Юрий Николаевич Покровский Лживый век. Сборник очерков, статей и эссе, 2020 г. - 18

[zotych7]

Начало см. https://zotych7.livejournal.com/6108115.html и далее в архиве

Лживый век

5. Сталинизм (окончание)

Советский Союз осознается правящей верхушкой уже не только как первое государство рабочих и крестьян, а несокрушимой империей, способной выстоять в противостоянии с любым врагом. Соответственно, все территории, куда советские войска войдут в качестве победителей, станут, в той или иной форме, прибавлением к «завоеваниям октября». Исключением из этого правила выступит одна лишь Австрия, которая превратится в крохотную нейтральную страну - площадку для политических переговоров.

Первая половина 1945 г. предстает кульминацией могущества Сталина в качестве вершителя судеб многих народов. Его голос на встречах союзников в Ялте и Потсдаме будет звучать наиболее весомо. Отцу народов - 66 лет. Он полновластный хозяин в Советском Союзе и на территориях, занятых подчиненными ему войсками. В июне того же года на Красной площади состоится действо, несущее в себе многозначительный сакральный смысл. Перед генералиссимусом и его приближенными промаршируют в железных касках шеренги Героев Советского Союза с опущенными штандартами Третьего Рейха, чтобы бросить эти нацистские символы у стен мавзолея. Так святыни церкви черного дьявола были превращены в груду хлама, а сам «священный камень» (мавзолей) служил подножьем-постаментом теократору и «главнокомандующему победой» - т. Сталину.



Еще во время войны, далеко за Урал были депортированы ингуши, чеченцы, крымские татары, немцы Поволжья, отмеченные клеймом подозрения в нелояльности к советской власти. Государство в качестве псевдоцеркви - отнюдь не благотворительная, филантропическая организация. В нем слабо выражена интегрирующая функция, но грозно выпирает повелевающая. Спектр послевоенных репрессий широк и каждый цвет этого спектра интенсивен. Разве можно оставить в живых казачьих атаманов, которые воевали против большевиков еще в гражданскую войну и которые украсили свои папахи свастикой, когда полыхала Великая Отечественная война? Разве можно церемониться с «власовцами», предательски оставившими зияющую брешь на фронте в самый тяжелый период войны? Разве можно цацкаться с полицаями, бургомистрами, старостами, техническими специалистами, которые активно сотрудничали с немецкими властями? Особое презрение вызывали шлюхи и прочие «подстилки», которые сожительствовали с немецкими оккупантами. Нет прощения священникам, дьячкам, пономарям, которые служили в храмах на оккупированных вермахтом территориях и называли коммунистов «безбожниками» и «мракобесами». Нет, и не может быть снисхождения к офицерам и солдатам, которые десятками тысяч без боя сдавались в плен врагу в первый год ВОВ. Неизмерима ненависть советских людей к «кротам», создавшим в прифронтовых городах комитеты освобождения народов России, в том числе и комитеты освобождения русского народа, и готовившиеся радостно встречать нацистов, как своих избавителей от «красного безумия». Разве можно церемониться с русскими жителями Харбина, Шанхая, а также Праги, Белграда, Софии, Бухареста и прочих городов, которые входили в фашистские организации или сочувствовали фашистам? Разве можно попустительствовать дезертирам и всем тем, кто занимался членовредительством - лишь бы не идти на передовую? И уж совсем недопустимо было оставлять без должного внимания бессчетных националистов: «бандеровцев», «лесных братьев», которые продолжали партизанскую войну в Карпатах и в Прибалтике. Вполне естественно, что и в странах Восточной Европы нашлось немало людей, которые, так или иначе, сотрудничали с немецкими оккупационными властями или даже входили в состав частей «ваффен СС», или, которые являлись убежденными антисоветчиками, антикоммунистами, ярыми националистами…. Короче говоря, всю эту разношерстную публику крупными партиями пускали в «большую стирку», на переплавку или в расход.

