А трусу - презрение. «Хто з ляку вмирає, по тім свині дзвонять» (57, 85; 44, 284).
В антагонистическом обществе ненависть угнетенных была, так сказать, выражением политического содержания правды некомпетентного в политике народа, крестьянства прежде всего. Это помогает понять активный, действенный характер правды. Великий народный поэт Т. Г. Шевченко великолепно выразил этот характер правды, говоря о «правде-мести». «Панов много таких, не перевешаешь и до Москвы» - говорили в Белоруссии, подразумевая необходимость борьбы с панами (51, 124). Героем украинских народных песен был бунтарь Кармалюк, который шел в белый свет «правду добывать» (34, 689). Непреклонность в борьбе за правду великолепно воспета в народных песнях.
Не только восстание, но и самый стихийный бунт - явления чрезвычайные, нарушавшие обычный ход жизни и противоречившие традиционности - основе основ социальной психологии феодального крестьянства. Нет ли натяжки в изложенных выше заключениях о бунтовстве, повстанческом, социалистическом заряде крестьянской правды? Как увязывалась традиционность сознания народных масс с их восстаниями? Ответ на эти вопросы и убедительное подтверждение изложенной трактовки правды трудящихся можно найти в материалах истории последней крестьянской войны. Дело в том, что восставшие осознавали себя защитниками именно старины, традиционных порядков, извечной, естественной, природной справедливости. Восстанавливая ее, Пугачев жаловал башкир землями, водами, лесами, рыбными ловлями («Будьте подобными степным зверям», «Пребывайте так, как степные звери» (32, 26, 27). В соответствии с крестьянской правдой указ Пугачева констатировал, что помещичьи имения и богатства созданы крестьянским трудом - «крестьянского кошта». Поэтому «злодеи-дворяне» и «градские мздоимцы-судьи» характеризовались как нарушители традиционных порядков, «возмутители империи и разорители крестьян» (32, 47), «преступники закона и общего покоя», «общего покоя возмутители» (32, 36), «бунтовщики и изменщики своему государю» (32, 46).
Отношение к царской власти
Царистские иллюзии относятся к числу наиболее удивительных для нас феноменов социальной психологии трудящихся эпохи феодализма. Г. А. Кавтарадзе, исследовавший соотношение «мира» и царской власти в сознании крепостного крестьянства, показал, что последнее отождествляло свои интересы и волю с интересами и волей монарха (95, 10).
Монархические иллюзии крестьянства прослеживаются еще с ХIV-ХV веков. С крестьянской точки зрения верховным собственником земли был государь, великий князь, поэтому подданство, уплата дани и несение государственных повинностей обеспечивает крестьянам вечное пользование государственными землями. «Для черных крестьян утверждение, что земля государева… почти равносильно тому, что она крестьянская...» (141, 265). В спорах с феодалами за землю крестьяне всегда стремились доказать, что она государева, наивно веря в поддержку последнего (141, 266). Такие иллюзии своеобразно поддерживались и законодательством той эпохи. Судебник 1497 г. великокняжеские земли, на которых сидели черные крестьяне и помещики, противопоставлял боярским и монастырским (141, 205). Когда Н. Т. Посошков в начале XVIII в. писал: «Крестьянам помещики не векомые владельцы… а прямой им владетель всероссийский самодержец…», он высказывал широко распространенную в народе точку зрения.
Еще Глеб Успенский в сущности верно объяснял крестьянские представления о царе, как отце и попечительном хозяине всей русской земли, условиями натурального хозяйства и обычаями патриархальной семьи (136, 35-45). Абсолютная зависимость от самодержавной, капризной и бездушно жестокой природы воспитывала под страхом голодной смерти безусловное повиновение трудящихся богу и земному представителю его власти - царю. Вместе с тем, патриархальная семья была не только кровнородственным единством, но и первичным трудовым коллективом, сплоченным общим напряженным трудом, направлявшимся первым работником - отцом и хозяином; натуральное крестьянское хозяйство, требуя у всех членов семьи беспрестанного напряженного труда, воспитывало беспрекословное повиновение их неограниченной власти отца, большака. Абсолютная власть последнего была тогда естественной и разумной.
