10 июля 1943 года
Д.Ортенберг. Сорок третий: Рассказ-хроника. - М.: Политиздат, 1991. стр. 317-326. 
# Все статьи за 10 июля 1943 года.
Д.Ортенберг, ответственный редактор «Красной звезды» в 1941-1943 гг.
★
Оперативная сводка за минувший день: «Наши войска на орловско-курском и белгородском направлениях вели бои с противником, продолжавшим наступление крупными силами пехоты и танков... Подбито и уничтожено 193 немецких танка и сбито 94 самолета...»
Опубликованы репортажи наших корреспондентов.
Орловско-курское направление. Характерной особенностью обороны наших войск является стойкость и маневренность. Спецкор приводит такой пример: вчера около полудня немецкие танки, встретив мощный отпор, неожиданно изменили направление удара, повернули в другую сторону, стремясь обойти обороняющиеся части с фланга. Однако наше командование наперерез вражеским машинам бросило несколько артиллерийских батарей. Их быстро развернули. Орудия были так установлены, что прорвавшиеся немецкие танки попали в огненный мешок и оттуда уже не могли выйти. Более двадцати машин запылало в первые же минуты.
Белгородское направление. Ценою нескольких сотен подбитых танков противнику удалось в двух местах прорвать нашу оборону и продвинуться вперед. Обычно их танковая атака строится по такому образцу: впереди идут от 20 до 30 «тигров», за ними - самоходные орудия, затем вперемежку с пехотой идут танки старых марок. Одновременно на ответвлениях дорог действуют мелкие группы легких и средних танков.
Сражение в воздухе. С неослабевающим упорством идут схватки в воздухе. Немцы, сосредоточив крупные силы своей авиации, в отличие от прошлого поставили перед собой одну задачу: помощь танковым и пехотным частям. Поэтому все воздушные бои протекают в полосе нескольких километров вдоль линии фронта...
О стойкости и мужестве советских воинов. Павел Трояновский встретился с командующим артиллерии Центрального фронта генерал-лейтенантом В.И.Казаковым, старым знакомым еще с Московской битвы. Генерал рассказал о подвиге воинов 3-й истребительной противотанковой бригады полковника Рукосуева:
- Бригада уничтожила за один день тридцать танков. На второй и третий день отличилась батарея капитана Игишева: она сожгла семнадцать танков. Из всей бригады осталось одно лишь орудие и при нем трое героев. Командование уже не существующей, но все же сражающейся батареей принял старший сержант Скляров. С оставшимися артиллеристами он поджег еще два танка и заставил немцев отступить. Но и сам погиб от вражеской бомбы...
А затем Казаков протянул корреспонденту лист бумаги:
- Вот прочитайте. Интереснейший документ. Его бы в музей на обозрение всем.
Это было донесение полковника Рукосуева. Были там трагические строки: «...Несмотря на ряд атак, наступление противника приостановлено. Первая и седьмая батареи дрались храбро, но погибли, не отступив ни на шаг. В первом батальоне противотанковых ружей 70 процентов потерь». И заканчивается донесение такой строкой: «Буду драться. Или устою, или погибну».
Борис Галин и Павел Милованов прислали корреспонденцию под заголовком, который больше всего ждали и который волновал всех - от командующего до солдата, - « Тигры» горят...» Несмотря на большие потери и неслыханный накал боя, оптимизм, вера в победу не покидали наших бойцов. Корреспонденты подслушали разговор командира батареи с командиром орудия старшим сержантом Дороховым, на счету которого четыре подбитых «тигра». Комбат спросил:
- Ну, как «тигры»?
Дорохов ответил известным афоризмом, только заменив «черта» на «тигра»:
- Не так страшен «тигр», как его малюют немцы...
С каждым днем в газете все больше и больше имен героев Курской битвы. В одних случаях - их имена. В других - рассказ о самом подвиге. Впечатляет в этом отношении рассказ Трояновского о встрече с командиром батареи Петряковым. В дивизии Снегурова корреспондент прочитал одно из донесений:
«В бою восточнее станции Поныри отличилась батарея 540-го легкого артиллерийского полка старшего лейтенанта Петрякова. Чтобы помочь пехоте сменить позиции, Петряков вывел свои орудия из укрытия на прямую наводку. В быстротечном бою батарея старшего лейтенанта уничтожила четыре танка, самоходное орудие и до пятидесяти гитлеровцев. Наблюдавший бой командующий 13-й армией генерал-лейтенант Пухов тут же вручил старшему лейтенанту орден Красного Знамени».
Петряков! Знакомая фамилия. Уж не Федор ли? С Петряковым Трояновский впервые встретился в октябре сорок первого года на Тульском шоссе. Не раз потом находил его на фронте. Получал его письма. В общем, можно сказать, подружились они. И вот снова встреча. Как это было? Вечером корреспондент перебрался в стрелковую дивизию и стал разыскивать Петрякова. А в это время в блиндаж комдива прибыл генерал Пухов. После краткого разговора командарм приказал:
- Через двадцать минут доставить мне старшего лейтенанта Петрякова!
Вот это удача, обрадовался Трояновский. Но в то же время... Неужели Федор что-нибудь натворил? Через минут пятнадцать у блиндажной двери раздался знакомый Павлу голос:
- Разрешите...
Командующий, прикрывший от усталости глаза, вздрагивает:
- Входи, входи...
Петряков входит и останавливается перед генералом.
- Здравствуй, здравствуй! Не надо мне рапорта. Дай-ка я на тебя получше посмотрю.
У Федора забинтована голова, на перевязи левая рука. Он бледен. И только глаза прежние - в них так и прыгают озорные огоньки. Корреспондента он еще не видит. Командарм говорит ему:
- Ну и здорово ж ты, товарищ Петряков, шарахнул по фашистским самоходкам! Я уже думал, что они, проклятые, такого сейчас наделают, что и суток не хватит, чтобы расхлебать. А тут откуда ни возьмись - твоя батарея... Дай-ка я обниму тебя.
После этого командующий задумался. Затем сказал:
- «Красное Знамя» я тебе восьмого числа вручил, верно? А за сегодняшний подвиг получай «Отечественную войну» первой степени! И надевай еще по одной звездочке на погоны!
И Пухов тут же прикрепляет к груди Петрякова орден, а его адъютант достает из коробки две звездочки.
- Так воюй, капитан, и живи долго!
Командарм вышел. Трояновский уж было кинулся к Федору, как тот вдруг зашатался... И упал на руки командующего артиллерией. Вызвали врача. Тот, осмотрев Петрякова, сказал:
- Большая потеря крови и предельное перенапряжение. Подлежит немедленной отправке в санчасть.
- Так мне и не удалось поговорить с Федором, - рассказывая мне об этой встрече, пожаловался Трояновский. - Но зато я увидел его, узнал, как он воюет...