Необходимо отметить, что в глазах жителей стран Восточной Европы, Германии, а также в глазах союзников СССР в борьбе с фашизмом - французов, британцев, американцев все красноармейцы, а затем и военнослужащие Советской армии воспринимались в качестве русских людей, не взирая на их внешний вид. То есть к русским относили казахов и грузин, татар и евреев - всех без разбору. Точно также обстояли дела и во времена Российской империи, подданными которой могли быть этнические англичане, греки, литовцы, гагаузы, армяне, которые и по-русски говорили кое-как, но заграницей все считались только «русскими». Получилось так, что автаркические барьеры, вследствие военных действий, перенесенных с территории СССР на другие страны, практически разрушились. Офицеры, солдаты, представители «компетентных органов», инженерно-технические работники, бюрократы, партфункционеры, многоразличные труженики агитпропа, угнанные в Германию крестьяне, узники концлагерей вступали в контакты с жителями других стран. И все эти неисчислимые соприкосновения, порой дружественные, пророй враждебные, порой нейтральные, порой сугубо личные, интимные довольно быстро обнаружили понижение психического уровня выходцев из «страны советов». Это понижение началось еще в годы гражданской войны, и с тех пор происходило не равномерно, а срывами-уступами, но неуклонно придерживалось только одного направления - вниз. А навстречу этому прискорбному понижению шло восхождение советского, преисполненного испарениями из сернистых инфернальных глубин. Советское росло и развивалось, занимало первые ряды в обществе, первые страницы в газетах и журналах, демонстрировалось в качестве наглядных успехов в дни революционных праздников. Русское же все более отступало в глухую провинцию, замыкалось в молчании, умирало в казематах. Но как уже отмечалось ранее, стихийно напомнило о себе благодаря армиям новобранцев, обеспечивших перелом в страшной войне. В итоге, русское срослось с советским во второй половине той страшной войны и переплелось: это было странное, можно сказать - противоестественное срастание. Но когда Сталин на банкете, приуроченном победе над фашистской Германией провозгласил тост за русский народ, то все присутствующие на том банкете военачальники, партийные и государственные деятели горячо поддержали этот тост. Советские правители пили за величие и героизм русского народа, предварительно погубив бессчетное число русских людей, а миллионы выдворив на чужбину. Истребив весь цвет нации и будучи спасенными миллионами поставленных под ружье крестьян, подвергнув идеологическому облучению все население СССР, проживающее в городах и рабочих поселках, эти партийные и государственные деятели, вкупе с военачальниками, ни в коем случае не воспринимали русский народ в качестве исторической общности, способной выдвигать из своей толщи праведников и подвижников, гениев и правителей. Для них русский народ по-прежнему служил массой, в лучшем случае, щитом, способным выдерживать удары железных клиньев армий вермахта. Русское для них, преимущественно ограничивалось свойствами, доставшимися в наследство от крепостных крестьян и еще от разбойников. Правящая верхушка видела в русском стиле лишь его низменную часть, рабски-холуйскую или нахраписто-бесцеремонную. И вот эти довольно неприглядные стороны русского стиля стали советским правителям особенно близки и дороги за годы отгремевшей войны.

В русской истории присутствует немало мрачных страниц, а в русском характере нетрудно обнаружить склонность к каменеющему догматизму и к бессердечному ритуализму. В социальных низах русского общества роль раба своего хозяина была вполне привычной на протяжении многих веков. Эта роль прилежно исполнялась, если хозяин в любой момент мог укоротить «возмутителя спокойствия». Но, если хозяйская длань слабела, то мечтательная славянская душа охотно откликалась на призыв к бунту, потому что втайне всегда взыскала воли и беззакония.

