Туфли
"Люб-лю". Через лужу на выпуклый островок асфальта. "Гро". А, черт! Все-таки влез по самую щиколотку! "Грозу в начале". Раз, два, три, еще метров 20, и я под крышей.
Шумный шквал, лавина серой воды уже приближается сзади. Чувствую спинным мозгом, но еще не соображаю, что надо бы отскочить. Да и куда отскакивать?!
"Мая!", кричу и бросаю вслед водителю неприличный жест, пинаю ногой лужу и, вслед за жестом, водителя догоняет мой ботинок. Туфель, если быть точнее: новый замшевый туфель. Вера отправила мне эти туфли срочной бандеролью, за которую доплатила рублей 300 уж точно. Они пришли позавчера и, если честно, слишком мозолили мне глаза своей бархатной чернотой. Вот уж не думал, что на свой 25-й День рождения получу в подарок туфли. Туфли прямиком из дома. Российские туфли! Но мэйд ин Итали, между прочим.
Скачу за туфлей, нелепо приседая, взрывая вокруг себя мутные лужи. Ругаюсь по-английски. Дома это звучало бы поприличней. Здесь же на меня недовольно глядят преклонного возраста британские леди, сидящие на автобусной остановке, под крышей, до которой я так и не добежал. Ругаюсь по-русски.
В кармане брюк что-то задребезжало. Искренне удивился, что телефон еще жив. В ухо мне сладким голоском запела, выученными на зубок фразочками, секретарша по имени Керри, с которой я уже говорил вчера. Она напоминала, что в три часа у меня собеседование, что их компания меня очень ждет, уточняла, приду ли я в назначенный срок. Что за вопрос, душенька! Приду, конечно, приду! Спасибо за звонок!
Я взглянул на водянистый экран телефона: 13.36.
Обратил внимание, что ливень по-прежнему выделывал вензеля на полуживом асфальте, а над моей головой - мистически испарялся, ибо ничего больше не хлестало меня по щекам. Я поднял глаза. Надо мной нависала морда совы. Обернувшись, встретился с широкой улыбкой взъерошенной блондинки, которая разделила со мной свой собственный ворох прирученных желтоглазых птиц, живущих на ее огромном зонте.
- Can I help you? - звонко и участливо спросила она.
Я оглядел себя. Стою одним носком в луже, одной туфлей - на асфальте, другую держу в руке, под мышкой у меня папка...
Папка!
Папка синела ровно на том месте, с которого рванул в лужу мой туфель. Бросил обувь и побежал за папкой. Теперь уже ничто меня не останавливало, скакать на одной ноге я перестал. В несколько широких прыжков добрался до остановки. Нагло расталкивая леди, шлепнулся на скамейку, и вода из заветной папки хлынула на колени и на моих развизжавшихся соседок. Очень кстати подъехал автобус. Убежище опустело.
Стая сов приближалась ко мне, монотонно порхая над ярко-оранжевым клеенчатым дождевиком.
Уронил голову в раскрытую папку и замолк.
- Привьет! - просвистело надо мной.
Совы скукожились и смотрели в асфальт. В следующую секунду звонких смех затрепыхался, забился об стеклянные стенки остановки. Передо мной стоял оранжевый кузнечик на тонких ножках, заливисто смеялся.
- Sorry, oh... Sorry! I'm so sorry! - выговаривала блондинка, сквозь накатывающие волны смеха.
Я услышал, что она прелестно грассирует. Впервые я слышал, чтобы так говорили по-английски. Да, это определенно был французский акцент.
- It's your forehead! - наконец пропищала она и опять рассмеялась.
Я судорожно начал тереть лоб, поняв, что на нем отпечатались размытые на бумаге чернила, в которые я так смачно окунулся отчаянной головой. Теперь уже я посмеивался. Жалкое зрелище я здесь устроил.
- Oh! One second! - кузнечик говорила восторженно и отрывисто.
Присела рядом, заскрипев дождевиком и, отбросив зонт, взвалила на колени огромную спортивную сумку. Запустив во внутрь худые руки, долго и беспокойно шарила по поверхности сумки костлявыми запястьями.