★
Много написал Симонов в эти дни. Вот его очерк с полей Курской битвы - « Охотник за «пантерами». Выпукло нарисовал он портрет танкиста, поджегшего в эти дни четыре «пантеры»:
«Это двадцатитрехлетний, невысокого роста крепыш с загорелым лицом, с веселыми серыми глазами и озорными повадками, оставшимися у него еще с тех пор, когда он, круглый сирота, беспризорничал и кочевал по детским домам. Это русский человек веселого, неукротимого нрава, в котором, как часто бывает, вечный задор сочетается со смекалкой. Он всегда вызывается на самые опасные дела и выполняет их с великой хитростью и осторожностью. Именно сочетание этих двух свойств и позволило ему больше всех в части за последние дни насолить немцам. Сейчас он весь охвачен чувством удовлетворения от того, что все-таки ухитрился и нашел способ сжечь, казалось бы, неуязвимые немецкие машины. Он весь горит желанием рассказать об этом как можно скорее и как можно точнее».
Ерохин вспомнил о своей первой встрече с «пантерой», о том, как он «влепил» ей в лоб три бесполезных снаряда; как затем сманеврировал и всадил еще два снаряда, от которых вражеская машина загорелась: он нашел слабое место в «пантере» - дополнительные бензиновые баки - и понял, что надо бить по бортам напротив этих баков и тогда «песенка той «пантеры» будет спета». Рассказал и о том, как долго ему пришлось возиться с той «пантерой», где сидел, «видимо, опытный немец».
Передавая этот рассказ, Симонов в заключение от себя добавил: «Охотник за «пантерами», как называют Ерохина товарищи, еще раз улыбнулся своей озорной, лукавой улыбкой русского человека, который, как ни будь хитер немец, все равно перехитрит его. И в эту минуту мне показалось, что, может быть, его прадедом и был как раз тот самый тульский левша, который блоху подковал, - хитрый и смелый русский мастеровой человек, которому, как из истории известно, пальца в рот не клади».
Очерк «Охотник за «пантерами» занял на газетной полосе две полных колонки, но ночью, когда полоса уже была подписана, пришло официальное сообщение о бомбардировке нашей авиацией железнодорожного узла Орел и складов противника вблизи Болохова. По правилам, сочиненным наверху и связавшим нас, редакторов, по рукам и ногам, их положено было печатать только на третьей полосе и только на самом верху, то есть там, где стоял очерк Симонова. Переверстывать полосы уже было некогда, пришлось очерк сократить на эти самые двадцать пять строк. Ничего не поделаешь, но очень было жаль сокращенного абзаца, который я привожу теперь:
«У нас, между прочим, в первый день это начальству не понравилось, когда мы стали звать новые немецкие машины «тиграми» и «пантерами», - вроде сами на себя страх находим! Сделали замечание. Зачем это «тигры» и «пантеры»! Зовите их по маркам: «Т-5», «Т-6», «фердинанды». Но когда потом стали их жечь, то разговоров про название уже не было. «Тигр» так «тигр»! Даже складней рассказывать, что «пантеру» или «тигра» уничтожил, как будто не на фронте, а в Африке...»
Другой очерк Симонова назывался « Немец с «фердинанда». Зовут этого немца Адольф Майер, ему девятнадцать лет. Рядовой, обыкновенный немец. Он и заинтересовал Симонова своей обыкновенностью. Писатель почти стенографически записал длинную беседу с ним.
Когда началась война с Советским Союзом, Адольф Майер еще учился в школе. Он, как и его соученики, боялся, что опоздает на войну с Россией. А ныне? Куда там! Полное разочарование. Еще 4 июля, когда увидел массу боевой техники, надеялся, что эта громада «тигров» и «фердинандов» принесет успех. Но уже в первый день боя, когда запылали немецкие танки и самоходки, когда его «фердинанд» загорелся, он выпрыгнул, спрятался в воронке от снаряда и оказался в плену.
Понравился мне очерк и тем, что в нем, как и в других материалах Симонова, нет глянца - суровая правда войны. Если Адольфа убеждали, что новая техника, мощная и неуязвимая, сметет все на своем пути, то «мы никогда не говорили нашим советским танкистам, что их машины неуязвимы и непробиваемы. Идя в бой, они знали всегда, что машины их сильны, но что нет брони, против которой не нашлось бы снаряда. Они знали это, знали, что могут погибнуть, и мужественно шли и идут в бой. Для того чтобы пошли в бой такие, как Адольф Майер, их надо было обмануть, убедить в неуязвимости, преодолеть их страх смерти. В этом великая разница между людьми. В этом один из залогов нашей победы».
★
На страницах газеты новый автор - Евгений Воробьев. Ныне - известный писатель, в ту пору - журналист с любопытной фронтовой биографией.
Был Воробьев сугубо гражданским газетчиком. Июнь сорок первого года застал его на металлургическом заводе в Днепродзержинске, куда он был командирован редакцией газеты «Труд». Вернувшись в Москву, тут же подал рапорт с просьбой послать его на фронт. В Главном политуправлении его спросили:
- Куда бы вы хотели отправиться воевать?
- На Юго-Западное направление...
- Почему именно туда?
- Мне сказали, что там особенно много кавалерийских частей.
- И что же?
- Из пулемета я стрелять не умею, с военной тактикой незнаком... Но окончил школу верховой езды Осоавиахима. Так что в седле усижу...
Но послали Воробьева военным корреспондентом «Труда» на Западный фронт. Снабдили обмундированием, правда, без всяких знаков различия. Шпоры не понадобились. Словом, военный корреспондент штатской газеты.
Воинским эшелоном Воробьев добрался до Вязьмы. Неподалеку в Касне находился в те дни штаб фронта. Там его направили в 20-ю армию. После Смоленского сражения эта армия занимала позиции на берегу Днепра. Здесь Воробьев нашел приют в палатке, где жили сотрудники армейской газеты «За счастье Родины». Ему выдали каску, карабин, две гранаты. Научили обращаться с гранатой, заодно показали, как правильно наматывать портянки. И спецкор приступил к своим обязанностям.
Не сразу он вжился во фронтовые будни. Мне понравилось его откровенное признание:
- Фронт помог мне преодолеть штатскую беспомощность, я учился скрывать страх, каких бы переживаний, волнений и страданий это мне ни стоило. Чтобы не задрожали руки, не пересохло в горле так, что и сплюнуть не сможешь...
Я прочел, кажется у Толстого, что смелость солдата - знание того, чего ему следует и чего не следует бояться. Эту смелость Воробьев приобрел довольно быстро. И хотя первые недели и даже месяцы войны Евгений Захарович еще не в полной мере понимал, что такое маневр, охрана стыков, подвижной заградительный огонь, промежуточный рубеж, он уже научился набивать патронами пулеметную ленту, не терялся, как ранее, при виде крови, отличал воронку снаряда от воронки минной, знал, какой немецкий корректировщик называют «рамой», а какой «костылем», не отказывался от обеда под обстрелом, мог неделями ходить и спать, не снимая сапог. В первые же месяцы войны «успел» побывать несколько раз в боях, вынести с поля боя раненых и даже выйти из окружения.
