Бисби, штат Аризона
В Бисби я находился уже третий день. И третий день подряд мне казалось, что мою башку опустили в чан с ледяной водой. Казалось - не физически, конечно, эмоционально. На улице стояла ужасная жара. Мои губы трескались. Мне постоянно хотелось пить и лечь под забор, на сухую, теплую траву, от которой воняло кислым вином.
Третий день я искал полковника Курца. В этом мелком, задрипанном городке на пять тысяч человек, я должен был найти одного человека: чёртова полковника Курца из Варны.
Меня отправили на угол Бисби-роуд и Пирринг-авеню в заведение под названием «Хитчинг пост салун», где работал некий болгарин по имяни Боян Николов.
Хитчинг пост салун - оказался кабаком в длинной одноэтажной хибаре, на вывеске которой гордо светилась надпись «Американ фуд».
Из американской еды мне больше всего нравится кленовый сироп. Я добавляю его в паршивое американское пиво.
Я стоял перед входом и не решался войти. Я так устал от чужих людей, от жары, от бесконечной тревоги, что ползала за мной, будто тень от человека, которого нет.
- Мэм, как мне найти Бояна Николова? - спросил я официантку, которая отклячила большой зад, протирая стол. Официантка обернулась. Белая-белая кожа, маленькие глазки и второй подбородок.
Она оценила меня с пояса до лица, щёлкнула языком и ответила:
- Чёрный парень на улице, - она покрутила кистью у головы, - с длинными волосами. Но он не говорит по-английски.
Только сейчас я заметил, что официантка не протирала стол, а собирала лепестки роз, которые были раскиданы по всему кабаку. Миллионы алых лепестков.
Я вышел на улицу. Начало темнеть, но прохладнее не становилось. Юля говорила мне, что здесь холодные ночи. Но я изнывал от жары.
Рядом с низким заборчиком на углу дома в самом деле стоял чёрный мужик с дредами и курил траву. Её запах догнал меня метров за двести от кабака. Но здесь это обычная тема, не обращаешь внимание.
- Ты Боян Николов? - спросил я негра. - Болгарин?
Боян покачал головой. Меня всегда раздражало, что у болгар - да это нет, а нет, это да.
Меня передёрнуло, как червяка.
- Мне нужен Курц.
Болгарин молчал.
- Полковник Курц из Варны, - повторил я по-русски.
Боян ухмыльнулся и дунул в меня клубами ганджубаса.
- Видел розы в шебенге? - спросил он и кивнул на кабак.
Я пожал плечами.
- Смог бы так? Ради любви порвать себя на тысячи, миллионы лоскутков?
Боян глубоко затянулся, потом вытянул в трубочку свои толстые коричневые губы и снова окатил меня дымом.
Дым будто стал расширяться и оседать на сухую землю. Я оглянулся. Словно глыба льда из туманного моря на той стороне улицы торчал полуразрушенный деревянный дом серого цвета.
Боян вытянул руку с косяком и взмахнул ею, как колхозница серпом на советских монументах.
- Ты должен хорошо понимать, как это опасно. И не забывай, не забывай…
- Что? - спросил я.
Лиловые глаза Бояна мерцали, как лампочки на системном блоке.
- Ни мёртвого белого снега, ни ласкового солнца.
В доме было темно. Пахло опилками и старым сухим луком.
Боян включил фонарик на смартфоне. И мы пошли за его широким, но бледным пятном.
Прошли через несколько дверей, которые скрипели у меня в самом центре живота и оказались в комнатке, где пахло человеческой жизнедеятельностью: пивом, табачным дымом, жжёным сахаром, пыльными ковриками, и магнитными катушками, в которых жили тараканы. Я вспомнил свой магнитофон «Электроника 302». Его мягкие клавиши, которые запускали жужжание движка. Я приходил со школы и тысячу раз переслушивал ддтшную «Ты не один». Когда в магнитофоне завелись тараканы, он стал барахлить и вонять жареными тараканами.
Из-под досок, которыми забили окно, из узких щелей свистел тоненький молочный свет. Окно напоминало порезанную коробку пискарёвского кефира. Тем более по центру окна была прилеплена картинка с клевером. Хотя приглядевшись, я понял, что это не клевер. Да и что делать здесь клеверу? Это же не Пискарёвка, это Бисби, чёрт бы его побрал.
За что Юля так его любит? За что вообще можно любить эту дыру?!
И будто услышав моё внутреннее восклицание, откуда-то из угла донёсся тоненький, как свет из-под досок голосок.
- За блеклую зарю ненастного дня.