Православная церковь проделала колоссальную работу по привитию русским людям, занятым тяжелым физическим трудом, представлений о благочестии и стезе добродетели, которых следует придерживаться ради вечного спасения своей души. Но и в прошлые века литургическое начало абсолютно преобладало в обществе, а проповедям и богословию уделялось второстепенное значение. Вот почему обряд, ритуал играл столь важную роль в жизни верующих, и любое изменение обряда проходило крайне болезненно, а порой могло обернуться даже церковным расколом. Советские правители также сделали ставку на ритуализацию жизни, особенно праздников. Военные парады, манифестации, публичные судилища, партийные собрания, пионерские линейки, комсомольские слеты неизменно производили глубокое впечатление на советских людей. Таким образом, ложь антимира, оформленная в марксистскую доктрину, стала постепенно срастаться с теневыми сторонами русского характера, с самым низким (канализационным) уровнем русского стиля и особенно легко усваиваться миллионами тех людей, которые волею обстоятельств оказались полностью оторванными от своих корней и традиций. Многие крестьянские пареньки, пошедшие на войну с ладанками на шее и словами молитвы, а затем награжденные за свои героические подвиги орденами и медалями, увидели вполне ясные перспективы для своего дальнейшего роста в должностях и званиях: следовало только подучиться в специализированных советских учреждениях. Пребывая под сильнейшим впечатлением от победы над Третьим Рейхом, они преисполнялись извращенного религиозного сознания и становились ревностными служителями ЦКД. Они начинали указывать и приказывать сотням и тысячам людей, включая и тех, кто поневоле оказался вовлеченным в орбиту советского государства. Эти службисты, прошедшие за годы войны огни, воды и медные трубы, и стали представлять в СССР весь русский народ, а других людей вроде бы уже и не осталось: кто догнивал в застенках, кто доживал свой срок за границей, кто вообще перестал понимать, зачем родился и продолжает жить.

Какие же этапы следует выделить при становлении ЦКД?

В 1917 г. экстремистская партия большевиков, возглавляемая «прирожденными» марксистами путем вооруженного переворота захватывает в обеих русских столицах власть и посредством пропаганды и чудовищного террора устанавливает в России оккупационный режим. Марксисты проводят политику раздробления русского общества и обезлюживания территорий. Этот режим вряд ли бы продержался до конца 20-х годов, скорее всего его бы свергли военные (Фрунзе, Тухачевский, Шиловский, С. Каменев и др.), и далее последовала бы частичная реставрация ценностей, традиционно принадлежащих русскому обществу. Но человеконенавистнический режим спас изворотливый Сталин. В последний год жизни Ленина он сумел развернуть кампанию по борьбе с «шовинизмами». В этой кампании с «державным русским шовинизмом» должны были сражаться русские коммунисты, а с «татарским», соответственно татарские коммунисты. Благодаря этой компании на ответственные партийные посты разного уровня пришли «приобщенные» марксисты, которые оказали решающую поддержку т. Сталину при его выдвижении в качестве нового лидера первого в мире государства рабочих и крестьян.

Во время Великой Отечественной войны выяснилось, что миллионы людей не только не хотят сражаться за сталинский режим, но и откровенно ненавидят советское государство. Они охотно сдавались в плен или просто переходили на сторону противника, активно сотрудничали с фашистскими оккупационными властями, дезертировали или «подстреливали» самих себя, вступали в «ваффен СС» или в качестве диверсантов перебрасывались в советский тыл. Все эти люди впоследствии подвергнутся репрессиям или покинут пределы СССР. В то же самое время, мобилизованная на войну огромная крестьянская масса солдат, вступит в ожесточенные бои с врагом. Те солдаты действительно воспринимали войну, как священную и видели себя защитниками земли русской. Они были по преимуществу людьми православной культуры, хотя взрослели, уже будучи отлученными от святоотеческогго наследия. В ходе войны для них религиозно-этический идеал совпал с образом «мудрого вождя», точнее, Сталин стал объектом замещения религиозно - этического идеала. Так Отец народов обрел новые миллионы своих горячих приверженцев и адептов. Русское, в лице представителей низшего и провинциального уровня некогда сословного общество Российской империи, и советская власть в лице ее лидеров, спасшихся благодаря этой крестьянской силе, срослись в «единую плоть» и образовали железобетонный монолит партии и народа.