В первые дни октября обстановка на фронте обострилась. 20-я армия, в которой находился Воробьев, оказалась в окружении. Корреспондент пробивался к своим вместе с одной из разрозненных боевых групп. Путь на восток растянулся на две с лишним сотни километров. Когда переходили через речки, пересекали шоссе, контролируемое противником, спецкору приходилось участвовать в боевых стычках. Изможденный, похудевший, со стертыми в кровь ногами, он добрался до Можайска за день до того, как город был оставлен нашими войсками, а затем до станции Жаворонки, в совхоз «Власиха», где располагалось политуправление Западного фронта.
Через несколько дней Воробьева призвали в кадры РККА, дали капитанскую шпалу и назначили корреспондентом фронтовой газеты «Красноармейская правда».
Откуда Евгений Воробьев черпал материал для своих очерков, где встречался со своими героями? Главным образом на «передке», в окопах, траншеях, солдатских землянках. Вот один из многих эпизодов.
Как-то ночью Воробьев пробрался в боевое охранение, где находился пулеметный расчет сержанта Ивана Вохминцева. Корреспондент предполагал побеседовать с пулеметчиками и еще до рассвета вернуться на КП полка. Но началась пулеметная дуэль, на переднем крае разгорелся бой. Обстановка осложнилась - немцам удалось отрезать боевое охранение от батальона. «Максим» Вохминцева работал с большой нагрузкой, и «гость» поневоле, став вторым номером пулеметного расчета, прожил в этом окопе двое суток. На третий день пулеметчиков выручили из беды, установилась связь с батальоном. Время, проведенное в окопе, позволило корреспонденту не только описать обстановку на переднем крае, но и суровый быт окопа, его опасности и скупые радости, когда ночью приползал с термосом ротный повар и в окопе веяло пахучим дымом горячего супа или когда солдат мог напиться родниковой воды. Этот визит к Вохминцеву и был подробно описан в очерке «Окопная ночь» - в одном из лучших фронтовых очерков Воробьева.
Любопытно происхождение очерка «Пятеро в лодке». Пять храбрецов во главе с сержантом Иваном Петраковым переправлялись через реку, оставив одежду на берегу, но в касках и с автоматами. На противоположный берег высадились под сильным огнем. Немцы пытались уничтожить отважную пятерку. Петраков закрепил трос, обмотав его конец вокруг сосны. Трос помог бойцам перебраться на другой берег. Переправлялись на плащ-палатках, набитых сеном, на половинках ворот, на бревнах, связанных ремнями и проводом, на бочках. Есть в очерке такая сценка:
«Стоя по команде «смирно», Петраков доложил командиру батальона о выполнении приказа и сделал это так лихо, будто дело происходило на учениях в лагерях, будто не стоял он в чем мать родила, пытаясь унять дрожь и стук зубами от холода».
Вряд ли корреспондент смог бы так достоверно описать происшедшее, если бы вместе с бойцами не переправлялся через реку, держась за... хвост лошади.
Не раз ради «нескольких строчек в газете» Воробьев оказывался там, откуда не всегда можно было выбраться целым и невредимым. Он был человеком необыкновенно скромным. Симонов говорил, что «воробьевскую скромность можно зачислить в поговорку».
Скромен - да, застенчив - очень, но это не имело никакого отношения к боевым качествам фронтового корреспондента. Я не знал, что за годы войны он был ранен и дважды контужен. Он об этом никогда и не упоминал, рассказали его однополчане. Об одном из боев, в котором Воробьев проявил незаурядное мужество, я прочитал в наградном листе, подписанном политуправлением и Военным советом 3-го Белорусского фронта. Документ этот, присланный уже после войны Центральным архивом Министерства обороны, не блещет литературными изысками, но по части фактов - бумага поразительная. Хочу его процитировать:
«Капитан Воробьев Евгений Захарович, помимо заслуживающей всякого поощрения журналистской работы, отличился в последних боях как офицер и воин. Находясь в 169-м стрелковом полку 1-й гвардейской дивизии, тов. Воробьев оказался непосредственно в боевой обстановке, когда от него потребовалось мужество и самообладание. Капитан Воробьев оказывал помощь командованию полка, а кроме того, попав под ружейно-пулеметный огонь, спас трех раненых красноармейцев, оказал им помощь и вынес в укрытие, продолжая после этого находиться в полку. По поступившим в последнее время в редакцию отзывам капитан Воробьев находился вместе с передовыми подразделениями в боях под Кенигсбергом, под Борисовом, Каунасом, при форсировании Немана, по свойственной ему скромности об этом не говорил в редакции...»
Я упоминал, что Воробьев подал в первые же дни войны рапорт с просьбой послать его на фронт, в кавалерию. Ему отказали и отправили спецкором газеты «Труд». И все же как-то раз ему удалось взобраться на коня. Через три долгих и трудных года, в июне сорок четвертого, когда наша армия вела бои за освобождение Белоруссии, Воробьев встретился наконец-то с кавалеристами. Это была конная разведка из корпуса генерала Осликовского. Здесь трогательно отнеслись к его просьбе: нашли гнедого коня, подобрали коня и для спутника спецкора фоторепортера Аркашева. С полковым дозором они проскакали сорок километров проселочными и лесными дорогами севернее Минска. Если не считать перестрелки с группой прорывавшихся из окружения немцев, этот небольшой рейд прошел в общем спокойно. Помнил Воробьев околицу селения Кременец, где жители восторженно встретили конников, преподнесли им хлеб-соль на расшитом цветами полотенце.
- Жители Кременца и меня скопом зачислили в герои, - весело вспоминал Евгений Захарович. - Девушки дарили цветы, а старухи осеняли крестным знамением. И мною, признаться, владели два чувства - гордости за нашу Красную Армию и неловкости за то, что меня принимали как отважного конника, хотя я был только лишь приблудившимся корреспондентом фронтовой газеты и «Красной звезды».
Кстати, Воробьев вспомнил: их небольшой отряд в тот день так проголодался, что съели, посыпав солью, весь хлеб, до последней крошки, да еще выпили по крынке молока.
Нужно сказать, что Воробьеву в редакции «Красноармейской правды» повезло. Он оказался в небольшом, но подлинно творческом коллективе писателей и журналистов. Правофланговым отделения литераторов здесь был Алексей Сурков.
- Я многим обязан Алексею Александровичу, - рассказывал мне Евгений Воробьев. - Он учил меня фронтовой житейской мудрости и даже обучал ружейным приемам. В конце мая сорок второго года Суркова перевели в «Красную звезду», а его место занял Александр Твардовский. Под его творческим присмотром я прожил три фронтовых года, он во многом помог мне отбросить то поверхностное, неглубокое, что портило мою журналистскую работу, отучал меня от общих слов. Твардовский был совершенно нетерпим к поверхностному изображению противника, к шапкозакидательству. Общение с ним воспитало во мне более бережное отношение к слову.
В суровой фронтовой жизни у Евгения Воробьева открылся... певческий талант. Расскажу, как это произошло.
В зиму сорок первого года Алексей Сурков напечатал в «Красноармейской правде» и в «Красной звезде» цикл стихов. Много их было, но стихотворение «Бьется в тесной печурке огонь» он придержал, не надеялся его напечатать и уж совсем не думал, что оно может стать песней. Эти шестнадцать строчек из письма к жене были написаны в конце ноября сорок первого года после очень трудного для него фронтового дня, когда ему пришлось ночью, после тяжелого боя пробиваться из окружения со штабом одного из стрелковых полков.
