О Европе, простоте и русофобии.
Нижеследующие словеса опять-таки есть комментарий к нескольким текстам, а завершается он "русской идеей". Люди, я впервые употребляю это выражение здесь, так что будьте снисходительны. В процессе наговорено много гадостей про хорошее. То, что на ссылках, рекомендуется прочесть полностью.
Понятие истины в "третьей/западной этической системе" исходит из императива, сформулированного следующим образом:
""Мир должен вести себя по отношению ко мне так, как я веду себя по отношению к нему".
"Реальность должна уподобиться мне"."
Далее какое-то время я буду вещать на изобретаемом на ходу пиджин-философском языке.
Итак, пусть у нас есть Сущее и Человек/субъект как часть его. Субъект предпринимает целенаправленные действия, сумма последствий которых, желательных и не, ведёт к превращению Сущего в Должное. Соответственно, идеи обществ, основанных на этических системах, где присутствует субъект (а это "запад" и "север" с этическими императивами, начинающимися с "другие (не) должны…"), состоит в определении человеком отношения между Должным и Сущим, между исходным и получившимся/должным получиться.
Из того, что человек/субъект был и остаётся одновременно частью Сущего и частью Должного, понятие истины в "третьей этической" порождает "идею Европы", а именно
"идею естественного, незаметного вмешательства, которое может быть очень глубоким, но вот его результаты непременно должны выглядеть как сами собой появившиеся. Даже абсолютно искусственные вещи должны смотреться как "сами выросшие", и не на грядке, а в чистом поле".
Идея Должного, частью которого является "человек достигший", как более истинного, чем Сущее, частью которого является "человек (не)достигающий".
Исключительно доходчивым отражением этой идеи, причём изложенным с позиции стороннего наблюдателя, можно считать лемовскую шустросферу и особенно эктофикацию (с её историей включительно).
И, покуда не отложен в сторону томик НФ, запишу на его полях, что так называемая сингулярность есть всего лишь предположение в рамках "европейской идеи" того, что Сущее когда-нибудь закончится. Не в смысле взрывом или всхлипом, а в смысле того, что полностью будет переработано в Должное. Любопытно, что обратная идея - исчерпания Должного - всерьёз в западной НФ рассматривалась только очень большими и "старыми" мастерами (Азимов в окончании "Основания", Саймак).
Теперь о культуре, которую в данном представлении (Сущее-Должное) я понимаю, как совокупность знаний, артефактов и способов применения первых и вторых, обеспечивающих отношения субъекта с окружающей реальностью (Сущим).
Поясню на примере: голый человек в тёмном диком лесу под холодным дождём без знания, как спрятаться, добыть еду и развести огонь - не жилец. Его отношения с окружающей его реальностью не обеспечены культурой и скоро прекратятся по очевидной причине.
Соответственно, специфически "европейская культура" есть не просто обеспечение отношений европейца с Сущим, но именно таких отношений, в результате которых из Сущего создаётся Должное, более реальное, чем Сущее.
Я здесь не буду рассматривать технологии этого обеспечения. Отмечу только, что они, имхо, как правило основаны на идее принудительной фрагментации индивидуального восприятия окружающей реальности с выделением и усилением тех фрагментов, которые выполняют роль своего рода опознавательных меток, удостоверяющих реальность целого… простейшими примерами здесь будут такие приёмы мышления, как типизация и символизация, хотя есть технологии гораздо более сложные. Скажем, попробуйте сформулировать, как у Тарантино получаются его фильмы, или как развиваются те или иные тренды среди всяких кутюрье; при этом не скатываясь в "он так видит".
Важно другое, а именно то, какие отличия приобретает европеец на этом пути. Их можно описать и как потери, но - пусть будут приобретения. Так вот, европеец приобретает способность к выстраиванию отношений с людьми и реалиями общественного бытия через сложные опосредованные реакции.
Сложные - то есть такие, которые можно проанализировать и расчленить на простые, базовые.
Опосредованные - такие, которые включают в себя состояния субъекта, не продиктованные сиюминутной обстановкой.
Казалось бы, тоже мне, бином Ньютона. Так каждый может. На то и люди. Однако отличие здесь в том, что человек, воспитанный в европейской культуре, может так всегда, в любой ситуации (сколько-нибудь публичной как минимум), сколь угодно долго, без оформления ритуалом и видимого напряжения. Для него это - норма.
Тех, кто приготовился обличать все эти "неискренность", "лицедейство" и "застёгнутость", начиная со штатовских улыбок, рискну заткнуть широко известной цитатой:
"- Нет, нет и нет! - настойчиво заговорил Борменталь, - извольте заложить.
- Ну, что, ей-богу, - забурчал недовольно Шариков.