Послевоенный Советский Союз с вновь действующими тысячами православных церквей, с присоединенными территориями, которые были утрачены после «октября», с могучей армией, в которой офицерам вернули погоны, с реабилитированными выдающимися полководцами прошлого начинал заново обретать черты той континентальной империи, против которой столь остервенело боролась «ленинская гвардия». Другими словами, происходила необъявленная реставрация русских традиций, завоеваний, чем обычно и заканчиваются практически все революционные и радикальные встряски в обществе. И чтобы не оказаться в стороне от этого долгожданного процесса, чтобы принести хоть какую-то посильную помощь своей многажды изнасилованной марксистами родине, многие представители первой волны эмиграции захотели вернуться на родную землю, обильно политую кровью и покрытую толстым слоем пепла; вернуться, чтобы возродить нормальную жизнь на столь дорогой их сердцам отчизне.

Но репатриантам не суждено было обрести родные дома и тем более свои поместья. Репатриантов ждали спецпоселения в краях с суровым климатом и рабочие поселки, расположенные вдали от центральных губерний России. Неподалеку от этих поселений и рабочих поселков обычно находились зоны, где содержали немецких военнопленных, или зоны, где томились советские солдаты и офицеры, некогда оказавшиеся в немецком плену и затем перемещенные в ГУЛАГ для искупления своей вины перед государством.

В университетах появились кафедры философии, политической экономии, научных атеизма и коммунизма. В АН СССР оформился отдельный сектор, координирующий работу учебно-образовательных центров и призванный творчески развивать немеркнущие идеи «классиков» марксизма-ленинизма. Стали появляться весьма специфические вузы, типа высшей партийной школы или университета марксизма-ленинизма, которые впоследствии раскинут сеть своих филиалов по всей огромной стране. Как и во всем остальном мире, студенты медицинских факультетов изучали анатомию и физиологию, а строительных институтов - законы сопротивления материалов и архитектуру, а физико-математических институтов - теорию элементарных частиц или приемы дифференциально-интегральных вычислений. Но в любом советском вузе, несмотря на его специализацию, студенты были обязаны терпеливо конспектировать труды Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, сдавать экзамены и зачеты по диалектическому и историческому материализмам и, конечно же, по истории КПСС. А после окончания вуза, аспиранты и соискатели, готовясь к защите кандидатских диссертаций, скажем, по химии или механике, также были обязаны сдавать т. н. кандидатский минимум, в который обязательно включался экзамен по философии марксизма-ленинизма.

На сугубо гуманитарных факультетах буйным цветом расцвели кафедры теории социалистического реализма или советской литературы, советской истории или теории советского искусства. И на этих кафедрах доминировали отнюдь не «прирожденные» марксисты: на эти кафедры, служившие очагами псевдонаучной деятельности, ежегодно прибывало пополнение, в котором преобладали русские мужики. Как правило, они родились на дальних заимках, были мобилизованы на войну, сумели выжить в той войне, и, обнаружив в себе тягу к знаниям, поступали в вузы. Но, если технические специальности все-таки требовали первоначальной подготовки, определенного багажа знаний, то политическая экономия социализма или теория советского искусства еще находились в стадии своего зарождения, даже не располагали систематизированным категориальным аппаратом. Зато сравнительно легко попадали на факультеты гуманитарной направленности, а затем и в штат соответствующих кафедр те молодые люди, которые зарекомендовали себя в качестве активных комсомольцев или принципиальных коммунистов: сложившись в качестве «бойцов идеологического фронта», они с энтузиазмом приступали к возделыванию нивы просвещения. Спрос на подобную псевдонаучную поросль был просто огромен, вследствие того, что все техникумы и вузы, были обязаны иметь в своих структурах кафедры и штат преподавателей, на все лады комментирующие и истолковывающие различные аспекты теории марксизма-ленинизма.