Вот что рассказал композитор Константин Листов об истории создания песни и причастности к этому Воробьева. В начале сорок второго года я приехал в Москву. Как-то мне позвонили из фронтовой газеты. Разговор был недолгим: «Приезжайте к нам. Есть стихи, может получиться песня». Я познакомился со стихами, они мне понравились. Той же ночью, как говорится, в один присест я сочинил мелодию. Утром показал песню в редакции, то есть спел ее под аккомпанемент гитары. Вижу, собравшиеся стали мне подпевать. Это меня обрадовало - значит, песня пойдет. Журналист Евгений Воробьев попросил, чтобы я записал мелодию на бумаге. Он пошел в «Комсомольскую правду» с этой нотной записью. Там он спел «Землянку», спел, наверное, неплохо, потому что вскоре «Комсомольская правда» напечатала мелодию песни со словами».
Хочу отметить, что Воробьев может быть назван не только крестным отцом «Землянки», но и песни «Эх, суконная, казенная, военная шинель» из «Василия Теркина».
- Вскоре после войны, - рассказывал Евгений Захарович, - Твардовский позвонил мне: «Никто тебя от должности запевалы не освобождал. До каких пор ты будешь манкировать своими обязанностями? Поезжай к Дмитрию Николаевичу Орлову - он постарше тебя, а ты поздоровее его - и прорепетируй с ним «Шинель» для радио».
Через несколько дней «Шинель» прозвучала в эфире в проникновенном исполнении народного артиста Орлова, несравненного чтеца «Василия Теркина»...
Всю войну Евгений Воробьев прослужил на одном и том же фронте. В этой «оседлости» заключены свои плюсы и свои минусы. Наверное, в сравнении со многими спецкорами «Красной звезды» он был очевидцем меньшего числа событий, упоминающихся в истории минувшей войны, но зато он имел возможность более пристально следить за судьбой своих фронтовых знакомых и, живописуя этих людей, добиваться большей психологической глубины при описании их характеров. Пожалуй, лучше всех об этом сказал Константин Симонов:
«Воробьев стал превосходным военным журналистом, точным, оперативным, мужественным в выполнении своего журналистского долга и хорошо знающим войну, особенно ее передний край... Воробьев знает о войне наверняка гораздо больше многих из нас, казалось бы, тоже прошедших войну от начала до конца. Он знает, что происходит на переднем крае и вблизи него - в роте, в батальоне, на артиллерийских позициях, на наблюдательных пунктах. Это неизменно чувствуешь, читая его военные вещи: все подробности солдатского быта и все его трудности - разные в разные времена года; все нехватки этого быта и все его скромные мимолетные радости. Он точно знает, как именно организуется переправа так называемыми подручными средствами, и как перебрасывается штурмовой мостик, и как наводится вслед за ним временный. И что такое «пятачок» на том берегу, и как туда тянут связь, и как эвакуируется с передовой раненый солдат, и что такое доставить на «передок» горячую пищу. Он помнит, каких физических усилий стоит иногда десантнику не только влезть на танк, но и спрыгнуть с танка, и множество других вещей, без которых достоверно написать все, что происходит на переднем крае войны, почти невозможно».
Иметь такого корреспондента, пусть даже нештатного, какая бы редакция не хотела!
Узнав, что он собирается выехать в район Курской дуги, пригласили его и условились, что пришлет нам из этого района свои очерки. А пока суд да дело, я спросил Воробьева, нет ли у него чего готовенького. Оказалось - есть, и он вручил мне свой очерк « Самый последний немец». Название, можно сказать, загадочное.
При нем же прочитал. Понравилось. Я сказал Воробьеву:
- Завтра увидите очерк в газете. Будем считать, что это «залог» вашего постоянного сотрудничества в «Красной звезде»...
Историю, рассказанную в очерке, Воробьев услыхал в одной из рот, когда побывал под Лудиной Горой. Красноармеец Манжурин Увар Иванович получил из освобожденного воронежского села письмо. Жена написала ему:
- Посылаем тебе, Увар Иванович, карточку того рыжего фрица Рихарда, что напоследок стоял у нас на квартире. Измывался он над семейством, как мог, переловил всю птицу, разорил ульи, унес самовар, тулуп твой, валенки и другую одежду. Также приставал к Фросе и начал давать волю рукам, а он здоровенный и ростом не уступит дяде Панкрату; так пришлось Фросе совсем к тетке переселиться и там в погребе прятаться от чужих глаз. А когда подошли наши, Рихард бежал со всех ног и даже портфелю свою бросил с письмами и карточками. Письма я отдала лейтенанту, а снимок сберегла для тебя. Если где встретишь этого фрица Рихарда, то ты уж с ним, Увар Иванович, за все посчитайся - за самовар, за валенки, за нахальство его, бесстыжие выходки и до смерти накажи обидчика».
Днем того же дня повозочный Манжурин пришел к командиру роты:
- Навоевался я в хозяйственном взводе, хватит. Окажите пособие - переведите в стрелки. А то год на войне, а живого немца не видел, какой он есть.
Стал Манжурин рядовым стрелком. И в бою, и после каждого боя искал по той фотокарточке «своего» немца. И не находил. Ротные весельчаки уже стали поддразнивать его и зубоскалить:
- Ну как, нашел своего рыжего обидчика?
Но вскоре произошло событие, которое все изменило. После боя у Сухого Ручья наши вошли в деревню, и там их глазам предстала картина немецких зверств. У ворот крайней хаты Увар Иванович увидел растерзанные трупы парня и девушки. Брат и сестра прятались в овине, не хотели идти на немецкую каторгу. Немцы их вытащили из овина. Парня тут же убили, а над девушкой, так похожей на его Фросю, поглумились, а потом тоже убили.
Узнал солдат, что немец-убийца лежит казненный у колодца, сразу же спросил:
- Какой он из себя? Здоровенный такой, рыжий?
- Нет, батюшка. Тот злодей чернявый и весь из себя плюгавый.
А вечером, когда бой отгремел и рота была оставлена в деревне на суточный отдых, друзья, посмеиваясь, снова спросили:
- Ну как, Увар Иванович, догнал немца с самоваром?
И ответил Манжурин:
- Нет... Я того немца больше не ищу. Даже карточку его спалил на костре. Мой немец - другой...
- Какой еще другой? - спросили его.
- А вернее всего, тот немец, который будет самым последним на нашей земле...
★
09.07.43: П.Милованов, Б.Галин. « Тигры» горят || «Красная звезда» №160, 9 июля 1943 года
14.07.43: К.Симонов. Немец с «Фердинанда» || «Красная звезда» №164, 14 июля 1943 года
16.07.43: К.Симонов. Охотник за «пантерами» || «Красная звезда» №166, 16 июля 1943 года
11.07.43: Е.Воробьев. Самый последний немец || «Красная звезда» №162, 11 июля 1943 года
________________________________________________________________________________________
**Источник: Ортенберг Д.И. Сорок третий: Рассказ-хроника. - М.: Политиздат, 1991. стр. 317-326.
# Все статьи за 10 июля 1943 года.
Д.Ортенберг, ответственный редактор «Красной звезды» в 1941-1943 гг.