- Благодарю вас, доктор, - ласково сказал Филипп Филиппович, - а то мне уже надоело делать замечания.
- Все равно не позволю есть, пока не заложите. Зина, примите майонез у Шарикова.
- Как это так "примите"? - расстроился Шариков, - я сейчас заложу.
Левой рукой он заслонил блюдо от Зины, а правой запихнул салфетку за воротник и стал похож на клиента в парикмахерской.
- И вилкой, пожалуйста, - добавил Борменталь.
Шариков длинно вздохнул и стал ловить куски осетрины в густом соусе.
- Я еще водочки выпью? - заявил он вопросительно.
- А не будет ли вам? - осведомился Борменталь, - вы последнее время слишком налегаете на водку.
- Вам жалко? - осведомился Шариков и глянул исподлобья.
- Глупости говорите... - вмешался суровый Филипп Филиппович, но Борменталь его перебил.
- Не беспокойтесь, Филипп Филиппович, я сам. Вы, Шариков, чепуху говорите и возмутительнее всего то, что говорите ее безапелляционно и уверенно. Водки мне, конечно, не жаль, тем более, что она не моя, а Филиппа Филипповича. Просто - это вредно. Это - раз, а второе - вы и без водки держите себя неприлично.
Борменталь указал на заклеенный буфет.
- Зинуша, дайте мне, пожалуйста, еще рыбы, - произнес профессор.
Шариков тем временем потянулся к графинчику и, покосившись на Борменталя, налил рюмочку.
- И другим надо предложить, - сказал Борменталь, - и так: сперва Филиппу Филипповичу, затем мне, а в заключение себе.
Шариковский рот тронула едва заметная сатирическая улыбка, и он разлил водку по рюмкам.
- Вот все у вас как на параде, - заговорил он, - салфетку - туда, галстук - сюда, да "извините", да "пожалуйста-мерси", а так, чтобы по-настоящему, - это нет. Мучаете сами себя, как при царском режиме.
- А как это "по-настоящему"? - позвольте осведомиться.
Шариков на это ничего не ответил Филиппу Филипповичу, а поднял рюмку и произнес:
- Ну желаю, чтобы все...
- И вам также, - с некоторой иронией отозвался Борменталь."
Желаете, могу и другую цитату.
"- Эх, браточки... - вздохнул Савва Иваныч. - Вот за это я вас и люблю, сволочей. Разведем толстовщину, достоевщину, ефремовщину, расстегнем на все пуговицы загадочную славянскую душу, водки нажремся, поплачем - куда там практичной Европе... Простые мы, как сибирский валенок, и слабость наша в этом, и сила. Сидим-сидим - потом взыграет, и смотришь, поперся холмогорский парняга в двадцать лет латыни учиться, другой крылья выдумал, а третий и того почище - орбитальные станции планирует за полсотни лет до практического воплощения... Немец с евреем - человеки практичные, с материнским молоком хитрость всосут и двадцать лет будут, как вода, камень точить, потому и не получается из них истинно великих людей. Двадцать лет и будильник тикать может, а ты попробуй по-славянски - внезапным озарением, широтой души, чтобы как Ермак, Алешка Орлов, Грозный Иван Васильич... Нет, ребята, если и есть богом избранный народ, так это мы. Без всяких скидок. Вот только Аляску по дурости продали, из Калифорнии ушли, давайте, что ли, за Аляску с Калифорнией..."
И вновь немедленно выпил.
В общем, с известных пор Ваш покорный слуга всякую такую вот… не ведаю, как и назвать прилично… короче, вот такое благоговейное про простоту, широту и внезапное озарение воспринимает как злокачественную дурость, буде услышано от русских, и как тонкое издевательство - если такое заряжает инородец. "Желаю, чтобы все", ага.
Чтобы два раза не вставать, добавлю про "духовность". "Духовность" в смысле "русская духовность" - это такой бессмысленный самодостаточный термин, который, как и "широта русской души", озвучивается с тем, чтобы отбить у русского охоту к саморефлексии, стремление разобраться в своих реакциях, усложнить и настроить их. Некая особость "духовности" как заглушки состоит разве что в навешенной на неё "отрешённости от грубых чувственных интересов", где оная отрешённость понимается как покорное безразличие скота к пастуху, доярке и забойщику.
А чтобы не вставать три раза, не стану рассказывать про геральдического медведя, неполноценного хищника с рядом низких для хищника черт, о которых тогдашняя европейская элита, увлекавшаяся охотой, прекрасно знала.
Это всё (и "широта", и "духовность", и "медведь" вонючий), изволите видеть, суть не более чем импорт Должного у тех самых европейцев, у которых к нам фобия по определению. Страх и ненависть. Страх помогает создать обобщённый образ простого и непосредственного русского (здесь и типизация, и усреднение, и символизация, и те самые "гораздо более сложные технологии", в результате которых обобщённый русский получается очень настоящим, хотя и непохожим на действительно существующих русских), а ненависть способствует проекции его на конкретные обстоятельства.