Само собой разумеется, что при крупных университетах создавались ученые советы по защите диссертаций общественно-гуманитарной направленности. А присвоение ученой степени резко поднимало общественный статус такого псевдоученого, удваивало его заработок, открывало перспективы для дальнейшего карьерного роста и повышало шансы на получение от государства сносного жилья. Если технические специалисты, представлявшие собой хоть какую-то ценность в качестве естественнонаучных исследователей и теоретиков, в качестве создателей новых технологий, новых механизмов или новых материалов, были поголовно засекречены (т. е. даже близкие родственники не ведали, чем они занимаются), то псевдоученые, наоборот, постоянно находились на виду. Они занимали активную общественно-политическую позицию, возглавляли президиумы многоразличных собраний, конференций, съездов, охотно выступали с докладами пропагандистского толка, пользовались безотказной поддержкой властей, и сами зачастую переходили на ответственную партийную работу. Естественно, что эти «липовые» доценты и профессора (а некоторые достигали и академических лавров) очень гордились своими научными степенями и занимаемыми должностями, количеством публикаций и монографий. И чем выше бал градус уважения в обществе к этим псевдоученым, тем сильнее у последних крепла убежденность в том, что они, действительно, делают большое и нужное дело, заняты крайне полезной работой. А родственники, друзья и знакомые тоже гордились тем, что общаются с такими замечательными людьми, осененными не меркнущим сияниям марксистских истин.

Так как гуманитарная университетская профессура времен Российской империи была уничтожена или просто не дожила до середины XX в., то первые профессора идеологических кафедр поневоле становились самоучками-начетниками: они не отличались ораторским мастерством, в своей среде проявляли склонность к затяжным склокам, но хорошо знали о том, что им можно говорить, а о чем необходимо умалчивать. Эти лже-ученые были поразительно однообразны в трактовках событий недавнего прошлого. Такое же куцее, нормативное мышление было присуще и всем журналистам, кинодокументалистам, сценаристам, очеркистам, прозаикам, плакатистам, скульптурам, драматургам. Вся эта деятельная бесчувственность, тем не менее, ежегодно выдавала «на гора» сотни произведений социалистического реализма в виде книг, спектаклей, кинофильмов, картин, которые скрупулезно рассматривались профессиональными учеными, критиками, искусствоведами, а некоторые из этих произведений даже широко обсуждались на многочисленных комсомольских и партийных собраниях.

Пересекая «экватор» XX в. страна располагала многотысячным корпусом Героев Советского Союза и Социалистического Труда, а также крупным отрядом «красной профессуры», и не менее многочисленной когортой директоров предприятий, председателей колхозов и совхозов. Артисты и режиссеры, комсомольские и партийные партфункционеры, конструкторы и прочие разработчики сложных систем вооружений, сотрудники «компетентных органов», служащие в исполнительных комитетах разных уровней, генералитет и офицерский корпус имели высокий статус в обществе, пользовались различными привилегиями и преференциями и были преданы лично т. Сталину. Именно в его эпоху они «вышли в люди», будучи сиротами. Без Отца народов они по-прежнему числились бы в потомственных крестьянах и прозябали бы в далеких деревеньках или национальных окраинах - но все эти люди прекрасно знали и то, что можно легко утратить свой социальный статус: достаточно одной неосторожной фразы или необдуманного поступка.

Практика выживания в чрезвычайных условиях выработала в каждом советском человеке навыки беспамятства и бесчувствия. Ведь многие из советских людей, ничего не знали о своих близких и дальних родственниках, куда-то исчезнувших и канувших за десятилетия строительства самого гуманного государства. А если каким-то чудом многочисленные семьи все же сохранились, то в них предпочитали не говорить, чем в этих семьях занимались деды и прадеды до «октября». У немалого числа статусных советских людей в местах заключения находились жены или братья (сестры) и, будучи заметными людьми в обществе, эти орденоносцы или лауреаты, или депутаты, или ответственные партийные и хозяйственные работники вели себя особенно аккуратно, прекрасно понимая, что являются объектами особо пристального наблюдения. Чтобы не утратить своего статуса и вообще не выпасть из социума, эти люди старательно вытравляли из себя горечь вынужденных разлук с близкими людьми, и выказывали повышенную отзывчивость на любые инициативы партии и правительства, а также отличались рвением на работе. Тем самым, они демонстрировали приоритет общественных интересов над интересами частыми (личными).

