«Медея» реж. Шамиль Дыйканбаев
В рамках фестиваля «SOLO» мне удалось попасть на моноспектакль «Медея» театра «Олонхо» (Россия, Якутск). Это еще одна Медея в моей коллекции, совершенно не похожая на остальных. Моноспектакль идет час. Уже на 10 минуте начался исход зрителей из зала (правда, не глобальный) и продолжался до окончания спектакля.
Посреди пустой сцены лежат, сложенные в костер, березовые палки (или тонкие бревна?). Появляется Медея (Степанида Борисова). Это пожилая, довольно грузная, сутулая женщина с азиатскими чертами лица. Одета она в серый балахон, живописно драпирующийся при движении и временами напоминающий драпировки одежд античных статуй. Медея движется вокруг «костра», хрипло и отрывисто произнося текст на якутском (?). Почти сразу её речь перерастает в специфическое пение (якутское народное?). Она движется по кругу, выплевывая слова дрожащим и вибрирующим голосов, срывающимся на визг. В моменты особого эмоционального напряжения она достает с пояса мешочек и наполняет его своими слезами и потом (а может и кровью). Периодически зритель, не знающий якутского (?) языка, улавливает знакомые имена: «Медея», «Ясон», «Колхида». Наконец, Медея-колдунья берет одну из палок в «костре» и обращается к ней «Ясон». Устанавливает её на спец. штырь в сцене так, чтобы «Ясон» стоя вертикально. Песня продолжается.
Медея «устанавливает» так и детей, обращаясь к ним уже с другой песней. Потом установлены все остальные палки. Теперь сценическое пространство, на которое в своем перемещении ориентируется Медея, - треугольник, гипотенузой развернутый к зрителю. На месте костра лежит шаманский бубен, из которого Медея достает белую ткань - свадебный наряд, который она должна подарить новой жене Ясона. Медея, словно совершая некий обряд, выносит эту ткань вперед и торжественно кладет её перед зрителем. Она готовится к ритуалу - расплетает косу, снимает сандалии. Яд, предназначенный для её соперницы - страдания Медеи, её слезы и пот, вылитые из мешочка на белую материю. Теперь - заклинание. Медея берет бубен, отбивая им ритм, она поёт, выкрикивает отдельные звуки и хрипит. Её движения завораживают. Дополнительный эффект мистического создает освещение, резко выделяющее её силуэт и обостряющее все грани. Иногда возникает ощущение, что на сцене не женщина поет, а кудахчет курица или кричит кукушка. Происходит слияние с животным миром, миром духов предком. Это почти что камлание.
Затем Медея берет две палки, связывает их веревкой (все это время она поет!). Она убивает своих детей. Поднимает белую ткань, демонстрируя зрителям розовые пятна крови. Ритуал совершен. Медея заплетает косу и уходит со сцены, двигаясь по кругу, но теперь в обратную сторону.
Этот образ Медеи - образ варварской принцессы, туземки из далекой Колхиды, женщины-ведуньи. Все её действия - это ритуал. Её перемещения заданы ритуалом. Но за этим ритуалом есть и разрывающие её страдания, которые она прячет в мешочек, копит их, и которые потом становятся её местью.
Не знаю, случайно ли это или нет, но и все Медеи ( и Любимова, и Васильева и эта) странно говорят (в первом случае - с грузинским акцентом, во втором - своеобразная манера читки + древнегреческий, в третьем - якутский язык + особенная манера пения). Видимо, для интерпретации образа этой героини всем режиссерам важно подчеркнуть её происхождение, тот факт, что она чужестранка. Кроме того, игра с манерой речи, с голосом и с языком дает более сильный ресурс для экспрессии, для передачи психологического состояния героини в самые трагические моменты. Важно еще то, что когда зритель не понимает смысла слов персонажа, он начинает обращать внимание на другое: голос, пластику, мимику актера, что нередко дает гораздо больше материала для размышлений.
Посреди пустой сцены лежат, сложенные в костер, березовые палки (или тонкие бревна?). Появляется Медея (Степанида Борисова). Это пожилая, довольно грузная, сутулая женщина с азиатскими чертами лица. Одета она в серый балахон, живописно драпирующийся при движении и временами напоминающий драпировки одежд античных статуй. Медея движется вокруг «костра», хрипло и отрывисто произнося текст на якутском (?). Почти сразу её речь перерастает в специфическое пение (якутское народное?). Она движется по кругу, выплевывая слова дрожащим и вибрирующим голосов, срывающимся на визг. В моменты особого эмоционального напряжения она достает с пояса мешочек и наполняет его своими слезами и потом (а может и кровью). Периодически зритель, не знающий якутского (?) языка, улавливает знакомые имена: «Медея», «Ясон», «Колхида». Наконец, Медея-колдунья берет одну из палок в «костре» и обращается к ней «Ясон». Устанавливает её на спец. штырь в сцене так, чтобы «Ясон» стоя вертикально. Песня продолжается.
Медея «устанавливает» так и детей, обращаясь к ним уже с другой песней. Потом установлены все остальные палки. Теперь сценическое пространство, на которое в своем перемещении ориентируется Медея, - треугольник, гипотенузой развернутый к зрителю. На месте костра лежит шаманский бубен, из которого Медея достает белую ткань - свадебный наряд, который она должна подарить новой жене Ясона. Медея, словно совершая некий обряд, выносит эту ткань вперед и торжественно кладет её перед зрителем. Она готовится к ритуалу - расплетает косу, снимает сандалии. Яд, предназначенный для её соперницы - страдания Медеи, её слезы и пот, вылитые из мешочка на белую материю. Теперь - заклинание. Медея берет бубен, отбивая им ритм, она поёт, выкрикивает отдельные звуки и хрипит. Её движения завораживают. Дополнительный эффект мистического создает освещение, резко выделяющее её силуэт и обостряющее все грани. Иногда возникает ощущение, что на сцене не женщина поет, а кудахчет курица или кричит кукушка. Происходит слияние с животным миром, миром духов предком. Это почти что камлание.
Затем Медея берет две палки, связывает их веревкой (все это время она поет!). Она убивает своих детей. Поднимает белую ткань, демонстрируя зрителям розовые пятна крови. Ритуал совершен. Медея заплетает косу и уходит со сцены, двигаясь по кругу, но теперь в обратную сторону.
Этот образ Медеи - образ варварской принцессы, туземки из далекой Колхиды, женщины-ведуньи. Все её действия - это ритуал. Её перемещения заданы ритуалом. Но за этим ритуалом есть и разрывающие её страдания, которые она прячет в мешочек, копит их, и которые потом становятся её местью.
Не знаю, случайно ли это или нет, но и все Медеи ( и Любимова, и Васильева и эта) странно говорят (в первом случае - с грузинским акцентом, во втором - своеобразная манера читки + древнегреческий, в третьем - якутский язык + особенная манера пения). Видимо, для интерпретации образа этой героини всем режиссерам важно подчеркнуть её происхождение, тот факт, что она чужестранка. Кроме того, игра с манерой речи, с голосом и с языком дает более сильный ресурс для экспрессии, для передачи психологического состояния героини в самые трагические моменты. Важно еще то, что когда зритель не понимает смысла слов персонажа, он начинает обращать внимание на другое: голос, пластику, мимику актера, что нередко дает гораздо больше материала для размышлений.