Илья Эренбург. Варя
« Комсомольская правда» №120, 23 мая 1943 года
Сегодня - первый день профсоюзно-комсомольского кросса! На старт, молодёжь!
# Все статьи за 23 мая 1943 года.
Тот город называют Beрнигроде.
Пьют пиво горделивые уроды.
И, пену важно оттолкнув губой,
Не пивом упиваются - собой.
Герань краснеет у крахмальных окон.
Над городом гора - печальный Брокен,
Там счетовод немало лет и зим
Твердил звезде, что он неотразим.
Теперь воюет он. А где же ведьмы?
Все вымерли: Им надоели бредни.
Смирись, Атлантика! Пади, Памир!
То Вернигроде покоряет мир.
И, слыша, как шагают вернигродцы,
Покойный Гейне всё ещё плюётся.
Где Вернигроде? Милый мой, везде.
И говорит коммерции советник:
«Пересмотреть трактаты о звезде -
Всё это небылицы, басни, сплетни.
Она романтиков манила встарь,
Её вы запишите в инвентарь».
Сегодня выдали треску. Где Петер?
На полюсе - он переплюнул ветер.
Вы прикрепили карточку? Как стриж,
Он носится, он прилетел в Париж.
Он прыгает блохой - флажок на карте.
Хороший глобус, вы его зажарьте.
Хохочет Вернигроде. Мир шипит.
Где Петер? Опускается на Крит.
Что выдают по третьему купону?
Средь облаков кивнул он Парфенону,
Он небожитель и притом солдат.
Ему гречанки подают мускат.
Кривляются готические буквы.
То душат кур, то обнимают куклу.
А хлеба нет. Уснули натощак.
Им смутная Россия снится:
Там чернобурок больше, чем собак,
А сколько там и мёда и пшеницы.
Там Прометей горючего припас.
Но Петер наш забрался на Кавказ.
Грустит без Петера толстуха Лотта,
А мужа огорчить ей неохота
Она напишет: «Вот опять зима».
Но не запачкает слезой письма.
Не вспомнит, что когда-то лучше было,
И не попросит «хоть кусочек мыла».
Он землю покоряет. Ждёт она,
Дочь Вернигроде, верная жена.
На карте Тобрук, Пятигорск и Волга.
Всю землю покорить ужасно долго.
Вот Петер получил железный крест.
А сколько вдов? Ведь плакать надоест.
Газету развернешь, и жутко станет:
«Погиб за фюрера... на поле брани...»
У Лотты деликатная душа,
А глаз хозяйский: помнит каждый пфенниг,
Все приберёт, спокойно, не спеша.
Подарок мужа в будни не наденет.
Пусть Петер мир громит - на то война.
Кофейной чашки не побьёт она.
Что выдают сегодня? Ананасы?
Альпийской мед? Небесные колбасы?
Все собрались сюда, и стар и мал,
И Вернигроде чудо увидал:
Огромный плац, стоят посередине
Затравленные, тихие рабыни.
Ты выбери и деньги приготовь.
Что выдают сегодня? Пот и кровь.
Они молчат, родимые дубравы,
Наташи, Зины, Василисы, Клавы,
В их простодушной красоте всё то,
Чего у нас не отберёт никто,
Как первый цвет, как осенью рябина.
Как на морозе жар щеки любимой.
О, ласточки, и вы попались в сеть!
О, иволги, малиновки и славки!
Вы пели в русском небе. Вам не петь.
Вас продают в чужой немецкой лавке.
Вас продают. И что для мясника
Простого сердца смертная тоска?
Ей сколько лет? Минуло восемнадцать.
То возраст, чтоб шутить, мечтать, влюбляться.
Она любила, и девичьей чистотой
Она с ним поделилась - в жизни той.
А где Серёжа? Сердце умирает.
Он далеко, он на переднем крае.
Подумать только здесь, в чужом краю,
Что есть родное, милое «люблю»!
В зелёном городе, среди акаций,
Она мечтала о высоком братстве,
И понимала школьная тетрадь,
Как можно верить, жаждать и дерзать.
Стихи любила. Всех речей чудесней
Звучали строки лермонтовской песни.
Она не знала, что настанет час,
Её лишат и слова и свободы
И выставят зевакам на показ
В ужасном, непонятном Вернигроде.
И беззащитна Варя, как трава,
Как все простые, тёплые слова.
Её заметила толстуха Лотта:
Вот эта сможет хорошо работать,
Помыть полы, и печку затопить,
И постирать, и на базар сходить.