Бездушную жестокость природы и государственных сил крестьянин объяснял неисповедимостью путей господних и верил в отеческую власть царя, связывая с ним свою правду. «Где царь, тут и правда» (46, 45). Такое отношение к царской власти отражено и в народных песнях об Иване Грозном, Петре I.
В. И. Ленин отмечал, что самодержавный государственный строй России помимо основной опоры на эксплуататоров искони держался «... на пассивной поддержке миллионов крестьянства» (2, т.6, 279), и «неподвижностью массы крестьянства и мелких производителей вообще (2, т.6, 363). Эти высказывания соответствует мыслям К. Маркса о том, что общинный «локализованный микрокосм» повсюду способствовал установлению более или менее централизованного деспотизма (I, т.19, 405, 414), Патриархально-царистские иллюзии крестьянства позволяют понять социально-психологический механизм такой роли сельской общины. Режимы, подобные русскому самодержавию, классики марксизма-ленинизма определяли как «патриархально-феодальный абсолютизм» (I, т.5, 353). Но при этом не следует упускать из виду нечто весьма существенное. «Настоящий царь» в представлениях крестьянства коренным образом отличался от реально исторических царей. Об этом красноречиво свидетельствуют материалы последней крестьянской войны. В манифестах Пугачева власть царя не только божественного, но и природного, а поэтому (по крестьянской логике) даже народного происхождения. Пугачев «божией милостью» (32, 32), «природный», «чадолюбивый» «отец отечества», «российской землей владетель», «всем от бога сотворенным людям самодержец... даже до твари наградитель» (32, 25), «прощающий народ и животных в винах» (32, 26). Здесь царь как порождение могучей силы природы сам причастен к ее могуществу, поэтому повелевает не только землей и людьми, но и животными. Но народ (то есть крестьянство, в сознании крепостных) - тоже природа, его желания не перечат крестьянскому богу. Поэтому Пугачев восстановлен на престоле в соответствии с «молением и усерднейшим желанием» его «верноподданных рабов» (32, 36). Вероятно, именно в связи с таким происхождением власти этого царя в одном из указов Пугачева в его титуле логично появляется эпитет: «от всех государей и государыни отменной» (т.е. отличный) (32, 30). Эпитет опасный для самозванца, так как наталкивал на мысль, что он не такой как все монархи.
С высоты нашей современности нетрудно увидеть в царистских лозунгах крестьянских восстаний той эпохи свидетельство темноты и политической неразвитости масс, но необходимо понять, что царистские лозунги - свидетельства высшего накала политических страстей, высшего взлета политической мысли крепостного люду - поскольку они, эти лозунги, означали стремление бороться за всю правду во всем отечестве, за создание царства справедливости. И только с разложением феодального строя и одновременно правды феодального крестьянства положение меняется. С развитием личности товаровладельца, как отметил Б. Г. Литвак, крупные массовые движения сменяются все более массовым, глубоким, но раздробленным протестом. В период кризиса крепостничества самозванство совсем испаряется, хотя надежды на доброго царя еще долго сохранятся среди темных масс.
К этому следует добавить, что своеобразие истории Украины с ее неразвитыми монархическими традициями и тот факт, что здесь закрепощение наиболее интенсивно шло от русской, польской и австрийской монархии уже после подъема самосознания народных масс в ходе освободительной войны 1648-1654 г.г., обусловили сравнительную ограниченность царистских иллюзий на Украине. В украинском фольклоре мы встречаемся и с осуждением монархов. Хотя, даже упрекая Екатерину II в закрепощении крестьянства и уничтожении Запорожской Сечи, народные песни иногда называли ее матерью (58а, 191). Но в других вариантах она «вража мати» (34, 570). В большинстве песен народ ее осуждал. «Бодай наша цариця та Катерина на світі не жила» (58а, 191). Показательно, что иногда ее враждебность народу увязывалась с немецким происхождением. «Катерина, вража німко, що ти наробила? Степ широкий, край веселий весь занапастила» (34, 569).