★
Оперативная сводка за минувший день: «Наши войска на орловско-курском и белгородском направлениях вели бои с противником, продолжавшим наступление крупными силами пехоты и танков... Подбито и уничтожено 193 немецких танка и сбито 94 самолета...»
Опубликованы репортажи наших корреспондентов.
Орловско-курское направление. Характерной особенностью обороны наших войск является стойкость и маневренность. Спецкор приводит такой пример: вчера около полудня немецкие танки, встретив мощный отпор, неожиданно изменили направление удара, повернули в другую сторону, стремясь обойти обороняющиеся части с фланга. Однако наше командование наперерез вражеским машинам бросило несколько артиллерийских батарей. Их быстро развернули. Орудия были так установлены, что прорвавшиеся немецкие танки попали в огненный мешок и оттуда уже не могли выйти. Более двадцати машин запылало в первые же минуты.
Белгородское направление. Ценою нескольких сотен подбитых танков противнику удалось в двух местах прорвать нашу оборону и продвинуться вперед. Обычно их танковая атака строится по такому образцу: впереди идут от 20 до 30 «тигров», за ними - самоходные орудия, затем вперемежку с пехотой идут танки старых марок. Одновременно на ответвлениях дорог действуют мелкие группы легких и средних танков.
Сражение в воздухе. С неослабевающим упорством идут схватки в воздухе. Немцы, сосредоточив крупные силы своей авиации, в отличие от прошлого поставили перед собой одну задачу: помощь танковым и пехотным частям. Поэтому все воздушные бои протекают в полосе нескольких километров вдоль линии фронта...
О стойкости и мужестве советских воинов. Павел Трояновский встретился с командующим артиллерии Центрального фронта генерал-лейтенантом В.И.Казаковым, старым знакомым еще с Московской битвы. Генерал рассказал о подвиге воинов 3-й истребительной противотанковой бригады полковника Рукосуева:
- Бригада уничтожила за один день тридцать танков. На второй и третий день отличилась батарея капитана Игишева: она сожгла семнадцать танков. Из всей бригады осталось одно лишь орудие и при нем трое героев. Командование уже не существующей, но все же сражающейся батареей принял старший сержант Скляров. С оставшимися артиллеристами он поджег еще два танка и заставил немцев отступить. Но и сам погиб от вражеской бомбы...
А затем Казаков протянул корреспонденту лист бумаги:
- Вот прочитайте. Интереснейший документ. Его бы в музей на обозрение всем.
Это было донесение полковника Рукосуева. Были там трагические строки: «...Несмотря на ряд атак, наступление противника приостановлено. Первая и седьмая батареи дрались храбро, но погибли, не отступив ни на шаг. В первом батальоне противотанковых ружей 70 процентов потерь». И заканчивается донесение такой строкой: «Буду драться. Или устою, или погибну».
Борис Галин и Павел Милованов прислали корреспонденцию под заголовком, который больше всего ждали и который волновал всех - от командующего до солдата, - « Тигры» горят...» Несмотря на большие потери и неслыханный накал боя, оптимизм, вера в победу не покидали наших бойцов. Корреспонденты подслушали разговор командира батареи с командиром орудия старшим сержантом Дороховым, на счету которого четыре подбитых «тигра». Комбат спросил:
- Ну, как «тигры»?
Дорохов ответил известным афоризмом, только заменив «черта» на «тигра»:
- Не так страшен «тигр», как его малюют немцы...
С каждым днем в газете все больше и больше имен героев Курской битвы. В одних случаях - их имена. В других - рассказ о самом подвиге. Впечатляет в этом отношении рассказ Трояновского о встрече с командиром батареи Петряковым. В дивизии Снегурова корреспондент прочитал одно из донесений:
«В бою восточнее станции Поныри отличилась батарея 540-го легкого артиллерийского полка старшего лейтенанта Петрякова. Чтобы помочь пехоте сменить позиции, Петряков вывел свои орудия из укрытия на прямую наводку. В быстротечном бою батарея старшего лейтенанта уничтожила четыре танка, самоходное орудие и до пятидесяти гитлеровцев. Наблюдавший бой командующий 13-й армией генерал-лейтенант Пухов тут же вручил старшему лейтенанту орден Красного Знамени».
Петряков! Знакомая фамилия. Уж не Федор ли? С Петряковым Трояновский впервые встретился в октябре сорок первого года на Тульском шоссе. Не раз потом находил его на фронте. Получал его письма. В общем, можно сказать, подружились они. И вот снова встреча. Как это было? Вечером корреспондент перебрался в стрелковую дивизию и стал разыскивать Петрякова. А в это время в блиндаж комдива прибыл генерал Пухов. После краткого разговора командарм приказал:
- Через двадцать минут доставить мне старшего лейтенанта Петрякова!
Вот это удача, обрадовался Трояновский. Но в то же время... Неужели Федор что-нибудь натворил? Через минут пятнадцать у блиндажной двери раздался знакомый Павлу голос:
- Разрешите...
Командующий, прикрывший от усталости глаза, вздрагивает:
- Входи, входи...
Петряков входит и останавливается перед генералом.
- Здравствуй, здравствуй! Не надо мне рапорта. Дай-ка я на тебя получше посмотрю.
У Федора забинтована голова, на перевязи левая рука. Он бледен. И только глаза прежние - в них так и прыгают озорные огоньки. Корреспондента он еще не видит. Командарм говорит ему:
- Ну и здорово ж ты, товарищ Петряков, шарахнул по фашистским самоходкам! Я уже думал, что они, проклятые, такого сейчас наделают, что и суток не хватит, чтобы расхлебать. А тут откуда ни возьмись - твоя батарея... Дай-ка я обниму тебя.
После этого командующий задумался. Затем сказал:
- «Красное Знамя» я тебе восьмого числа вручил, верно? А за сегодняшний подвиг получай «Отечественную войну» первой степени! И надевай еще по одной звездочке на погоны!
И Пухов тут же прикрепляет к груди Петрякова орден, а его адъютант достает из коробки две звездочки.
- Так воюй, капитан, и живи долго!
Командарм вышел. Трояновский уж было кинулся к Федору, как тот вдруг зашатался... И упал на руки командующего артиллерией. Вызвали врача. Тот, осмотрев Петрякова, сказал:
- Большая потеря крови и предельное перенапряжение. Подлежит немедленной отправке в санчасть.
- Так мне и не удалось поговорить с Федором, - рассказывая мне об этой встрече, пожаловался Трояновский. - Но зато я увидел его, узнал, как он воюет...