Конечно, все держались настороженно в общении друг с другом, постигая архиважность и спасительность молчания. Практика подтекста, «двойного смысла», к которой широко прибегали большевики в 1917 г., получила распространение во всех социальных группах в послевоенные годы. К тому времени от прежней России мало что осталось. Разве что сохранились «некрасовские» деревни, немногие не взорванные церкви, имевшие весьма жалкий вид: еще остались редкие особняки аристократии, богатого купечества, давно превращенные в административные здания, или в коммунальные квартиры. Царские дворцы в окрестностях бывшей столицы империи были сильно повреждены отгремевшей войной, а Зимний дворец превратился в музей. Еще имелись в наличие русские пейзажи, не изуродованные индустриализацией. Само слово «родина» неизменно ассоциировалось у советских людей с кумачовыми стягами и транспарантами, с комсомольскими и партийными билетами, с красными звездами, со скрещенными серпом и молотом, с многочисленными памятниками и бюстами Ленину и Сталину, с почетными грамотами, орденами и медалями, полученными за трудовые и ратные подвиги. Это была родина священных знаков и символов псевдоцеркви. Сама Красная площадь в центре столицы, преображенная в некрополь и одновременно в место для проведения праздничных манифестаций, являлась своеобразным капищем.

Центростремительные силы тоталитарного государства неуклонно возвышали Москву в качестве «пупа» нового мира. Все властные полномочия были сконцентрированы в руках аватары-правителя. Где бы властитель не находился - в кремле, на подмосковной даже или на берегу озера Рица - «коготь горного орла» легко дотягивался до самых отдаленных окраин страны благодаря развитию коммуникационных систем. Предметом постоянного беспокойства властей и бдения силовиков являлась «западная сторона». Первый рубеж такого беспокойства составляли прибалтийские республики, а также окраинные области Белоруссии и Украины, где упрямые националисты по-прежнему пытались отстоять свой суверенитет. Второй рубеж треволнений представляли страны т. н. «народной демократии», которые были освобождены от фашистского ига советскими армиями. Население этих стран довольно неоднозначно относилось к затянувшемуся присутствию войск «освободителей» и весьма болезненно реагировало на действия местных «компетентных органов», руководимых из Москвы. Но особенно раздражали и гневили Сталина и его ближайшее окружение страны «загнившего капитализма», которые, забыв все свои прежние взаимные распри, складывались во внушительные военные союзы или тяготели к экономическим альянсам. Этот самый дальний рубеж таил в себе наибольшую угрозу для дальнейшего существования советского государства. Все три рубежа тайными путями и связями сообщались друг с другом, усиливая стужу «холодной войны». С «западной стороны» большинство людей взирало на Москву, как на цитадель злой силы.

А вот для подавляющей части советских провинциалов Москва являлась предметом пылких мечтаний, и сами столичные жители бесконечно гордились тем, что кожей ощущали биение сердца огромной страны, пребывая подле всемогущих властителей. Особенно рьяно стремились попасть в Москву статусные провинциалы. Для этого они трудились, не жалея себя, на предприятиях, в учреждениях, в университетах, в городских и областных партийных организациях, в театрах, в редакциях газет, добросовестно несли воинскую службу в гарнизонах и зорко стерегли неприкосновенность протяженных границ. Все эти люди спали и видели, что когда-то их рвение будет оценено и наступит такой расчудесный, изумительный день, когда их «возьмут в Москву». В царской России так обычно говорили об удачном замужестве девицы: мол, взяли в богатый дом. В СССР, в роли «выгодного жениха», выступало государство, а в качестве робкой «барышни» - провинциал-выдвиженец, не замечающий того, что приобретает женственную психологию, присущую жительницам гарема.

Население послевоенной Москвы стремительно росло. Однако в столице практически не осталось старинных семей, хранящих память об эпохах, уходящих в далекое прошлое. Город с восьмивековой историей был заселен людьми, убежденными в том, что подлинная история страны началась только в 1917 г., а до этого царило сплошное недоразумение. Абсолютное большинство москвичей родилось совсем в других местах и «мистечках», т. е. являлись приезжими людьми, прошедшими сложную систему отбора, пережившими чистки, эвакуации и прочие передряги. Это были люди привычные к нервотрепкам, «перегибам» и готовые приспособиться к любым капризам судьбы.