В крестьянском понимании правда божественного происхождения. А поскольку царь на «этом свете» представлял господа, он (царь) - опора и гарант правды. Что важнее, царь или правда? Такого вопроса и не возникало у крестьянина. Но авторитет правды зиждился на коренных интересах крестьянства, а в сфере психологии вытекал не только из авторитета бога (и царя), но и из доминировавшего авторитета традиции, и из более влиятельного авторитета личного разума. Поэтому бывали случаи, когда правда крестьянского сознания отвергала авторитет реального, царствовавшего монарха. Это еще не разрушало крестьянскую картину мира. Вместо «ненастоящего» царя появлялся самозванец или легенда о «настоящем», добром царе. Слабость монархических традиций на Украине и влияние традиций казачьей вольницы объясняют, почему украинский крестьянин, иногда отвергая авторитет худого царя, не создавал в противовес ему легенду о добром. О том, что монархизм крестьянина отнюдь не был безусловным и бескорыстным, свидетельствует и крестьянское понимание бога - источника и царской власти. «Вся владычества от бога учинена суть». Земной царь «временен, а небесный вечен и судия нелицемерен». Так учила церковь и в этом массы не сомневались.
(Продолжение следует)
Часть 9.
§ 3. Вторичный комплекс правды
Крестьянское мировоззрение было ограничено пределами общины, здесь сосредотачивались главные интересы земледельца, но история властно втягивала его и в политическую жизнь взаимоотношений с феодалами, феодальным государством, церковью, соседними народами, с завоевателями-поработителями. Понимание внеобщинной политической жизни трудящиеся выводили из порожденной общинным микрокосмом правды и свою сценку этой жизни осознавали как правду, но этот, вторичный, комплекс представлений о справедливости гораздо сложнее и противоречивее. В нем и великие истины общественной жизни, и поразительные заблуждения, с точки зрения верного исторического понимания истины и справедливости.
Само собою разумеется, что антибарскую и антигосударственную направленность своих дум трудящиеся утаивали от просвещенных собирателей народного творчества. Это хорошо известно фольклористам. Тем не менее, и паремиография, и другие жанры народного творчества довольно убедительно свидетельствуют, что трудящиеся массы самое главное в своих взаимоотношениях с помещиками, чиновниками и вообще господами осознавали яснее, чем это иногда нам представляется.
Трудящиеся довольно хорошо осознавали, что имущество, богатство помещика создано крестьянским трудом. Уже в ХVII в. на Руси существовала пословица «Белые ручки чужие труды любят» (55, 76). Она бытовала в России и на Украине и в середине XIX в. (23, 37; 44, 237), «Крестьянскими мозолями и бары сыты живут» (46, 718), «Мужицькими мозолями і пани живуть» (44, 318; 57, 27), «Коли б не хлоп, не віл, не було б панів» (57, 25; 44, 276), «Неволя. волю одевает» (46, 828).
Официальная, в том числе и церковная, идеология пытались придать взаимоотношениям господ и крепостных патриархальный характер отцов и детей. В фольклоре подобной патриархальщины почти нет. Освещая работу на барина, он подчеркивал, во-первых, ее принудительный характер, а, во-вторых, жестокость эксплуатации крепостного труда. «Нужда учит, а барщина мучит» (46, 503).
«Гонят старого, гонят малого
На работушку ранешенько,
А с работушки позднешенько», -
пелось в русской народной песне (50, 414). «Просив пан на толоку, а не пойдзешь, за лоб поволоку» (51, 140). В украинской народной песне в ответ на упрек попа крестьяне отвечают, что им некогда молиться, нет передышки и в воскресенье. «Од неділі до неділі гонять молотити, чоловіки молотити, жінки кужіль прясти, малі діти до тютюну, у папуші класти» (34, 722).
Фольклор иногда мимоходом отмечал связь помещичьего гнета со стремлением феодала побольше продать продуктов крепостного труда. «...Продав жито пан вельможний, та взяв силу грошей, та збудував на утіху будинок хороший; та посіяв вельможний пан пшеницю ланами, та позганяв на панщину батьків із синами» (58а, 208).