★
Много написал Симонов в эти дни. Вот его очерк с полей Курской битвы - « Охотник за «пантерами». Выпукло нарисовал он портрет танкиста, поджегшего в эти дни четыре «пантеры»:
«Это двадцатитрехлетний, невысокого роста крепыш с загорелым лицом, с веселыми серыми глазами и озорными повадками, оставшимися у него еще с тех пор, когда он, круглый сирота, беспризорничал и кочевал по детским домам. Это русский человек веселого, неукротимого нрава, в котором, как часто бывает, вечный задор сочетается со смекалкой. Он всегда вызывается на самые опасные дела и выполняет их с великой хитростью и осторожностью. Именно сочетание этих двух свойств и позволило ему больше всех в части за последние дни насолить немцам. Сейчас он весь охвачен чувством удовлетворения от того, что все-таки ухитрился и нашел способ сжечь, казалось бы, неуязвимые немецкие машины. Он весь горит желанием рассказать об этом как можно скорее и как можно точнее».
Ерохин вспомнил о своей первой встрече с «пантерой», о том, как он «влепил» ей в лоб три бесполезных снаряда; как затем сманеврировал и всадил еще два снаряда, от которых вражеская машина загорелась: он нашел слабое место в «пантере» - дополнительные бензиновые баки - и понял, что надо бить по бортам напротив этих баков и тогда «песенка той «пантеры» будет спета». Рассказал и о том, как долго ему пришлось возиться с той «пантерой», где сидел, «видимо, опытный немец».
Передавая этот рассказ, Симонов в заключение от себя добавил: «Охотник за «пантерами», как называют Ерохина товарищи, еще раз улыбнулся своей озорной, лукавой улыбкой русского человека, который, как ни будь хитер немец, все равно перехитрит его. И в эту минуту мне показалось, что, может быть, его прадедом и был как раз тот самый тульский левша, который блоху подковал, - хитрый и смелый русский мастеровой человек, которому, как из истории известно, пальца в рот не клади».
Очерк «Охотник за «пантерами» занял на газетной полосе две полных колонки, но ночью, когда полоса уже была подписана, пришло официальное сообщение о бомбардировке нашей авиацией железнодорожного узла Орел и складов противника вблизи Болохова. По правилам, сочиненным наверху и связавшим нас, редакторов, по рукам и ногам, их положено было печатать только на третьей полосе и только на самом верху, то есть там, где стоял очерк Симонова. Переверстывать полосы уже было некогда, пришлось очерк сократить на эти самые двадцать пять строк. Ничего не поделаешь, но очень было жаль сокращенного абзаца, который я привожу теперь:
«У нас, между прочим, в первый день это начальству не понравилось, когда мы стали звать новые немецкие машины «тиграми» и «пантерами», - вроде сами на себя страх находим! Сделали замечание. Зачем это «тигры» и «пантеры»! Зовите их по маркам: «Т-5», «Т-6», «фердинанды». Но когда потом стали их жечь, то разговоров про название уже не было. «Тигр» так «тигр»! Даже складней рассказывать, что «пантеру» или «тигра» уничтожил, как будто не на фронте, а в Африке...»
Другой очерк Симонова назывался « Немец с «фердинанда». Зовут этого немца Адольф Майер, ему девятнадцать лет. Рядовой, обыкновенный немец. Он и заинтересовал Симонова своей обыкновенностью. Писатель почти стенографически записал длинную беседу с ним.
Когда началась война с Советским Союзом, Адольф Майер еще учился в школе. Он, как и его соученики, боялся, что опоздает на войну с Россией. А ныне? Куда там! Полное разочарование. Еще 4 июля, когда увидел массу боевой техники, надеялся, что эта громада «тигров» и «фердинандов» принесет успех. Но уже в первый день боя, когда запылали немецкие танки и самоходки, когда его «фердинанд» загорелся, он выпрыгнул, спрятался в воронке от снаряда и оказался в плену.
Понравился мне очерк и тем, что в нем, как и в других материалах Симонова, нет глянца - суровая правда войны. Если Адольфа убеждали, что новая техника, мощная и неуязвимая, сметет все на своем пути, то «мы никогда не говорили нашим советским танкистам, что их машины неуязвимы и непробиваемы. Идя в бой, они знали всегда, что машины их сильны, но что нет брони, против которой не нашлось бы снаряда. Они знали это, знали, что могут погибнуть, и мужественно шли и идут в бой. Для того чтобы пошли в бой такие, как Адольф Майер, их надо было обмануть, убедить в неуязвимости, преодолеть их страх смерти. В этом великая разница между людьми. В этом один из залогов нашей победы».
★
На страницах газеты новый автор - Евгений Воробьев. Ныне - известный писатель, в ту пору - журналист с любопытной фронтовой биографией.
Был Воробьев сугубо гражданским газетчиком. Июнь сорок первого года застал его на металлургическом заводе в Днепродзержинске, куда он был командирован редакцией газеты «Труд». Вернувшись в Москву, тут же подал рапорт с просьбой послать его на фронт. В Главном политуправлении его спросили:
- Куда бы вы хотели отправиться воевать?
- На Юго-Западное направление...
- Почему именно туда?
- Мне сказали, что там особенно много кавалерийских частей.
- И что же?
- Из пулемета я стрелять не умею, с военной тактикой незнаком... Но окончил школу верховой езды Осоавиахима. Так что в седле усижу...
Но послали Воробьева военным корреспондентом «Труда» на Западный фронт. Снабдили обмундированием, правда, без всяких знаков различия. Шпоры не понадобились. Словом, военный корреспондент штатской газеты.
Воинским эшелоном Воробьев добрался до Вязьмы. Неподалеку в Касне находился в те дни штаб фронта. Там его направили в 20-ю армию. После Смоленского сражения эта армия занимала позиции на берегу Днепра. Здесь Воробьев нашел приют в палатке, где жили сотрудники армейской газеты «За счастье Родины». Ему выдали каску, карабин, две гранаты. Научили обращаться с гранатой, заодно показали, как правильно наматывать портянки. И спецкор приступил к своим обязанностям.
Не сразу он вжился во фронтовые будни. Мне понравилось его откровенное признание:
- Фронт помог мне преодолеть штатскую беспомощность, я учился скрывать страх, каких бы переживаний, волнений и страданий это мне ни стоило. Чтобы не задрожали руки, не пересохло в горле так, что и сплюнуть не сможешь...
Я прочел, кажется у Толстого, что смелость солдата - знание того, чего ему следует и чего не следует бояться. Эту смелость Воробьев приобрел довольно быстро. И хотя первые недели и даже месяцы войны Евгений Захарович еще не в полной мере понимал, что такое маневр, охрана стыков, подвижной заградительный огонь, промежуточный рубеж, он уже научился набивать патронами пулеметную ленту, не терялся, как ранее, при виде крови, отличал воронку снаряда от воронки минной, знал, какой немецкий корректировщик называют «рамой», а какой «костылем», не отказывался от обеда под обстрелом, мог неделями ходить и спать, не снимая сапог. В первые же месяцы войны «успел» побывать несколько раз в боях, вынести с поля боя раненых и даже выйти из окружения.
В первые дни октября обстановка на фронте обострилась. 20-я армия, в которой находился Воробьев, оказалась в окружении. Корреспондент пробивался к своим вместе с одной из разрозненных боевых групп. Путь на восток растянулся на две с лишним сотни километров. Когда переходили через речки, пересекали шоссе, контролируемое противником, спецкору приходилось участвовать в боевых стычках. Изможденный, похудевший, со стертыми в кровь ногами, он добрался до Можайска за день до того, как город был оставлен нашими войсками, а затем до станции Жаворонки, в совхоз «Власиха», где располагалось политуправление Западного фронта.