Как будто кроткая... И вид кухарки...
Но Петер пишет, что они дикарки.
Уж не больна ли? Что-то мутный взгляд...
Такая может заразить ребят.
Зато её прокормишь и крапивой.
Война - приходится быть бережливой.
Теперь прислуги лучше не сыскать.
И вот дохнул чиновник на печать.
Горда супругом преданная Лотта:
Ведь это Петер счастье заработал.
«Иди сюда! По имени как звать?»
Ей Варя тихо отвечает: «Имя
Осталось там, где родина и мать.
Нет больше имени. Я здесь - рабыня».
Ей Лотта надавала оплеух.
Чтоб выбить из девчонки дерзкий дух.
Смеётся Вернигроде: Ну и дура!
Глядите, что за жалкая фигура!
Одета как! Ей-богу не могу!..
Она спала наверно на снегу.
А морда? Можно ль быть такой курносой?
Дикарка, не видала пылесоса.
Ты не в гостях. Подай! Полей! Помой!
Слетай за углем и живей домой!
Домой... И сразу в кухонном угаре
Увидела заплаканная Варя
Сирень, что в палисаднике цвела,
И маму у накрытого стола.
А солнца луч горит на самоваре.
И прыгает от счастья глупый Шарик.
Она вошла в свой старый, милый дом,
Она пришла, до времени состарясь.
Серёженька, вот мы с тобой вдвоём.
Ты не узнал меня? Я та же Варя.
Но не пытай, что было позади.
Мне холодно, и это здесь - в груди.
Гремят орудия, грохочут танки.
И кто услышит слёзы полонянки?
На ратуше часов чужая медь
Ей повторяет: время умереть.
Она одна. Никто ей не поможет.
Вот только снится, что идёт Серёжа,
Звезда на шапке, держит пистолет,
А немцы убежали, немцев нет...
Проснулась Варя, и кругом уроды,
Всё тот же ненавистный Вернигроде,
И немцы, ухмыляясь, говорят,
Что взяли неприступный Сталинград.
Сияет Лотта, а за нею дети:
Прислал посылку победитель Петер.
И Варя видит: ситчика кусок,
И кофта (слёзы подступили к горлу),
И тёплый, как у мамочки, платок,
И платье детское, а низ оборван...
Молчите все! Она пришла сюда.
Горячая родимая беда.
Знакомые и пёстрые лоскутья
Кричат о горе, о сердечной смуте.
Их можно разгадать, понять, прочесть -
Большую, страшную, простую весть.
И Варя крикнула. Был страшен голос:
Леса кричали, вымершие сёла,
И дети, и орешник, и поля,
Растоптанная, голая земля.
И столько муки было в этом вопле,
И столько ярости: «Да будь он проклят!»
Напрасно Вернигроде силачи
Ей рот зажали: «Хватит! Помолчи!»
Избитая, в крови, полуживая,
Она ещё грозит и проклинает.
Вот по столу ударил кулаком
Надменный комендант, и все притихли.
«Будь проклят он!» - «Ты говоришь о ком?»
«Да будь он проклят, твой всесильный Гитлер».
Всё сказано. И башенная медь
Молчит. Одно осталось: умереть.
Не смерть страшна, а то, что перед смертью,
Не страх, не офицера изуверство,
Но эта пустота и тишина.
Кто скажет, до чего она одна!
Здесь всё чужое, всё ей незнакомо.
Чужие буквы корчатся, как гномы.
Чужое дерево. А воздух - дым.
Ей даже небо кажется чужим,
Чужая речь, её понять не в силах.
Чужая, непонятная могила.
Ей что-то говорят. А взвод готов.
Вот и конец... Осталось сто шагов.
Стена. Песок казарменного плаца.
Нет никого. Ей не с кем попрощаться.
О, если б прилетел к руке твоей
Из края дальнего и дорогого
Обыкновенный русский воробей!
О, если б хоть одно родное слово!
Но даже ветер не найдёт пути,
Не донесёт последнего прости.
И вдруг распались стены Вернигроде.
Всё зелено. Нахлынула свобода.
Как птицы раскричались! И светло.
Вот девушки... Какое здесь село?
Глубокий Брод? Успеновка? Овражки?
И всё в цветах - баранчики, ромашка.
Но где ж ромашке глупой угадать,
Что любит, к сердцу захотел прижать?
Взлетела бабочка. А солнце парит.
Кто там купается? Да это Варя...