Такой гнет разорял крестьянина. «Поздоров, боже, панов, что у нас ни коней, ни коров» (51, 130), «А вже наша Постолівка, - пелось в украинской народной песне, - обросла вербами; котрі мали по шість волів, то пішли з торбами» (58а, 210). В другой песне говорилось о мужике-хозяине: «Деруть його, нещасного, як хто кілько зможе, а він бідний, сиротинка далі вже й не може» (58а, 221). И в русской народной песне говорилось о крепостной неволе: «Пропали наши головы за боярами, за ворами» (50, 414). Показательно это народное понимание слова «вор». На языке господствующего класса оно означало не только похитителя чужой собственности, но и всякого мятежника против господствующих порядков. Для протестующего же народа «воры» - бояре, феодалы - посягающие на имущество и труд крестьянина. И это логически вытекало из самых основ крестьянской правды, из представления о том, что добро, «жизнь» создается трудом.
Крестьянин - хозяин но своему жизненному положению - естественно, осознавал первостепенную значимость имущественных отличий феодала и крестьянина. «Скачи, враже, як пан каже, на то він багатий» (57, 190). В народных песнях о Кармалюке помещики противостоят крестьянам как богатые бедным. «Куди тільки подивлюся, скрізь багач панує» (34, 609), «Усі хлопці піднялися, пішли панів бити. Розбійником звуть багаті за його роботу, бо він іден проявляє за бідних турботу» (34, 685). Поговорка «Порівняв гори з долинами, а багатих з убогими» (44, 324) и широко распространенная пословица «Сытый голодного не разумеет» (46, 98; 51, 22; 44, 339) имеют в виду противостояние и противоположность понимания жизни, прежде всего, феодалов и крестьян. Но, в то же время, крестьяне ясно видели, что феодалы отливаются от трудящихся правом насилия, правом гонять на работу, присваивать труд, обдирать, их. «До бога високо, до царя далеко, а ті панки, що хтять, те й роблять» (57, 27).
Века феодализма убедили крестьян на практике в невозможности сколько-нибудь успешной открытой борьбы с эксплуататорами. Непрактичная открытая враждебность мужика к помещику чаще всего переплавлялась в глубокое недоверие, силу которого мы и сейчас, подчас, склонны недооценивать. Когда в 1847 г. Н. П. Огарев и в 1856 г. Л. H. Толстой предложили своим крестьянам значительно и совершенно очевидно улучшить их положение, даже самые умные из мужиков не поняли их и видели в этих предложениях только коварство своих господ. Это изумило и Н. П. Огарева, и Л. Н. Толстого. Недоверие крестьян к таким людям поражает и нас. Хотя поражаться нечему - срабатывал совершенно верный классовый инстинкт, который не могли поколебать случайные для крестьян прихоти барского благородства. Противостояние помещиков и крепостных мужик осознавал довольно ясно. «Барская хворь - мужицкое здоровье» (46, 717). «Нема добра в нашім селі, бо панів багато» (57, 25), «З паном не дружи, жінці правди не кажи» (30, 70), «З паном дружи, а за пазухою камінь держи» (57, 26).
К. Маркс писал, что, поскольку образ жизни, интересы и образование крестьян противостоят образу жизни, интересам и образованию других классов, крестьянство составляет класс. Но поскольку между парцеллярными крестьянами существует лишь местная связь, поскольку тождество их интересов не создает между ними никакой общности, никакой национальной связи, никакой политической организации - они не образуют класса» (I, т.8, 208). Поэтому В. И. Ленин, характеризуя самосознание уже предреволюционного русского крестьянства, говорил о смутной идее «единства всех крестьян, как массы» (2, т.16, 272). Эти высказывания о парцеллярном крестьянстве капиталистического общества помогают понять историческое положение и сознание и глобального общинного крестьянства. Если при этом вспомнить, что с развитием капиталистических отношений единство крестьян против феодалов разрушалось, то нас не должно удивлять, что паремиография отражает осознание крепостными не только противостояния двух основных классов феодального общества, но и определенную сплоченность обоих лагерей. «Барин за барина, мужик за мужика» (46, 610; 43, 11). Манифесты Пугачева, призывающие всех крестьян подниматься против всех злодеев-дворян, владельцев поместий и вотчин, а также градских мздоимцев, судей только активизировали те смутные идеи единства всего крестьянства, как массы, которые были выработаны веками феодализма (32, 47, 48, 50-51).