Я подумал о Вере. Вера казалась великаншей по сравнению с этим взъерошенным воробьем. Вера была высокой, статной, с фарфоровой кожей и гладкими длинными волосами, до которых мне постоянно хотелось дотрагиваться. Плечи ее были чуть шире бедер, но это ее не портило, наоборот, украшало. На ней отлично сидели длинные платья в пол и брюки с завышенной талией. Вере бы не пошел комичный дождевик...
Наконец, из сумки выскочила пачка влажных салфеток. Блондинка ловко подхватила добычу и вручила мне. Я благодарно кивнул и принялся оттирать синеву со лба. Вдруг вспомнил, что поздоровалась она со мной по-русски, решил проверить, не почудилось ли.
- Привет, - сказал я и протянул девушке руку.
- Привьет! - она снова расплылась в улыбке и ответила мне крепким рукопожатием.
- Ты знаешь русский?
Она поняла, о чем я спросил, но покачала головой.
- Just one phrase.
Она живо разглядывала меня, будто я с другой планеты, с неподдельным интересом и удивлением.
- Florette! - представилась она и вызвала мою ладонь на второе рукопожатие.
- Виктор.
- Витья! - восторженно пропела она с таким видом, будто в ее голову пришла наигениальнейшая мысль.
Тут уже мне пришлось от души рассмеяться. Одна из причин, по которой мне нравилось находиться в Лондоне: здесь мое имя звучало красиво. Никто из знакомых не назовет тебя Витей, не бросит невзначай: "Эй, Витек!". Хотя, Вера и дома называла меня Виктором, и это был единственный случай, когда меня передергивало. Я чувствовал себя провинившимся мальчишкой, которого зовет мать, чтобы наградить заслуженным подзатыльником.
- Victor! - быстро реабилитировалась Флорет, произнеся мое имя на французский манер, с ударением на последний слог.
Она, как заведенная, начала рассказывать мне о своей жизни. Что она француженка, что ей недавно исполнилось 20 лет (выглядела же она на 15), что она балерина, что впервые гастролирует в основном составе "Лебединого озера", что партия у нее крохотная, но она ею очень гордится и знает, что все самое волнующее еще впереди. Что она уже побывала в России и сразу поняла, что я русский. По изощренным ругательствам.
Периодически меня разбирал искренний хохот от ее забавного акцента и, убивающей наповал, энергетики. Выбеленные волосы ее смешно парили над клеенчатыми плечами, наэлектризованно топорщились. Лицо подсвечивалось оранжевым цветом, из-за чего я разглядел слабые веснушки, в обилие рассыпанные на носу и беспорядочно раскиданные по щекам.
Флорет распахнула свой скафандр одним махом. Прежде застегнутый на десяток кнопок, дождевик заскрипел, затрещал, сполз с ее плеч и оказался рядом со мной. Она сказала, что это подарок, даже если я никогда не решусь его надеть.
Флорет поправила волосы. Теперь они золотились на фоне непрекращающейся серости. Из-под объемного, тонкого, трикотажного кардигана, который был ей размера на три велик, так как плечи свисали до локтей, виднелось цветастое платье. Она вытянула коричневые ботинки, в которых прятались ее щиколотки (я уверен, не толще запястьев), под дождь. Тот моментально заплясал по грубой стертой коже обуви. Я пробормотал что-то про то, как важно носить удобную обувь. Она ответила, что удобнее пуантов для нее ничего нет. Это было очень уместное вранье для меня, и истинная правда для нее.
За движениями Флорет было очень трудно уследить. Она вела себя так, будто мы были знакомы целую вечность. Трепала меня за волосы, говорила, что они так быстрее высохнут. Окрестила меня молодым Харрисоном Фордом. А я все вспоминал, как по-английски будет "кузнечик". А ты, говорю, похожа на зеленое насекомое, у которого есть колени и длинные тонкие лапы. Она сначала хмурится и спрашивает: "Locust?". Да нет же, не на саранчу! Ну, может оно и не зеленое... Знаешь, как по-русски будет? Кузнечик.
- Куснечик... - задумчиво произносит она, а потом выкрикивает на французском, - Grillon!