Ты вспомнила - ведь есть еще вода
И тонкая берёза у пруда,
Слова, слова, как детство, дорогие.
Ты вспомнила - ведь есть ещё Россия.
Я - русская... Вы слышите меня?
Отсюда, из чужого Вернигроде,
В последнюю минуту вижу я
Росистую и светлую свободу.
Постой, ещё немного погоди!
Обнять, прижать её к своей груди...
Разбойный флаг над ратушей приспущен.
И Вернигроде - каменная пуща.
В гробу лежит убитый комендант.
Кто выстрелил? Откуда диверсант?
Молчит мертвец. Молчат цветы из воска.
И патрули молчат на перекрёстках.
Уж с Брокена опять свалилась ночь.
Опять кричат «на помощь!» Не помочь!
Твой сын в России. Камни не ответят,
И падает коммерции советник.
Оцеплен город. Вспорот каждый дом.
Проверен вечер. И допрошен гном.
Приходит ночь, и снова близкий выстрел.
Кого убили? Боже, бургомистра!
Уроды в ужасе: «Сбежал француз,
Он долго целится, он метит в сердце...
Их трое, русские, я вам клянусь.
Я видел их... Нет. это бродят сербы...»
Вдруг Лотта шепчет страшные слова:
«Стреляет русская. Она жива».
Напрасно прокурор спешит заверить.
Что это росказни и суеверья,
Что русская судом осуждена
И по закону сразу казнена.
Но Вернигроде знает - привиденье
По улицам шагает, то разденет,
То схватит за ноги, то вынет нож.
Нагонит - от него не удерёшь.
Как стало в городе черно и пусто!
Завесив окна, плачутся о русской:
«Иди сюда, закрой покрепче дверь.
Ты слышишь - под окном скребётся смерть.
Вчера она смеялась до упаду -
Наш дядюшка замёрз у Сталинграда..
Пришла зима. И вдов теперь не счесть
Возмездья час в глухие ночи вызрел,
И письмоносцем вырядилась месть.
Вот он приходит к Лотте, тихий призрак:
«Не жди гостинцев. Петер твой гниёт
И вороньё глаза его клюёт».
Молчит холодный, тёмный Вернигроде
Уж мертвецы не вспомнят про походы;
Собака не залает на луну.
Что выдают сегодня? Тишину.
Будь проклят город, где страдала Варя!
Где торговали горем на базаре!
Да поразит тебя такая немота.
Чтоб не раскрыть твоим уродам рта,
Чтоб рыбой шевелилась в море крови
Широкоглазая немая совесть.
Не вскрикнешь ты, ни пьяный, ни больной -
Ты обречён на пытку тишиной.
И вздох у губ искусанных застынет,
Когда тебе напомнят о рабынях,
Ты позабудешь, что такое смех,
Ты будешь долго жить - нехватит жизни,
Чтоб искупить тот беспримерный грех.
Из каменных глазниц слеза не брызнет
И лишь падёт на твой ужасный день
Берёзы сломанной простая тень.
Нет вечности. Как много звёзд на небе!
Как сладок хлеб! И как случаен жребий
Пройдут века, рассыплется гранит,
И мрамор нежных черт не сохранит.
Но есть минута - вечности дороже.
Пошли в атаку. Впереди Серёжа.
Столб земляной. Туман. Разрывы мин.
Он ранен.Окружён. Но Варя с ним,
Как будто у него второе сердце.
И сотое... Так вот оно, бессмертье!
Не в статуе, не в камне, не в строю
Оно в дыханье лёгком на щеке.
И, если враг сейчас опять ударит,
Большого друга не оставит Варя.
Горит лучиной твой короткий век
И нет его. Всё - жадная стихия.
Так в вихре умирает человек
И заново рождается Россия.
Очнулся он. Сиделка. Лазарет.
А где же Варя? Вари больше нет.
Илья Эренбург. 1943.
___________________________________________
Б.Полевой: В фашистском аду* || «Правда» №220, 4 сентября 1943 года
И.Эренбург: Горе невольниц* || «Красная звезда» №207, 2 сентября 1943 года
В.Василевская: Месть немецким рабовладельцам! || «Правда» №60, 1 марта 1943 года
А.Толстой: Русские люди и немецкая неволя* || «Красная звезда» №113, 15 мая 1943 года
В.Молотов: Нечеловеческие мучения и гибель советских граждан в немецко-фашистской неволе* ("Красная звезда", СССР)**
Газета «Комсомольская правда» №120 (5522), 23 мая 1943 года