Это у Европы есть Муции Сцеволы и спартанские мальчики, а русская скотина, которой щипцами снимают мясо в гестапо, не выдаёт своих исключительно по азиатской нечувствительности к боли. Как известно всякому европейцу, "русский либо у твоих ног, либо у тебя на горле" - и смысл высказывания именно в утверждении простоты и непосредственности реакции русского, из-за которой альтернатива "сотрудничество-соперничество" вырождается во "властвование-рабство". По-культурному он, полуживотное, не может. Это в Европе свобода на баррикадах, Конвенты и поклонение богине разума, а в России быдло вспучилось и растеклось, расстреливает друг друга у подходящих стенок… хотя по фактам особенного различия нет, а кровопитием в буквальном смысле этого слова прославились революционные бойцы Франции, а не ЧК и не белая контрразведка. Впрочем, "прославились" - не то слово; это надо искать, читать, запомнить и предъявить европейцу. После чего он не поверит, потому что такого не может быть; а если поверит, то на его убеждения это никак не повлияет, да и забудет через три минуты, рассказывая про тридцать миллионов трупов в адском ГУЛаге.
И даже европейские "положительные эмоции" в адрес русских окрашены всё той же презумпцией простоты и непосредственности последних. Впрочем, иначе бы всю эту шелуху русским впарить бы и не удалось, надо было улыбаться, ага.
Ладно. Теперь к тому, "что делать". Не в смысле приказа, конечно, а в смысле "что можно бы предпринять".
Одним из путей является "тактика орка", то есть упростить себя под европейский взгляд, дабы преодолеть существующее напряжение. Недостатки решения: во-первых, противно, ибо "простота хуже воровства", да и эстетически… может, на вокзальном бомже и почиют благодать с духовностью, но уж больно воняет; во-вторых, вполне полезные и нужные западные примочки делаются именно благодаря этой самой западной сложности и опосредованности - не хотелось бы закрывать для себя эту дорогу.
Другим путём является та самая разъяснительная работа на Европу и на себя, что мы, в общем-то, не лаптем щи хлебаем. Проблема в четырёхсотлетней форе - времени, за которое русофобия, повторю, стала иррациональной и самоподдерживающейся.
Третий путь - уподобление европейцам, то есть развитие и постановка культуры, приличий и прочего такого же, умения себя вести, умения себя держать. Не так, как это воспроизводится сейчас, а по-европейски, всплошную и ровно. Не вижу в этом ничего плохого, более того - это необходимо. Как было отмечено в каком-то ЖЖ-комменте: "культура производства есть часть культуры общества"… Хотим остаться страной - надо уметь делать оружие. Хотим уметь делать оружие - должны уметь делать. Должны уметь делать - должны уметь.
Ну, и четвёртый путь, который вырастает из третьего - это выстраивание своей культуры, своей цивилизации на собственной идее, эквивалентной европейской и занимающей её место.
Для "северной этической" понятие истины опирается на "реальность не должна мне противоречить", "мир не должен вести себя так по отношению ко мне, как я не веду себя по отношению к нему".
И если "идея Европы" формулируется как "идея естественного, незаметного вмешательства, которое может быть очень глубоким, но вот его результаты непременно должны выглядеть как сами собой появившиеся", и есть идея Должного как более реального, чем Сущее, то "русская идея" (извините за выражение) может быть идеей Должного как обезвреженного Сущего, идеей целенаправленной трансформации того в Сущем, что, оставленное без изменений, нанесёт человеку ущерб.
Тему ещё раскрывать и раскрывать. Начиная с Павора, ага. Который уже в следующей реплике понёс, что будущее делают на основе рефлексов и эмоций, хе-хе.
P.S. Примечание, дописанное позднее и не приткнутое в основной текст. И "западная/европейская", и "северная/русская" идеи имеют свои "тёмные стороны". Скажем, у "европейской идеи" это - материализация кошмаров с интеграцией их в повседневность. Если смотреть фасеточными глазами инопланетянина на европейское бытие, где на входе - пара книжек какого-нибудь философа с завихрениями, а на выходе - энное количество трупов, возникают вопросы… Если вспомнить, что авиалайнеры врезались в небоскрёбы сперва на голливудских экранах, вопросы продолжают возникать. Что же до "тёмной стороны" "северной идеи" - я думаю, на некоторые советские и постсоветские реалии можно даже не кивать, сами догадаетесь.
Но это потом как-нибудь.
А кроме того, я считаю, что Аракчеев должен быть свободен.