Жизнь человеческая при любом политическом устройстве не избавлена от противоречий и перекосов, порождающих пороки. Жизнь в эпицентре авторитарной, автаркической империи, по своим очертаниям напоминающую очертания Российской империи, была наполнена парадоксами. Несмотря на деградацию искусств, каким-то непостижимым образом сохранился балет, сложившийся еще под трепетной опекой царского Двора и крайне далекий от реалий социалистической действительности. Лучшие выпускники столичных вызов технической направленности охотно ехали на секретные объекты, в городки, отсутствующие на топографических и административных картах. Они направляли свой пытливый ум на создание разрушительных зарядов, эффективных отравляющих веществ или штаммов смертельно опасных болезней. Наряду с квалифицированными и весьма работоспособными «технарями», Москва генерировала огромное количество псевдоученых идеологической направленности. Эти шарлатаны, достигнув определенных степеней, заседали вместе с учеными в АН СССР, принимали самое деятельное участие при подготовке и проведении партийных съездов и конференций. Другими словами, научная и псевдонаучная деятельность удивительным образом скрещивались и взаимно дополняли друг друга.

Ежегодно сотни тысяч молодых людей обоего пола устремлялись в Москву со всех концов страны, чтобы по конкурсу поступить в университет, многоразличные институты, училища или академии. Обычно количество претендентов на порядок превосходило количество мест в вузах, а система отбора отличалась замысловатостью: учитывались социальное происхождение абитуриента, его рабочий стаж или годы, отданные службе в армии, причастность к комсомолу или партии, наличие поощрений (похвальные грамоты, медали, ордена), достижения в спорте и т. д. В свою очередь, абитуриенты крайне смутно представляли себе: что они будут изучать в стенах того или иного вуза, кто им будет преподавать? Просто учеба в вузе заведомо предопределяла дальнейший статусный рост в советском обществе. Если система преподавания технических дисциплин отчасти еще сохраняла какую-то преемственность с системой преподавания дореволюционной поры, то, как уже отмечалось выше, профессора и доценты, специализирующиеся по гуманитарным и общественным дисциплинам, несли несусветную чушь, отличались прискорбным косноязычием и заставляли студентов пересказывать весь этот вздор на семинарских занятиях.

Любые изменения, в любом населенном пункте (обустройство водопровода, укрепление берега реки, строительство школы) обязательно подвергалось соответствующим согласованиям в Москве. В результате, в столицу ежедневно устремлялись тысячи «ходоков» с чертежами и проектами обустройства, как локальных территорий, так и планами развития отдельных хозяйствующих субъектов - для утверждения всех этих замыслов, опять же, когда-то инициированных «сверху». Кроме того Москва являлась самым мощным железнодорожным узлом и многочисленные пассажиры перемещаясь из одной части страны в другую, как правило, не могли объехать столицу стороной. И, конечно же, Москву буквально захлестывали потоки писем: жалоб, обращений, предложений, а также коллективных и индивидуальных одобрений действий партии и правительства. Письма шли в партийные и государственные органы, в редакции газет и журналов, в издательства и на киностудии, в вузы и другие учреждения. В этих письмах простые советские люди подробно рассказывали о своем житии-бытии, часто жаловались на свое местное начальство (эти жалобы не оставались незамеченными) и, как правило, восхищались действиями т.т. Берия, Булганина, Молотова и особенно т. Сталина.

Миллионы советских людей любили руководство страны искренне и самозабвенно. Тысячи вполне взрослых мужчин и женщин безутешно рыдали, узнав о безвременной кончине т. Жданова, а многочисленные коллективы соревновались между собой, перевыполняли плановые задания, лишь бы заслужить почетное право носить имя столь видного партийного и государственного деятеля, «сгоревшего» на ответственных постах. Любовь миллионов советских людей к стареющему вождю (Сталину) была самозабвенной, совершенно бескорыстной. Советские люди любили вождя за то, что могут ходить по земле и дышать воздухом, что живут в первом в мире социалистическом государстве, что имеют возможность ежедневно видеть перед собой портреты, бюсты и памятники, созданные в честь столь выдающегося человека - продолжателя дела Маркса и Ленина.