Правда и ненависть угнетенных
Ненависть - чувство, и паремиография не позволяет измерить его силу, уловить, как ее нарастание порождает готовность и волю к борьбе против ненавистных людей и порядков. Но зато паремиография хорошо вскрывает идейный механизм, пружины динамики таких социально-психологических процессов. Как уже отмечалось, в буржуазной фольклористике и этнографии модно идеи и рациональные образы фольклора выводить из-под сознания, парапсихологии. На самом деле причинно-следственные взаимозависимости идей и чувств в крестьянском сознании были разнообразными. Иногда эмоции определяли направление рациональной логики, а иногда было наоборот. Что же касается социальной ненависти народных масс, то она убедительно объясняется рациональной логикой массового сознания. Из «трех китов», методологически обосновывавших правду, наибольшее значение для ее развития и общественной активности имел именно разум. Если правда-истина - понятие, обозначающее соответствие слова (мысли) факту, то правда-справедливость - довольно сложная абстракция, обобщение множества разнообразных человеческих взаимоотношений. Начинается она с правды, логического заключения о том, что человек - часть природы - и кормится он от матери сырой-земли, что богатство, «жито», «жизнь» создается трудом. При своем возникновении эта правда логически, рационально обобщала взаимоотношения человека с природой («Что посеешь, то и пожнешь», «Праця робить багача»). Из этой правды взаимоотношений человека с природой рациональная логика выводила и социальную правду: несправедливо присваивать то, что создано не твоим трудом. Разумность заключения, что богатство создается трудом, показал еще Адам Смит. Но оценка массами эксплуататоров как воров и грабителей была тоже логичной, разумной. Из этого разума шла ненависть к господам и всем, кто их поддерживал.
Паремиогарфический материал позволяет уловить связь ненависти угнетенных с примитивным народным гуманизмом правды трудящихся. Украинская поговорка противопоставляла барина человеку: «Чи пани, чи люде?» (57, 25), «Панів, як псів» (57, 25), «Што пан, то собака» (51, 189), «Скоромничают бары да собаки» (46, 42). Поэтому «Хвали рожь в стогу, а барина в гробу» (46, 715; 57, 28), «Помещичьи имения - это проклятые гнезда врагов» (34, 696). Украинские крестьяне пели: «Ой, дай, боже, дощ, аби не мороз на панове сіно, щоб попелом сіло! На панів овес, щоб погнив увесь!» (58а, 236). М. Е. Салтыков-Щедрин вспоминал в «Пошехонской старине» о помещичьем негодовании и беспокойстве накануне реформы 1861 г. по поводу все более непочтительных взглядов крепостных. Последние смотрели на бар молча, но весьма красноречиво. «Смерда взгляд пуще брани» (46, 717), «Холопье слово, что рогатина» (46, 123).
В паремиографии этого времени встречается очень небольшое количестве пословиц, отражающих феодальную идиллию взаимоотношений барина и крепостного. «Доброй раб за господина умереть рад» (49, 97), «Вод свого пана мила й рана» (57, І49), «Свой пан и покараець и помилуець» (51, 147). Но таких пословиц очень мало. Из 123 пословиц и поговорок, сгруппированных Номысом вокруг сюжета (взаимоотношения крестьян и господ), только две можно истолковать, как благожелательные к господину. Отчасти эти пословицы ходили, вероятно, среди бар, как воспоминание о прошедших временах, а частью они отражали сознание самых неразвитых, патриархальных слоев крестьянства.
И господа, и государство в угнетении крестьян опирались на крестьянскую верхушку, на крестьянское самоуправление, поэтому трудящиеся распространяли свою ненависть и на этих пособников эксплуататоров. «Не дай, боже, з Івана пана» (44, 303), «Не дай, боже, свині рога, а мужику панства» (57, 27; 51, 97).
