Одуван
…Ещё на абитуре его прозвали Одуван за характерный ёжик на голове. Согласитесь, называть «Одуванчиком» человека весом около девяноста килограмм и ростом под два метра было бы несколько легкомысленно, тем более, что Шура (я, кстати, никогда его Шурой не называл) был парнем столь же спортивным, сколь и увесистым.
Людскую породу в своей массе он презирал, совершенно этого не скрывая и сообщая об этом любому своему собеседнику при первой же возможности. При этом он, умело прикидываясь простачком, своими задаваемыми с идиотской улыбочкой абсурдными и провокационными вопросами мог довести до белого каления, бешенства и нервного срыва кого угодно. Всякие социальные условности, в том числе и так называемые «правила хорошего тона» также были ему абсолютно безразличны и служили лишь ещё одним поводом для проведения столь любимых им опытов над людьми, чрезвычайно напоминающих биологические лабораторные опыты над белыми крысами. Нарушал он эти условности постоянно и демонстративно, не стесняясь при этом в открытую изучать реакцию окружающих. Связываться с ним опасались, и поэтому друзей в общаге у него особо не было.
Должен сказать, что Одуван поначалу и на мне пытался отрабатывать свои иезуитские приёмчики. Не скажу, что я с честью выдерживал все его издевательства, однако, явно почему-то благоволя ко мне, вскоре он перестал меня чересчур донимать, чем вызывал удивление и зависть ко мне у остальных членов нашего общажного товарищества. Интересно, что подчас всё заканчивалось тем, что я, со своим «бараньим» весом, на полном серьёзе лез к нему драться, а он удерживал меня на вытянутой руке, упёршись ладонью мне в лоб. Нанести ему хоть какой-нибудь мало-мальски заметный урон из такой позиции было делом практически невозможным. Представляю, как всё это выглядело со стороны.
На втором курсе, когда я вселился в комнату напротив, Одуван уже был одновременно местной знаменитостью, достопримечательностью, эдаким «городским сумасшедшим», а также всеми признанным экспертом по фантастической литературе и, в частности, по творчеству братьев Стругацких, почитаемых им тогда за высочайшие философские вершины, что, впрочем, от правды находилось не так уж и далеко.
Подозреваю, что именно последнему обстоятельству я и обязан нашему скорому с ним знакомству, поскольку сам братьев этих очень люблю, а «Понедельник…» так вообще считаю шедевром и могу цитировать его, начиная с любого места и до самого конца. Поскольку в соседних комнатах (и с ним в комнате тоже) жили мои одногруппники, скорее всего, он среагировал на мой вопрос относительно одного из них, нашего общего друга, носящего редкую украинскую фамилию Повидало. Кажется, я спросил у Одувана:«Повидалло забегалло?». Этого ему было достаточно.
Молниеносно выяснив, что «нет Стругацких, кроме Стругацких, и «Понедельник…» - пророк Их», мы с ним, как встретившие единоверца первохристиане (ну, или, как первомусульмане - неважно) что называется, прослезились и обнялись. Проанкетировав с достойным Мюллера пристрастием друг друга на предмет эрудиции и начитанности, мы сочли свои души вполне родственными, а себя - вполне друзьями.
Коридорная система старинных общаг в полной мере располагает к общению и мы подолгу дискутировали с ним на разные темы как в общей кухне, так и в курилках между этажами. Кроме того, помимо фантастической литературы мы с ним довольно быстро обнаружили и другие общие интересы. В частности, такие, различие во вкусах в которых, как правило, приводит если не к крепкой дружбе, то уж к устойчивому партнёрству - точно. Надеюсь, понятно, что речь тут идет об интересе к противоположному полу, до которого Одуван был немалый охотник. А поскольку нам с ним нравились разные типы девушек, наши совместные эскапады никогда не приводили к противоречиям, относящимся к разряду антагонистических.
Могу ещё тут добавить, что ходить в «присутственные» места на пару с Одуваном было, кроме всего прочего, ещё и безопасно. Помню, как однажды, на какой-то дискотеке один парень, застав меня в курилке в обществе девушки, которая, как ему почему-то показалось, должна была в это время находиться при нём, принялся скандалить и громогласно накручивать себя всякими мантрами, явно настраиваясь на драку. Всё это время он воинственно глядел на меня, ожидая моей реакции на свой крик. Прикидывая свои шансы на победу и вероятный урон в виде порванного свитера и пары фингалов и наблюдая за ним, я вдруг увидел, как он то и дело поглядывет куда-то выше и позади меня, потихоньку сбавляя тон и делая всё большие паузы. Опасаясь получить неожиданный удар, я не отводил от него глаз, хотя мне было интересно, что же такое творится у меня за спиной. Спустя пару минут парень вполне миролюбиво закончил свой монолог, почти дружески хлопнул меня по плечу и не спеша отвалил, оглядываясь. Я тоже оглянулся. Позади меня, держа руки за спиной, стоял Одуван и, медленно раскачиваясь с пятки на носок, безмолвно наблюдал за происходящим. Как впоследствии не раз оказывалось, его девяносто килограмм редко кого оставляли равнодушными.
