It shall be so! (2)
Продолжим...
Очень не по порядку, сумбурно и вообще.
***
Нарисованные на сцене в самом начале спектакля красные линии, сошедшиеся в квадрат, в дальнем углу которого оказывается лестница (чуть ли не единственная декорация, если не считать стулья и надписи на стене). Эти красные линии - как граница. Рамки, за которые Кай Марций не может выйти по тем или иными причинам. В первую очередь это условности того окружения, в котором он вырос, и которые он так прочно впитал. Может, потому эти линии красные - границы, обозначенные кровью, происхождением. Позднее на сцене будет нарисован еще один квадрат, совсем маленький (на одного человека) и черной краской. Более тесные рамки. Границы, нарисованные не кровью, а чернилами.
***
Ансамбль - актеры, которые играют второстепенные и эпизодические роли. Мультизадачность, когда у каждого из актеров по несколько ролей - нормальное явление не только для британского театра, но в этом спектакле она выглядит в какой-то степени символичной. Вот он житель Рим, в следующей сцене - солдат римского войска, и сразу же затем - один из воинов под началом Авфидия. Враждующие лагеря, а люди везде одинаковые.
***
Красный лепесток на груди Волумнии в финале - как орден за заслуги. Увы, я не разглядела, случайно ли он там оказался, но мне все-таки кажется, что это продуманный ход. И, кстати, вопрос, который мы начали вчера обсуждать за пределами дневника: не получилось ли в этой версии так, что из-за смерти Кориолана мирный договор между вольски и Римом не состоялся? Думала я, думала, и кажется мне, что это более чем вероятный вариант дальнейшего развития событий. Впрочем, он так же возможен и в "каноне", и в фильме Файнса, где было показано то, что опущено в постановке Donmar, а именно официальное заключение договора. Другой вопрос, что, возможно, Авфидий не рискнул бы напасть на Рим сразу: конечно, у Рима больше нет Кориолана во главе войска, но и во главе армии вольсков его тоже нет. После смерти Кая Марция обе стороны получают не совсем то, что прописано в мирном договоре, но все же останутся с определенными профитами: у Рима будет время собраться с мыслями и силами, у Авфидия - возможность вернуться к привычному для него и его людей противостоянию с Римом. И обе стороны будут воспевать воинскую доблесть погибшего Кориолана.
***
Интересный ход с разнополыми трибунами. Мало того, нам недвусмысленно дают понять, что эти двое - не просто друзья. Но вряд ли на два выбитых у сената места представителей народа выдвинули супругов. И тогда получается, что у поступков этих двоих не только политические мотивы, но и сугубо личные (из грязи в князи любыми средствами). У Эллиота Леви и Хелен Шлезингер получился прекрасный тандем: "тихий", как зверь в засаде, Брут и громкая, самоуверенная и самодовольная Сициния. На мой взгляд, лучшие эпизоды с их участием не те, где они нападают на Кориолана, а все, в которых они взаимодействуют с Менением. И тут мы плавно переходим к...
Марк Гатисс меня откровенно удивил. Приятно удивил. Какой шикарный Менений у него получился! Он был молодцом на протяжении всего спектакля, но настоящий взрыв мозга был от его финальной сцены, где он приходит к Кориолану в лагерь вольски, чтобы просить пощады для Рима. Вот за одно только то, как он подал фразу "Кто сам на себя решил руки наложить, тот убийц не испугается", я готова аплодировать ему стоя. У Шекспира он еще появляется потом, в Риме, собираясь встречать вернувшихся с вестью о мире Волумнию и Виргилию. У Файнса нам прямо показывают, что он таки пошел и вскрыл себе вены. А вот Donmar оставил этот момент открытым. Однако по тому, как играл эту сцену Гатисс, лично у меня не осталось никаких сомнений, что как только он уйдет подальше от посторонних глаз, он либо со скалы бросится, либо, опять же, вскроет себе вены. Личная трагедия Менения стоит отдельного разговора, но я к нему пока не очень готова (еще подумать надо).
***
Возвращаясь к главному герою. Хиддлстон, конечно, умница, молодец и талант, но я, в общем и целом, чего-то такого и ожидала. Хочется особо выделить еще несколько сцен, помимо уже упомянутых ранее финальной и его появления в доме Авфидия, которые зацепили сильнее других.
- Когда Кориолан после боя просит пощадить приютившего его жителя Кориол и безуспешно пытается вспомнить его имя.
- Сцена с народными голосами (на площади в рубище). Mildly!
- I banish you!
- Все моменты, когда он сдается под напором материнских слов.
- И, конечно же, солдаты тоже плачут!
Не получается у меня до конца все проговорить. Может быть, через пару-тройку дней еще что-нибудь напишу по теме. А пока... Цитата из пьесы (вдогонку к предыдущему посту):
"Сициний: Неужели человек за такой короткий срок может так перемениться?
Менений: Гусеница тоже на бабочку непохожа, а ведь бабочка была гусеницей. Марций из человека стал драконом: у него выросли крылья и ползать ему больше незачем.
Сициний: Но он так горячо любил свою мать.
Менений: Меня тоже. А теперь думает о матери не больше, чем жеребец-восьмилетка. От его хмурого вида спелый виноград киснет. Он ходит как осадная башня; под его шагами земля дрожит. Взглядом он, кажется, панцирь пробить в состоянии. Голос у него вроде набата, каждое слово - громче пушечного залпа. Он сидит в кресле под балдахином, словно статуя Александра. Не успеет он отдать приказ, как тот уже выполнен. Дайте ему бессмертие да трон на небе - и будет настоящий бог.
Сициний: Ему для этого еще одного не хватает - милосердия, если ты, конечно, верно его описал."