Трудящиеся видели враждебность судейских, чиновников. «З багатим не судися, а з дужим не борися» (57, 27; 51, 96), «Закон, что дышло...», «Где суд, там и неправда» (46, 172, 174). Иногда темный крестьянин видел врагов в образованных. «З письменних все лихо встає» (57, 117). Западно-украинская народная песня рассказывала, как помимо помещиков крестьян душили и рекрутчина, и государственные подати, и попы-шкуродеры (34, 721). «Один с сошкой, семеро с ложкой» (46, 594).
С первого взгляда может представиться, что крестьянство с его раздробленностью и отсутствием в нем сознания своего единства в масштабах всей страны не может сохранять традиции ненависти к угнетателям и борьбы с ними. Но вот В. И. Ленин писал, что века крепостного гнета «копили горы злобы и ненависти» (2, т.17, 210-211). И это убедительно подтверждается фольклором. «Бывали были и бояре волком выли» (46, 296). Традиции ненависти и борьбы народа с угнетателями сохранялись и передавались из поколения в поколение в народных песнях о Разине, Пугачеве. «Много я вешал господ и князей, по России я вешал неправедных людей» (50, 383). Эти традиции антифеодальных восстаний хранились и в белорусских народных песнях (29, 183). Особенно богато они представлены в исторических песнях украинского народа о предводителях народных восстаний конца ХVI, ХVII и XVIII веков. История в эти песнях переплеталась с современностью. Народ прочно хранил память о гайдамаках. «Ой ходімо, пане-брате, в степ та в гайдамаки, та дамося, пане-брате, добре панам взнаки!» (58а, 219). Из поколения в поколение передавались воспоминания о борьбе повстанцев-опрышков в Карпатах. «Чи знаєш ти, пане-брате, що будем діяти? Виріжемо песіх врагів, будем панувати» (58а, 248). В сущности, это устные рекламации с призывами к борьбе, призывы эти обосновывались опытом истории антифеодальных движений трудящихся, освещались славой выдающихся героев в этой борьбе. В то же время песни по горячим следам событий популяризировали опыт современных восстаний: «У Києві вогонь горить - по цім боці душно; як убили Саливона - усім панам скушно...» (34, 722).
Корни правды уходили в хозяйственные интересы трудящихся, отсюда ее жизненность; а главное историческое оружие этой правды темных масс - ненависть - была обусловлена и их разумом, и их верой (в бога и божью правду). Отсюда не только неистребимая живучесть, но и мятежная, повстанческая ее боевитость. Фольклору свойственно представление о силе неправды, о противостоянии силы и правды. «Знает сила правду, да не любит сказывать» (46, 834). Но правда - не примирение с кривдой, а отрицание ее, борьба против нее. «Правда рогатиной торчит» (46, 198), «Правда груба, да богу люба» (41, 337, 51, 136), «Правда очі коле» (44, 325), «Правда, як соль в очі» (51, 136). Она неподкупна, поэтому так была распространена пословица: «Хлеб ешь, а правду режь» (87, 133; 44, 349; 51, 172). «Коли праве діло, то говори сміло» (57, 279). Правда - не только слова, но и дела непреклонной борьбы до конца - «За совесть да за честь хоть голову снесть» (46, 306). Она требует отваги - «Отважному и бог помогаець» (51, 120), «Більше разу не вмреш» (57, 83). А трусу - презрение. «Хто з ляку вмирає, по тім свині дзвонять» (57, 85; 44, 284).
В антагонистическом обществе ненависть угнетенных была, так сказать, выражением политического содержания правды некомпетентного в политике народа, крестьянства прежде всего. Это помогает понять активный, действенный характер правды. Великий народный поэт Т. Г. Шевченко великолепно выразил этот характер правды, говоря о «правде-мести». «Панов много таких, не перевешаешь и до Москвы» - говорили в Белоруссии, подразумевая необходимость борьбы с панами (51, 124). Героем украинских народных песен был бунтарь Кармалюк, который шел в белый свет «правду добывать» (34, 689). Непреклонность в борьбе за правду великолепно воспета в народных песнях.