У него было очень плохое зрение, и именно от него я впервые узнал о клинике доктора-офтальмолога Святослава Фёдорова. Он очень хотел сделать операцию по коррекции зрения, и когда ему порезали второй глаз, а первым он ещё практически ничего не видел, я несколько раз водил его по институту за ручку. Помню, как он с восторгом вслух читал удалённые вывески и с моста выкинул свои очки, когда уже стало ясно, что операция прошла успешно…
Людскую породу в своей массе он презирал, совершенно этого не скрывая и сообщая об этом любому своему собеседнику при первой же возможности. При этом он, умело прикидываясь простачком, своими задаваемыми с идиотской улыбочкой абсурдными и провокационными вопросами мог довести до белого каления, бешенства и нервного срыва кого угодно. Всякие социальные условности, в том числе и так называемые «правила хорошего тона» также были ему абсолютно безразличны и служили лишь ещё одним поводом для проведения столь любимых им опытов над людьми, чрезвычайно напоминающих биологические лабораторные опыты над белыми крысами. Нарушал он эти условности постоянно и демонстративно, не стесняясь при этом в открытую изучать реакцию окружающих. Связываться с ним опасались, и поэтому друзей в общаге у него особо не было.
Должен сказать, что Одуван поначалу и на мне пытался отрабатывать свои иезуитские приёмчики. Не скажу, что я с честью выдерживал все его издевательства, однако, явно почему-то благоволя ко мне, вскоре он перестал меня чересчур донимать, чем вызывал удивление и зависть ко мне у остальных членов нашего общажного товарищества. Интересно, что подчас всё заканчивалось тем, что я, со своим «бараньим» весом, на полном серьёзе лез к нему драться, а он удерживал меня на вытянутой руке, упёршись ладонью мне в лоб. Нанести ему хоть какой-нибудь мало-мальски заметный урон из такой позиции было делом практически невозможным. Представляю, как всё это выглядело со стороны.
На втором курсе, когда я вселился в комнату напротив, Одуван уже был одновременно местной знаменитостью, достопримечательностью, эдаким «городским сумасшедшим», а также всеми признанным экспертом по фантастической литературе и, в частности, по творчеству братьев Стругацких, почитаемых им тогда за высочайшие философские вершины, что, впрочем, от правды находилось не так уж и далеко.
Подозреваю, что именно последнему обстоятельству я и обязан нашему скорому с ним знакомству, поскольку сам братьев этих очень люблю, а «Понедельник…» так вообще считаю шедевром и могу цитировать его, начиная с любого места и до самого конца. Поскольку в соседних комнатах (и с ним в комнате тоже) жили мои одногруппники, скорее всего, он среагировал на мой вопрос относительно одного из них, нашего общего друга, носящего редкую украинскую фамилию Повидало. Кажется, я спросил у Одувана:«Повидалло забегалло?». Этого ему было достаточно.
Молниеносно выяснив, что «нет Стругацких, кроме Стругацких, и «Понедельник…» - пророк Их», мы с ним, как встретившие единоверца первохристиане (ну, или, как первомусульмане - неважно) что называется, прослезились и обнялись. Проанкетировав с достойным Мюллера пристрастием друг друга на предмет эрудиции и начитанности, мы сочли свои души вполне родственными, а себя - вполне друзьями.
Коридорная система старинных общаг в полной мере располагает к общению и мы подолгу дискутировали с ним на разные темы как в общей кухне, так и в курилках между этажами. Кроме того, помимо фантастической литературы мы с ним довольно быстро обнаружили и другие общие интересы. В частности, такие, различие во вкусах в которых, как правило, приводит если не к крепкой дружбе, то уж к устойчивому партнёрству - точно. Надеюсь, понятно, что речь тут идет об интересе к противоположному полу, до которого Одуван был немалый охотник. А поскольку нам с ним нравились разные типы девушек, наши совместные эскапады никогда не приводили к противоречиям, относящимся к разряду антагонистических.
Могу ещё тут добавить, что ходить в «присутственные» места на пару с Одуваном было, кроме всего прочего, ещё и безопасно. Помню, как однажды, на какой-то дискотеке один парень, застав меня в курилке в обществе девушки, которая, как ему почему-то показалось, должна была в это время находиться при нём, принялся скандалить и громогласно накручивать себя всякими мантрами, явно настраиваясь на драку. Всё это время он воинственно глядел на меня, ожидая моей реакции на свой крик. Прикидывая свои шансы на победу и вероятный урон в виде порванного свитера и пары фингалов и наблюдая за ним, я вдруг увидел, как он то и дело поглядывет куда-то выше и позади меня, потихоньку сбавляя тон и делая всё большие паузы. Опасаясь получить неожиданный удар, я не отводил от него глаз, хотя мне было интересно, что же такое творится у меня за спиной. Спустя пару минут парень вполне миролюбиво закончил свой монолог, почти дружески хлопнул меня по плечу и не спеша отвалил, оглядываясь. Я тоже оглянулся. Позади меня, держа руки за спиной, стоял Одуван и, медленно раскачиваясь с пятки на носок, безмолвно наблюдал за происходящим. Как впоследствии не раз оказывалось, его девяносто килограмм редко кого оставляли равнодушными.
У него было очень плохое зрение, и именно от него я впервые узнал о клинике доктора-офтальмолога Святослава Фёдорова. Он очень хотел сделать операцию по коррекции зрения, и когда ему порезали второй глаз, а первым он ещё практически ничего не видел, я несколько раз водил его по институту за ручку. Помню, как он с восторгом вслух читал удалённые вывески и с моста выкинул свои очки, когда уже стало ясно, что операция прошла успешно…