Я пригляделся, в углу на тощем матрасе сидел толстый человек. Щелевой свет блестел на его лысине. Он сидел в пол оборота ко мне и курил. Бледный дымок затягивало в щели окна.
- Курц? - спросил я.
Толстяк укутался в дыму, как барышня на Витебском вокзале в песцовое манто.
Вдоль всей стены были развешаны фотографии с голыми женщинами, в основном с их задами. Между двух таких белых задов поместилась небольшая картина со старым речным паромом.
Мои глаза привыкли к полутьме и я мог хорошо разглядеть картину: река, что светится у тихой рощи, паром с грузом: коровы, повозка с лошадью, кряхтящие паромщики с шестами, даже мельницу на горизонте, которая отражалась в гладкой воде. Классический речной пейзаж ван де Вельде. Я видел его в Амстердаме. Так же, как и зады шлюх по сторонам от картины.
- Мне нужны ответы! - сказал я железным голосом, так, чтобы пробудить Курца.
Лысая толстая башка повернулась в мою сторону.
- Слушаю тебя, Бобок.
Слова Курца сбежали по моей спине ледяными мурашками.
- Мне нужны ответы, - повторил я. И услышал свой голос: дребезжащий, нервный и трусливый.
- Здавай, Бобок. - Буква «кей» у Курца получалась особенно злой.
Мои губы будто срослись, зубы будто сточились.
- Кем придуман этот мир? - наконец-то выдавил я. - Мне нужно знать.
Курц засмеялся.
- Это очень простой вопрос. Математикой, Бобок, исключительно математикой. Видел почту на Пирринг-авеню перед салуном?
Я кивнул.
- Видел дерево и на нём почтовый ящик?
Яркие, как мои сны, загорелись флешбеки. Я увидел дерево, почтовый ящик. И надпись на ящике: «Для Аллы».
И мир обратился во мне.
- Математика! - сказал Курц и постучал пальцем по толстому лысому лбу.
***
Когда я проснулся, Аллочка лежала рядом и улыбалась.
- Ты уже проснулась? - спросил я и потянулся за поцелуем.
- Да, - ответила Алла. - Ты не представляешь, Макс, какой мне сон приснился. Будто я мужчина и хожу по Бисби, это такой город в Аризоне. И много дней подряд я ищу некоего полковника Курца, который должен ответить на вопрос «кем придуман этот мир».
- Сорок два? - усмехнулся я.
- Почти, - ответила Алла.
- Этот мир придуман не нами, - запел я.
- Этот мир придуман не мной, - подхватила Аллочка своим божественным и самым знаменитым голосом.
Третий день я искал полковника Курца. В этом мелком, задрипанном городке на пять тысяч человек, я должен был найти одного человека: чёртова полковника Курца из Варны.
Меня отправили на угол Бисби-роуд и Пирринг-авеню в заведение под названием «Хитчинг пост салун», где работал некий болгарин по имяни Боян Николов.
Хитчинг пост салун - оказался кабаком в длинной одноэтажной хибаре, на вывеске которой гордо светилась надпись «Американ фуд».
Из американской еды мне больше всего нравится кленовый сироп. Я добавляю его в паршивое американское пиво.
Я стоял перед входом и не решался войти. Я так устал от чужих людей, от жары, от бесконечной тревоги, что ползала за мной, будто тень от человека, которого нет.
- Мэм, как мне найти Бояна Николова? - спросил я официантку, которая отклячила большой зад, протирая стол. Официантка обернулась. Белая-белая кожа, маленькие глазки и второй подбородок.
Она оценила меня с пояса до лица, щёлкнула языком и ответила:
- Чёрный парень на улице, - она покрутила кистью у головы, - с длинными волосами. Но он не говорит по-английски.
Только сейчас я заметил, что официантка не протирала стол, а собирала лепестки роз, которые были раскиданы по всему кабаку. Миллионы алых лепестков.
Я вышел на улицу. Начало темнеть, но прохладнее не становилось. Юля говорила мне, что здесь холодные ночи. Но я изнывал от жары.
Рядом с низким заборчиком на углу дома в самом деле стоял чёрный мужик с дредами и курил траву. Её запах догнал меня метров за двести от кабака. Но здесь это обычная тема, не обращаешь внимание.
- Ты Боян Николов? - спросил я негра. - Болгарин?
Боян покачал головой. Меня всегда раздражало, что у болгар - да это нет, а нет, это да.
Меня передёрнуло, как червяка.
- Мне нужен Курц.
Болгарин молчал.
- Полковник Курц из Варны, - повторил я по-русски.
Боян ухмыльнулся и дунул в меня клубами ганджубаса.
- Видел розы в шебенге? - спросил он и кивнул на кабак.