Не только восстание, но и самый стихийный бунт - явления чрезвычайные, нарушавшие обычный ход жизни и противоречившие традиционности - основе основ социальной психологии феодального крестьянства. Нет ли натяжки в изложенных выше заключениях о бунтовстве, повстанческом, социалистическом заряде крестьянской правды? Как увязывалась традиционность сознания народных масс с их восстаниями? Ответ на эти вопросы и убедительное подтверждение изложенной трактовки правды трудящихся можно найти в материалах истории последней крестьянской войны. Дело в том, что восставшие осознавали себя защитниками именно старины, традиционных порядков, извечной, естественной, природной справедливости. Восстанавливая ее, Пугачев жаловал башкир землями, водами, лесами, рыбными ловлями («Будьте подобными степным зверям», «Пребывайте так, как степные звери» (32, 26, 27). В соответствии с крестьянской правдой указ Пугачева констатировал, что помещичьи имения и богатства созданы крестьянским трудом - «крестьянского кошта». Поэтому «злодеи-дворяне» и «градские мздоимцы-судьи» характеризовались как нарушители традиционных порядков, «возмутители империи и разорители крестьян» (32, 47), «преступники закона и общего покоя», «общего покоя возмутители» (32, 36), «бунтовщики и изменщики своему государю» (32, 46).
Отношение к царской власти
Царистские иллюзии относятся к числу наиболее удивительных для нас феноменов социальной психологии трудящихся эпохи феодализма. Г. А. Кавтарадзе, исследовавший соотношение «мира» и царской власти в сознании крепостного крестьянства, показал, что последнее отождествляло свои интересы и волю с интересами и волей монарха (95, 10).
Монархические иллюзии крестьянства прослеживаются еще с ХIV-ХV веков. С крестьянской точки зрения верховным собственником земли был государь, великий князь, поэтому подданство, уплата дани и несение государственных повинностей обеспечивает крестьянам вечное пользование государственными землями. «Для черных крестьян утверждение, что земля государева… почти равносильно тому, что она крестьянская...» (141, 265). В спорах с феодалами за землю крестьяне всегда стремились доказать, что она государева, наивно веря в поддержку последнего (141, 266). Такие иллюзии своеобразно поддерживались и законодательством той эпохи. Судебник 1497 г. великокняжеские земли, на которых сидели черные крестьяне и помещики, противопоставлял боярским и монастырским (141, 205). Когда Н. Т. Посошков в начале XVIII в. писал: «Крестьянам помещики не векомые владельцы… а прямой им владетель всероссийский самодержец…», он высказывал широко распространенную в народе точку зрения.
Еще Глеб Успенский в сущности верно объяснял крестьянские представления о царе, как отце и попечительном хозяине всей русской земли, условиями натурального хозяйства и обычаями патриархальной семьи (136, 35-45). Абсолютная зависимость от самодержавной, капризной и бездушно жестокой природы воспитывала под страхом голодной смерти безусловное повиновение трудящихся богу и земному представителю его власти - царю. Вместе с тем, патриархальная семья была не только кровнородственным единством, но и первичным трудовым коллективом, сплоченным общим напряженным трудом, направлявшимся первым работником - отцом и хозяином; натуральное крестьянское хозяйство, требуя у всех членов семьи беспрестанного напряженного труда, воспитывало беспрекословное повиновение их неограниченной власти отца, большака. Абсолютная власть последнего была тогда естественной и разумной.
Бездушную жестокость природы и государственных сил крестьянин объяснял неисповедимостью путей господних и верил в отеческую власть царя, связывая с ним свою правду. «Где царь, тут и правда» (46, 45). Такое отношение к царской власти отражено и в народных песнях об Иване Грозном, Петре I.