Очень не по порядку, сумбурно и вообще.
***
Нарисованные на сцене в самом начале спектакля красные линии, сошедшиеся в квадрат, в дальнем углу которого оказывается лестница (чуть ли не единственная декорация, если не считать стулья и надписи на стене). Эти красные линии - как граница. Рамки, за которые Кай Марций не может выйти по тем или иными причинам. В первую очередь это условности того окружения, в котором он вырос, и которые он так прочно впитал. Может, потому эти линии красные - границы, обозначенные кровью, происхождением. Позднее на сцене будет нарисован еще один квадрат, совсем маленький (на одного человека) и черной краской. Более тесные рамки. Границы, нарисованные не кровью, а чернилами.
***
Ансамбль - актеры, которые играют второстепенные и эпизодические роли. Мультизадачность, когда у каждого из актеров по несколько ролей - нормальное явление не только для британского театра, но в этом спектакле она выглядит в какой-то степени символичной. Вот он житель Рим, в следующей сцене - солдат римского войска, и сразу же затем - один из воинов под началом Авфидия. Враждующие лагеря, а люди везде одинаковые.
***
Красный лепесток на груди Волумнии в финале - как орден за заслуги. Увы, я не разглядела, случайно ли он там оказался, но мне все-таки кажется, что это продуманный ход. И, кстати, вопрос, который мы начали вчера обсуждать за пределами дневника: не получилось ли в этой версии так, что из-за смерти Кориолана мирный договор между вольски и Римом не состоялся? Думала я, думала, и кажется мне, что это более чем вероятный вариант дальнейшего развития событий. Впрочем, он так же возможен и в "каноне", и в фильме Файнса, где было показано то, что опущено в постановке Donmar, а именно официальное заключение договора. Другой вопрос, что, возможно, Авфидий не рискнул бы напасть на Рим сразу: конечно, у Рима больше нет Кориолана во главе войска, но и во главе армии вольсков его тоже нет. После смерти Кая Марция обе стороны получают не совсем то, что прописано в мирном договоре, но все же останутся с определенными профитами: у Рима будет время собраться с мыслями и силами, у Авфидия - возможность вернуться к привычному для него и его людей противостоянию с Римом. И обе стороны будут воспевать воинскую доблесть погибшего Кориолана.
***
Интересный ход с разнополыми трибунами. Мало того, нам недвусмысленно дают понять, что эти двое - не просто друзья. Но вряд ли на два выбитых у сената места представителей народа выдвинули супругов. И тогда получается, что у поступков этих двоих не только политические мотивы, но и сугубо личные (из грязи в князи любыми средствами). У Эллиота Леви и Хелен Шлезингер получился прекрасный тандем: "тихий", как зверь в засаде, Брут и громкая, самоуверенная и самодовольная Сициния. На мой взгляд, лучшие эпизоды с их участием не те, где они нападают на Кориолана, а все, в которых они взаимодействуют с Менением. И тут мы плавно переходим к...
Марк Гатисс меня откровенно удивил. Приятно удивил. Какой шикарный Менений у него получился! Он был молодцом на протяжении всего спектакля, но настоящий взрыв мозга был от его финальной сцены, где он приходит к Кориолану в лагерь вольски, чтобы просить пощады для Рима. Вот за одно только то, как он подал фразу "Кто сам на себя решил руки наложить, тот убийц не испугается", я готова аплодировать ему стоя. У Шекспира он еще появляется потом, в Риме, собираясь встречать вернувшихся с вестью о мире Волумнию и Виргилию. У Файнса нам прямо показывают, что он таки пошел и вскрыл себе вены. А вот Donmar оставил этот момент открытым. Однако по тому, как играл эту сцену Гатисс, лично у меня не осталось никаких сомнений, что как только он уйдет подальше от посторонних глаз, он либо со скалы бросится, либо, опять же, вскроет себе вены. Личная трагедия Менения стоит отдельного разговора, но я к нему пока не очень готова (еще подумать надо).
***
Возвращаясь к главному герою. Хиддлстон, конечно, умница, молодец и талант, но я, в общем и целом, чего-то такого и ожидала. Хочется особо выделить еще несколько сцен, помимо уже упомянутых ранее финальной и его появления в доме Авфидия, которые зацепили сильнее других.
- Когда Кориолан после боя просит пощадить приютившего его жителя Кориол и безуспешно пытается вспомнить его имя.
- Сцена с народными голосами (на площади в рубище). Mildly!
- I banish you!
- Все моменты, когда он сдается под напором материнских слов.
- И, конечно же, солдаты тоже плачут!
Не получается у меня до конца все проговорить. Может быть, через пару-тройку дней еще что-нибудь напишу по теме. А пока... Цитата из пьесы (вдогонку к предыдущему посту):
"Сициний: Неужели человек за такой короткий срок может так перемениться?
Менений: Гусеница тоже на бабочку непохожа, а ведь бабочка была гусеницей. Марций из человека стал драконом: у него выросли крылья и ползать ему больше незачем.
Сициний: Но он так горячо любил свою мать.
Менений: Меня тоже. А теперь думает о матери не больше, чем жеребец-восьмилетка. От его хмурого вида спелый виноград киснет. Он ходит как осадная башня; под его шагами земля дрожит. Взглядом он, кажется, панцирь пробить в состоянии. Голос у него вроде набата, каждое слово - громче пушечного залпа. Он сидит в кресле под балдахином, словно статуя Александра. Не успеет он отдать приказ, как тот уже выполнен. Дайте ему бессмертие да трон на небе - и будет настоящий бог.
Сициний: Ему для этого еще одного не хватает - милосердия, если ты, конечно, верно его описал."