Считаю
Деревья взорвались внезапным летом и зеленью.
Ношу с собой пастилки от кашля, потому что поддалась всеобщему желанию поскорее раздеться и считать липкие салатовые листья на фоне неба, лежа на траве.
На моем (взятом напрокат) велосипеде не работает звонок, поэтому, на секунду обезумев от страха кого-то задавить в толпе, издаю истошные вопли с тысячей извинений. Почти виртуозно объезжаю потенциальных жертв и мчусь на Воробьевы.
Лежу на разгоряченной пустой трассе Смоленского бульвара. Над МИДом высокое, ровное небо. Москва такой не бывает. Полиция кричит в мегафоны, что, мол, заканчивайте свои фотосессии. Чувствую себя Элли, которая не спрашивает, что случится, если вдруг поедет машина.
Когда я буду где-нибудь на Плющихе, центр города снова оживет и зашумит.
В последнее время ошиваюсь в художественном магазине около ЦДХ. Мне хочется скупить там все. Так, для красоты. Из-за обилия разноцветных баночек и белизны холстов. В такие моменты мне кажется, что, если я возьму в руки кисть и окуну ее в бирюзовую краску, а потом смачной линией (а то и не одной!) разорю чистоту бумаги, получится круто. Но так не будет.
По ночам поют птицы и вянут на подоконнике медовые пионы с мягкими лепестками. Я слышу, как жужжит чей-то телефон на прикроватной тумбочке. Моя, будто огромных размеров, голова приподнимается и падает на подушку. Сколько можно звонить?
По ночам мне снится, что волосы у меня длинные и волнистые, что я в разноцветном купальнике и со слишком малиновым ртом в зеркале. И зубы у меня ровные. И сами по себе скалятся.
У Земфиры почти везде баррэ. Я правда пытаюсь не психовать, разлепливая и растягивая пальцы. Но потом все равно разыгрываю 4 аккорда со стандартным боем, под которые поет Аманда Сейфрид или какой-нибудь Пит Мюррей.
Считаю закаты, внезапные встречи, навязчивые идеи и кусты сирени.
Считаю майские дни.