Через несколько дней Воробьева призвали в кадры РККА, дали капитанскую шпалу и назначили корреспондентом фронтовой газеты «Красноармейская правда».
Откуда Евгений Воробьев черпал материал для своих очерков, где встречался со своими героями? Главным образом на «передке», в окопах, траншеях, солдатских землянках. Вот один из многих эпизодов.
Как-то ночью Воробьев пробрался в боевое охранение, где находился пулеметный расчет сержанта Ивана Вохминцева. Корреспондент предполагал побеседовать с пулеметчиками и еще до рассвета вернуться на КП полка. Но началась пулеметная дуэль, на переднем крае разгорелся бой. Обстановка осложнилась - немцам удалось отрезать боевое охранение от батальона. «Максим» Вохминцева работал с большой нагрузкой, и «гость» поневоле, став вторым номером пулеметного расчета, прожил в этом окопе двое суток. На третий день пулеметчиков выручили из беды, установилась связь с батальоном. Время, проведенное в окопе, позволило корреспонденту не только описать обстановку на переднем крае, но и суровый быт окопа, его опасности и скупые радости, когда ночью приползал с термосом ротный повар и в окопе веяло пахучим дымом горячего супа или когда солдат мог напиться родниковой воды. Этот визит к Вохминцеву и был подробно описан в очерке «Окопная ночь» - в одном из лучших фронтовых очерков Воробьева.
Любопытно происхождение очерка «Пятеро в лодке». Пять храбрецов во главе с сержантом Иваном Петраковым переправлялись через реку, оставив одежду на берегу, но в касках и с автоматами. На противоположный берег высадились под сильным огнем. Немцы пытались уничтожить отважную пятерку. Петраков закрепил трос, обмотав его конец вокруг сосны. Трос помог бойцам перебраться на другой берег. Переправлялись на плащ-палатках, набитых сеном, на половинках ворот, на бревнах, связанных ремнями и проводом, на бочках. Есть в очерке такая сценка:
«Стоя по команде «смирно», Петраков доложил командиру батальона о выполнении приказа и сделал это так лихо, будто дело происходило на учениях в лагерях, будто не стоял он в чем мать родила, пытаясь унять дрожь и стук зубами от холода».
Вряд ли корреспондент смог бы так достоверно описать происшедшее, если бы вместе с бойцами не переправлялся через реку, держась за... хвост лошади.
Не раз ради «нескольких строчек в газете» Воробьев оказывался там, откуда не всегда можно было выбраться целым и невредимым. Он был человеком необыкновенно скромным. Симонов говорил, что «воробьевскую скромность можно зачислить в поговорку».
Скромен - да, застенчив - очень, но это не имело никакого отношения к боевым качествам фронтового корреспондента. Я не знал, что за годы войны он был ранен и дважды контужен. Он об этом никогда и не упоминал, рассказали его однополчане. Об одном из боев, в котором Воробьев проявил незаурядное мужество, я прочитал в наградном листе, подписанном политуправлением и Военным советом 3-го Белорусского фронта. Документ этот, присланный уже после войны Центральным архивом Министерства обороны, не блещет литературными изысками, но по части фактов - бумага поразительная. Хочу его процитировать:
«Капитан Воробьев Евгений Захарович, помимо заслуживающей всякого поощрения журналистской работы, отличился в последних боях как офицер и воин. Находясь в 169-м стрелковом полку 1-й гвардейской дивизии, тов. Воробьев оказался непосредственно в боевой обстановке, когда от него потребовалось мужество и самообладание. Капитан Воробьев оказывал помощь командованию полка, а кроме того, попав под ружейно-пулеметный огонь, спас трех раненых красноармейцев, оказал им помощь и вынес в укрытие, продолжая после этого находиться в полку. По поступившим в последнее время в редакцию отзывам капитан Воробьев находился вместе с передовыми подразделениями в боях под Кенигсбергом, под Борисовом, Каунасом, при форсировании Немана, по свойственной ему скромности об этом не говорил в редакции...»
Я упоминал, что Воробьев подал в первые же дни войны рапорт с просьбой послать его на фронт, в кавалерию. Ему отказали и отправили спецкором газеты «Труд». И все же как-то раз ему удалось взобраться на коня. Через три долгих и трудных года, в июне сорок четвертого, когда наша армия вела бои за освобождение Белоруссии, Воробьев встретился наконец-то с кавалеристами. Это была конная разведка из корпуса генерала Осликовского. Здесь трогательно отнеслись к его просьбе: нашли гнедого коня, подобрали коня и для спутника спецкора фоторепортера Аркашева. С полковым дозором они проскакали сорок километров проселочными и лесными дорогами севернее Минска. Если не считать перестрелки с группой прорывавшихся из окружения немцев, этот небольшой рейд прошел в общем спокойно. Помнил Воробьев околицу селения Кременец, где жители восторженно встретили конников, преподнесли им хлеб-соль на расшитом цветами полотенце.
- Жители Кременца и меня скопом зачислили в герои, - весело вспоминал Евгений Захарович. - Девушки дарили цветы, а старухи осеняли крестным знамением. И мною, признаться, владели два чувства - гордости за нашу Красную Армию и неловкости за то, что меня принимали как отважного конника, хотя я был только лишь приблудившимся корреспондентом фронтовой газеты и «Красной звезды».
Кстати, Воробьев вспомнил: их небольшой отряд в тот день так проголодался, что съели, посыпав солью, весь хлеб, до последней крошки, да еще выпили по крынке молока.
Нужно сказать, что Воробьеву в редакции «Красноармейской правды» повезло. Он оказался в небольшом, но подлинно творческом коллективе писателей и журналистов. Правофланговым отделения литераторов здесь был Алексей Сурков.
- Я многим обязан Алексею Александровичу, - рассказывал мне Евгений Воробьев. - Он учил меня фронтовой житейской мудрости и даже обучал ружейным приемам. В конце мая сорок второго года Суркова перевели в «Красную звезду», а его место занял Александр Твардовский. Под его творческим присмотром я прожил три фронтовых года, он во многом помог мне отбросить то поверхностное, неглубокое, что портило мою журналистскую работу, отучал меня от общих слов. Твардовский был совершенно нетерпим к поверхностному изображению противника, к шапкозакидательству. Общение с ним воспитало во мне более бережное отношение к слову.
В суровой фронтовой жизни у Евгения Воробьева открылся... певческий талант. Расскажу, как это произошло.
В зиму сорок первого года Алексей Сурков напечатал в «Красноармейской правде» и в «Красной звезде» цикл стихов. Много их было, но стихотворение «Бьется в тесной печурке огонь» он придержал, не надеялся его напечатать и уж совсем не думал, что оно может стать песней. Эти шестнадцать строчек из письма к жене были написаны в конце ноября сорок первого года после очень трудного для него фронтового дня, когда ему пришлось ночью, после тяжелого боя пробиваться из окружения со штабом одного из стрелковых полков.