Я пожал плечами.
- Смог бы так? Ради любви порвать себя на тысячи, миллионы лоскутков?
Боян глубоко затянулся, потом вытянул в трубочку свои толстые коричневые губы и снова окатил меня дымом.
Дым будто стал расширяться и оседать на сухую землю. Я оглянулся. Словно глыба льда из туманного моря на той стороне улицы торчал полуразрушенный деревянный дом серого цвета.
Боян вытянул руку с косяком и взмахнул ею, как колхозница серпом на советских монументах.
- Ты должен хорошо понимать, как это опасно. И не забывай, не забывай…
- Что? - спросил я.
Лиловые глаза Бояна мерцали, как лампочки на системном блоке.
- Ни мёртвого белого снега, ни ласкового солнца.
В доме было темно. Пахло опилками и старым сухим луком.
Боян включил фонарик на смартфоне. И мы пошли за его широким, но бледным пятном.
Прошли через несколько дверей, которые скрипели у меня в самом центре живота и оказались в комнатке, где пахло человеческой жизнедеятельностью: пивом, табачным дымом, жжёным сахаром, пыльными ковриками, и магнитными катушками, в которых жили тараканы. Я вспомнил свой магнитофон «Электроника 302». Его мягкие клавиши, которые запускали жужжание движка. Я приходил со школы и тысячу раз переслушивал ддтшную «Ты не один». Когда в магнитофоне завелись тараканы, он стал барахлить и вонять жареными тараканами.
Из-под досок, которыми забили окно, из узких щелей свистел тоненький молочный свет. Окно напоминало порезанную коробку пискарёвского кефира. Тем более по центру окна была прилеплена картинка с клевером. Хотя приглядевшись, я понял, что это не клевер. Да и что делать здесь клеверу? Это же не Пискарёвка, это Бисби, чёрт бы его побрал.
За что Юля так его любит? За что вообще можно любить эту дыру?!
И будто услышав моё внутреннее восклицание, откуда-то из угла донёсся тоненький, как свет из-под досок голосок.
- За блеклую зарю ненастного дня.
Я пригляделся, в углу на тощем матрасе сидел толстый человек. Щелевой свет блестел на его лысине. Он сидел в пол оборота ко мне и курил. Бледный дымок затягивало в щели окна.
- Курц? - спросил я.
Толстяк укутался в дыму, как барышня на Витебском вокзале в песцовое манто.
Вдоль всей стены были развешаны фотографии с голыми женщинами, в основном с их задами. Между двух таких белых задов поместилась небольшая картина со старым речным паромом.
Мои глаза привыкли к полутьме и я мог хорошо разглядеть картину: река, что светится у тихой рощи, паром с грузом: коровы, повозка с лошадью, кряхтящие паромщики с шестами, даже мельницу на горизонте, которая отражалась в гладкой воде. Классический речной пейзаж ван де Вельде. Я видел его в Амстердаме. Так же, как и зады шлюх по сторонам от картины.
- Мне нужны ответы! - сказал я железным голосом, так, чтобы пробудить Курца.
Лысая толстая башка повернулась в мою сторону.
- Слушаю тебя, Бобок.
Слова Курца сбежали по моей спине ледяными мурашками.
- Мне нужны ответы, - повторил я. И услышал свой голос: дребезжащий, нервный и трусливый.
- Здавай, Бобок. - Буква «кей» у Курца получалась особенно злой.
Мои губы будто срослись, зубы будто сточились.
- Кем придуман этот мир? - наконец-то выдавил я. - Мне нужно знать.
Курц засмеялся.
- Это очень простой вопрос. Математикой, Бобок, исключительно математикой. Видел почту на Пирринг-авеню перед салуном?
Я кивнул.
- Видел дерево и на нём почтовый ящик?
Яркие, как мои сны, загорелись флешбеки. Я увидел дерево, почтовый ящик. И надпись на ящике: «Для Аллы».
И мир обратился во мне.
- Математика! - сказал Курц и постучал пальцем по толстому лысому лбу.
***
Когда я проснулся, Аллочка лежала рядом и улыбалась.
- Ты уже проснулась? - спросил я и потянулся за поцелуем.
- Да, - ответила Алла. - Ты не представляешь, Макс, какой мне сон приснился. Будто я мужчина и хожу по Бисби, это такой город в Аризоне. И много дней подряд я ищу некоего полковника Курца, который должен ответить на вопрос «кем придуман этот мир».
- Сорок два? - усмехнулся я.
- Почти, - ответила Алла.
- Этот мир придуман не нами, - запел я.
- Этот мир придуман не мной, - подхватила Аллочка своим божественным и самым знаменитым голосом.