В. И. Ленин отмечал, что самодержавный государственный строй России помимо основной опоры на эксплуататоров искони держался «... на пассивной поддержке миллионов крестьянства» (2, т.6, 279), и «неподвижностью массы крестьянства и мелких производителей вообще (2, т.6, 363). Эти высказывания соответствует мыслям К. Маркса о том, что общинный «локализованный микрокосм» повсюду способствовал установлению более или менее централизованного деспотизма (I, т.19, 405, 414), Патриархально-царистские иллюзии крестьянства позволяют понять социально-психологический механизм такой роли сельской общины. Режимы, подобные русскому самодержавию, классики марксизма-ленинизма определяли как «патриархально-феодальный абсолютизм» (I, т.5, 353). Но при этом не следует упускать из виду нечто весьма существенное. «Настоящий царь» в представлениях крестьянства коренным образом отличался от реально исторических царей. Об этом красноречиво свидетельствуют материалы последней крестьянской войны. В манифестах Пугачева власть царя не только божественного, но и природного, а поэтому (по крестьянской логике) даже народного происхождения. Пугачев «божией милостью» (32, 32), «природный», «чадолюбивый» «отец отечества», «российской землей владетель», «всем от бога сотворенным людям самодержец... даже до твари наградитель» (32, 25), «прощающий народ и животных в винах» (32, 26). Здесь царь как порождение могучей силы природы сам причастен к ее могуществу, поэтому повелевает не только землей и людьми, но и животными. Но народ (то есть крестьянство, в сознании крепостных) - тоже природа, его желания не перечат крестьянскому богу. Поэтому Пугачев восстановлен на престоле в соответствии с «молением и усерднейшим желанием» его «верноподданных рабов» (32, 36). Вероятно, именно в связи с таким происхождением власти этого царя в одном из указов Пугачева в его титуле логично появляется эпитет: «от всех государей и государыни отменной» (т.е. отличный) (32, 30). Эпитет опасный для самозванца, так как наталкивал на мысль, что он не такой как все монархи.
С высоты нашей современности нетрудно увидеть в царистских лозунгах крестьянских восстаний той эпохи свидетельство темноты и политической неразвитости масс, но необходимо понять, что царистские лозунги - свидетельства высшего накала политических страстей, высшего взлета политической мысли крепостного люду - поскольку они, эти лозунги, означали стремление бороться за всю правду во всем отечестве, за создание царства справедливости. И только с разложением феодального строя и одновременно правды феодального крестьянства положение меняется. С развитием личности товаровладельца, как отметил Б. Г. Литвак, крупные массовые движения сменяются все более массовым, глубоким, но раздробленным протестом. В период кризиса крепостничества самозванство совсем испаряется, хотя надежды на доброго царя еще долго сохранятся среди темных масс.
К этому следует добавить, что своеобразие истории Украины с ее неразвитыми монархическими традициями и тот факт, что здесь закрепощение наиболее интенсивно шло от русской, польской и австрийской монархии уже после подъема самосознания народных масс в ходе освободительной войны 1648-1654 г.г., обусловили сравнительную ограниченность царистских иллюзий на Украине. В украинском фольклоре мы встречаемся и с осуждением монархов. Хотя, даже упрекая Екатерину II в закрепощении крестьянства и уничтожении Запорожской Сечи, народные песни иногда называли ее матерью (58а, 191). Но в других вариантах она «вража мати» (34, 570). В большинстве песен народ ее осуждал. «Бодай наша цариця та Катерина на світі не жила» (58а, 191). Показательно, что иногда ее враждебность народу увязывалась с немецким происхождением. «Катерина, вража німко, що ти наробила? Степ широкий, край веселий весь занапастила» (34, 569).
В крестьянском понимании правда божественного происхождения. А поскольку царь на «этом свете» представлял господа, он (царь) - опора и гарант правды. Что важнее, царь или правда? Такого вопроса и не возникало у крестьянина. Но авторитет правды зиждился на коренных интересах крестьянства, а в сфере психологии вытекал не только из авторитета бога (и царя), но и из доминировавшего авторитета традиции, и из более влиятельного авторитета личного разума. Поэтому бывали случаи, когда правда крестьянского сознания отвергала авторитет реального, царствовавшего монарха. Это еще не разрушало крестьянскую картину мира. Вместо «ненастоящего» царя появлялся самозванец или легенда о «настоящем», добром царе. Слабость монархических традиций на Украине и влияние традиций казачьей вольницы объясняют, почему украинский крестьянин, иногда отвергая авторитет худого царя, не создавал в противовес ему легенду о добром. О том, что монархизм крестьянина отнюдь не был безусловным и бескорыстным, свидетельствует и крестьянское понимание бога - источника и царской власти. «Вся владычества от бога учинена суть». Земной царь «временен, а небесный вечен и судия нелицемерен». Так учила церковь и в этом массы не сомневались.
(Продолжение следует)