Вот что рассказал композитор Константин Листов об истории создания песни и причастности к этому Воробьева. В начале сорок второго года я приехал в Москву. Как-то мне позвонили из фронтовой газеты. Разговор был недолгим: «Приезжайте к нам. Есть стихи, может получиться песня». Я познакомился со стихами, они мне понравились. Той же ночью, как говорится, в один присест я сочинил мелодию. Утром показал песню в редакции, то есть спел ее под аккомпанемент гитары. Вижу, собравшиеся стали мне подпевать. Это меня обрадовало - значит, песня пойдет. Журналист Евгений Воробьев попросил, чтобы я записал мелодию на бумаге. Он пошел в «Комсомольскую правду» с этой нотной записью. Там он спел «Землянку», спел, наверное, неплохо, потому что вскоре «Комсомольская правда» напечатала мелодию песни со словами».
Хочу отметить, что Воробьев может быть назван не только крестным отцом «Землянки», но и песни «Эх, суконная, казенная, военная шинель» из «Василия Теркина».
- Вскоре после войны, - рассказывал Евгений Захарович, - Твардовский позвонил мне: «Никто тебя от должности запевалы не освобождал. До каких пор ты будешь манкировать своими обязанностями? Поезжай к Дмитрию Николаевичу Орлову - он постарше тебя, а ты поздоровее его - и прорепетируй с ним «Шинель» для радио».
Через несколько дней «Шинель» прозвучала в эфире в проникновенном исполнении народного артиста Орлова, несравненного чтеца «Василия Теркина»...
Всю войну Евгений Воробьев прослужил на одном и том же фронте. В этой «оседлости» заключены свои плюсы и свои минусы. Наверное, в сравнении со многими спецкорами «Красной звезды» он был очевидцем меньшего числа событий, упоминающихся в истории минувшей войны, но зато он имел возможность более пристально следить за судьбой своих фронтовых знакомых и, живописуя этих людей, добиваться большей психологической глубины при описании их характеров. Пожалуй, лучше всех об этом сказал Константин Симонов:
«Воробьев стал превосходным военным журналистом, точным, оперативным, мужественным в выполнении своего журналистского долга и хорошо знающим войну, особенно ее передний край... Воробьев знает о войне наверняка гораздо больше многих из нас, казалось бы, тоже прошедших войну от начала до конца. Он знает, что происходит на переднем крае и вблизи него - в роте, в батальоне, на артиллерийских позициях, на наблюдательных пунктах. Это неизменно чувствуешь, читая его военные вещи: все подробности солдатского быта и все его трудности - разные в разные времена года; все нехватки этого быта и все его скромные мимолетные радости. Он точно знает, как именно организуется переправа так называемыми подручными средствами, и как перебрасывается штурмовой мостик, и как наводится вслед за ним временный. И что такое «пятачок» на том берегу, и как туда тянут связь, и как эвакуируется с передовой раненый солдат, и что такое доставить на «передок» горячую пищу. Он помнит, каких физических усилий стоит иногда десантнику не только влезть на танк, но и спрыгнуть с танка, и множество других вещей, без которых достоверно написать все, что происходит на переднем крае войны, почти невозможно».
Иметь такого корреспондента, пусть даже нештатного, какая бы редакция не хотела!
Узнав, что он собирается выехать в район Курской дуги, пригласили его и условились, что пришлет нам из этого района свои очерки. А пока суд да дело, я спросил Воробьева, нет ли у него чего готовенького. Оказалось - есть, и он вручил мне свой очерк « Самый последний немец». Название, можно сказать, загадочное.
При нем же прочитал. Понравилось. Я сказал Воробьеву:
- Завтра увидите очерк в газете. Будем считать, что это «залог» вашего постоянного сотрудничества в «Красной звезде»...
Историю, рассказанную в очерке, Воробьев услыхал в одной из рот, когда побывал под Лудиной Горой. Красноармеец Манжурин Увар Иванович получил из освобожденного воронежского села письмо. Жена написала ему:
- Посылаем тебе, Увар Иванович, карточку того рыжего фрица Рихарда, что напоследок стоял у нас на квартире. Измывался он над семейством, как мог, переловил всю птицу, разорил ульи, унес самовар, тулуп твой, валенки и другую одежду. Также приставал к Фросе и начал давать волю рукам, а он здоровенный и ростом не уступит дяде Панкрату; так пришлось Фросе совсем к тетке переселиться и там в погребе прятаться от чужих глаз. А когда подошли наши, Рихард бежал со всех ног и даже портфелю свою бросил с письмами и карточками. Письма я отдала лейтенанту, а снимок сберегла для тебя. Если где встретишь этого фрица Рихарда, то ты уж с ним, Увар Иванович, за все посчитайся - за самовар, за валенки, за нахальство его, бесстыжие выходки и до смерти накажи обидчика».
Днем того же дня повозочный Манжурин пришел к командиру роты:
- Навоевался я в хозяйственном взводе, хватит. Окажите пособие - переведите в стрелки. А то год на войне, а живого немца не видел, какой он есть.
Стал Манжурин рядовым стрелком. И в бою, и после каждого боя искал по той фотокарточке «своего» немца. И не находил. Ротные весельчаки уже стали поддразнивать его и зубоскалить:
- Ну как, нашел своего рыжего обидчика?
Но вскоре произошло событие, которое все изменило. После боя у Сухого Ручья наши вошли в деревню, и там их глазам предстала картина немецких зверств. У ворот крайней хаты Увар Иванович увидел растерзанные трупы парня и девушки. Брат и сестра прятались в овине, не хотели идти на немецкую каторгу. Немцы их вытащили из овина. Парня тут же убили, а над девушкой, так похожей на его Фросю, поглумились, а потом тоже убили.
Узнал солдат, что немец-убийца лежит казненный у колодца, сразу же спросил:
- Какой он из себя? Здоровенный такой, рыжий?
- Нет, батюшка. Тот злодей чернявый и весь из себя плюгавый.
А вечером, когда бой отгремел и рота была оставлена в деревне на суточный отдых, друзья, посмеиваясь, снова спросили:
- Ну как, Увар Иванович, догнал немца с самоваром?
И ответил Манжурин:
- Нет... Я того немца больше не ищу. Даже карточку его спалил на костре. Мой немец - другой...
- Какой еще другой? - спросили его.
- А вернее всего, тот немец, который будет самым последним на нашей земле...
★
09.07.43: П.Милованов, Б.Галин. « Тигры» горят || «Красная звезда» №160, 9 июля 1943 года
14.07.43: К.Симонов. Немец с «Фердинанда» || «Красная звезда» №164, 14 июля 1943 года
16.07.43: К.Симонов. Охотник за «пантерами» || «Красная звезда» №166, 16 июля 1943 года
11.07.43: Е.Воробьев. Самый последний немец || «Красная звезда» №162, 11 июля 1943 года
________________________________________________________________________________________
**Источник: Ортенберг Д.И. Сорок третий: Рассказ-хроника. - М.: Политиздат, 1991. стр. 317-326.