Сталин олицетворял собой истину в последней инстанции. Не случайно, ни одной книги, ни одного учебника, ни одной диссертации, и даже ни одного доклада на многочисленных конференциях и съездах не могло быть без упоминаний имени Отца народов. Соответственно, и степень приближения к властителю автоматически означала степень приближения к самой истине. Именно поэтому вышестоящий руководитель пользовался авторитетом перед нижестоящими исполнителями не столь из-за своих личностных качеств, а в силу того, что занимал тот или иной пост, которого достигали лучи, исходящие от истока советской власти - самого Сталина. Разумеется, начальник утрачивал всякий авторитет, когда лишался своего поста. Если же бедолагу, к тому же исключали из рядов партии, то такой «отщепенец» как бы оказывался в непроглядном мраке, потому что был полностью отлучен от отблесков истины. Этого несчастного точно вышвыривала за борт неумолимая волна, и морская пучина мгновенно поглощала его.

Быть начальником, пусть даже незначительным, означало быть в той или иной мере приобщенным к истине. Притягательность руководящих постов и должностей заключалась еще и в том, что от начальников не требовалось наличие каких-то выдающихся качеств и навыков, талантов и способностей: начальник должен был уметь заставлять своих подчиненных выполнять задачу, поручение, план, исходящие от вышестоящего руководства.

Если в других странах греко-христианского мира развивались поведенческие и мотивационные теории, ориентированные на создание такого психологического климата в коллективах, который бы обеспечивал устойчивый рост производительности труда, то начальники советского покроя предпочитали управлять зевом. Но, не только крики, брань, угрозы «стереть в порошок» активно применялись в качестве инструментов управления, широко использовались и поощрения. Опять же, из вышестоящих инстанций, в города и области, на предприятия и в учреждения регулярно «спускали» разнарядки о том, сколько передовиков нужно представить к правительственным наградам. Людей, заслуживших такие награды, срочно обнаруживали и на торжественных собраниях, приуроченных к какому-нибудь советскому празднику, эти награды непременно вручали.

Особо необходимо следует выделить ученых, конструкторов, технологов, испытателей, которые в полной изоляции от внешнего мира, в условиях строжайшей секретности занимались разработкой новейших систем вооружений. Эти люди наиболее щедро одаривались самыми престижными правительственными наградами, стремительно росли в научных степенях, должностях и званиях. Но об этом простые советские люди практически ничего не знали. Ведь те ученые-изобретатели ковали щит обороноспособности советского государства. «Технари» прекрасно осознавали важность порученного им дела, многие годы жили в отрыве от своих семей, как монахи. Они отрабатывали не часы и смены, а трудились «на результат», поэтому их рабочий день мог заканчиваться глубокой ночью. Они ничуть не чувствовали себя обделенными радостями обычной жизни, потому что вся их жизнь, без остатка, была отдана служению государству. Им были предоставлены все условия для плодотворной работы, их интеллектуальные способности были востребованы властью и высоко ценились. И ученые также ценили свой высокий социальный статус, очевидный лишь для немногих начальников, посвященных в государственные тайны и секреты.

Было бы неверным утверждать, что все достижения в стране (реальные и мнимые) Сталин присваивал лично себе. Дело обстояло как раз наоборот. Миллионы советских людей, готовых свои жизни отдать за порученное им дело, самозабвенно мечтали о том, чтобы Сталин лично участвовал в этом деле: пусть одной лишь подписью под важным документом или одним взглядом, или одним расплывчатым упоминанием в своей очередной исторической речи. Тогда это «дело» обретало в глазах ревностных исполнителей прямо-таки промыслительный характер. И нет ничего странного в том. что, когда Сталин скончался (или ему помогло в этом его ближайшее окружение), то все советские люди, поголовно, просто не знали, как им жить дальше, с кем или с чем сверять свои поступки и помыслы?



http://flibusta.site/b/801438/read