Мы хохочем. Понимаем друг друга и хохочем. Удивительно, что все ее черты лица начинают смеяться быстрее, чем рот. Прозрачные глаза наполняются чем-то озорным и заразительным, еле заметные мимические морщинки около глаз наливаются светом, кончик носа дергается, брови подскакивают, повисая чуть выше своего привычного местоположения. А потом вступают уголки губ. Ползут вверх, встречаются с невидимыми веснушками на щеках, и только тогда улыбка выплескивается на ее лицо. Я подумал, что если бы мы встретились при других обстоятельствах, будь она не в настроении, она бы показалась мне совсем жалким существом, которое никогда не улыбается. Ибо в грусти Флорет, наверное, была бы настолько же отталкивающей, насколько может быть привлекательной, когда смеется.
Убежище снова стало заполняться. Чтобы не тесниться на скамейке, мы отошли в сторону. Взяв под мышку дождевик, я все еще был в одной туфле и с разоренной папкой в руках. Флорет хихикала, наблюдая, как мне приходится держать равновесие, балансируя на одной ноге. Конечно, подумал я, тебе это сделать - раз плюнуть.
Вдруг она достала из кармана кардигана часы на цепочке, взглянула на них, распахнула зонт и, в несколько грациозных прыжков, достигла той самой лужи, у которой лежал мой туфель. На этот раз совы беспокойно следовали над ее головой, рвались к небу, но она вовремя их одергивала, тянула вниз. Вернувшись, она ловко закрыла зонт, сделала несколько каких-то причудливых па и, в реверансе, протянула мне туфель. Нет, подумал я, здесь сидит что-то поблагороднее кузнечика.
Я со скрипом натянул обувь и полез в карман за телефоном. Заплывший экран показывал: 13.36. Мне крышка.
Флорет протянула ко мне руки. Ладонями вверх. Стояла она совсем близко и пахло от нее, почему-то, мятными влажными салфетками, которые она мне с гордостью вручила. А может это от меня пахло? Она еле доставала до моего плеча своей взъерошенной прической. Я накрыл ее ладони своими. Почувствовал резкую щекотку. Флорет рассмеялась, одернула руки, а потом указала на папку, которая слиплась с дождевиком, под натиском моего вымокшего пиджака.
Это переводы. Были... Переводы моих, знаешь... Не то чтобы рассказов... Она выхватила папку и раскрыла на том самом месте, куда я впечатался лбом. Начала листать. Печатные тексты сохранились, переводы, которым я посвящал практически все свое время, крапая их вручную, где бы ни находился, слились в одно сплошное месиво, похожее на русское народное творчество. Гжель, подумал я и глупо улыбнулся от этой дурацкой мысли. Флорет серьезно посмотрела на меня. Спросила что-то вроде: "Where is Привьет?". В смысле? Слово? Она кивнула.
В моих банальных диалогах, знаете ли, люди часто здоровались друг с другом. Я вытащил из папки первый попавшийся лист и отдал ей, указав на слово. Не следя за незнакомым текстом, она сложила лист и сунула к себе в карман. Потом подняла с асфальта сумку, взвалила к себе на колено и принялась снова кропотливо что-то в ней искать.
Люди, скопившиеся на остановке, ринулись к тротуару. Она, прищурившись и клацая авторучкой, глянула на дорогу. "Bow street" горело на подъезжающем автобусе. Достала из сумки разноцветный скомканный флаер, на котором я успел разглядеть эмблему Ковент Гарден, что-то нацарапала на обратной стороне, прислонив флаер к стеклу. Положила в папку и захлопнула с такой силой, что я снова чуть не уронил ее.
Сов Флорет связала, сумку перекинула через плечо. Протиснулась в толпу и бросила мне "Good luck".
Я успел отскочить от потока воды, в котором на мгновение скрылись массивные шины автобуса.
На обратной стороне флаера уже синела свежая клякса. Я сумел разглядеть: "Grasshopper". Смешное слово, однако. Целый зверинец мне встретился, устроил представление и поехал за аншлагом в Ковент Гарден.
Что ж, и тебе гуд лак, кузнечик.