Десять лет. Дельфинариум.
Моему старшему сыну было в тот момент 19 лет, младшему - 17.
Когда раздался телефонный звонок, мы уже спали:
«Папа, ты только не волнуйся, нас немножко взорвали тут. С нами все в порядке, забери нас отсюда. Только по дороге, наверное, нужно будет в больницу заехать, а то у меня кровь из головы течет, а Сашка не слышит ничего» Это, дословно, на фоне ревущих в трубке сирен и безумных криков.
Через 20 минут мы были на набережной. Я летел из Модиина, наплевав на красные сигналы светофоров и объезжая ночные тель-авивские пробки по тротуарам. На месте теракта мы детей не нашли, да и полиция не пропускала. Дети в то время уже были в больнице, их, окровавленных, подобрала проезжавшая мимо таксистка, вот просто так, высадила пассажиров, забрала раненых детей, которые пачкали кровью сиденья машины, и отвезла в больницу. Я никогда ее не видел, но большое ей, огромное спасибо.
Для нас все обошлось малой кровью: два шарика от подшипника прошедших под кожей (один застрял) и не пробивших черепную кость, вызвавших контузию у старшего сына, и посеченная обрывками террориста грудь живот и ноги у младшего. Его долго не выпускали из больницы, пока не убедились, что террорист не болел ни гепатитом С, ни СПИДом.
Я не буду писать подробно про то, что творилось в больнице, про крики родителей умиравших один за другим детей, когда социальные работники выходили и сообщали страшные новости. Это была тяжелая ночь. Детей клали на свободные места вне зависимости от полученных травм, раскидав по всем отделениям больницы. Когда нас, наконец пустили, в палате с Сашкой (младший сын) лежала девочка, которая привела своих друзей на дискотеку. Друзья погибли все. Она осталась одна, без единой царапины и с сумочкой разорванной осколками бомбы на несколько частей. И она считала виноватой в гибели друзей себя. Не знаю, что с ней стало потом. Николая (старший сын) ловили по всей больнице, чтобы вытащить застрявшую железяку, контузия не давала ему находиться на месте дольше одной минуты, требовала движения, подтверждения жизни. У младшего дрожали руки так, что в ближайшие полгода он с трудом мог донести ложку до рта. Мы не жаловались и не обращались за помощью, мы считали, что нам безумно повезло, в отличие от других «настоящих» жертв теракта. Да, мы получили какие-то деньги от государства и от благотворителей, но мы ничего не просили. На эти деньги, правда доложив еще, я увез Сашку на месяц в Европу, подальше от этого кошмара. Германия, Франция, Амстердам. В Брюсселе Сашка отказался выходить из гостиницы, названия улиц в центре города были продублированы на арабском языке, и арабская речь слышалась чаще, чем любая другая.
Назавтра мы уехали из Бельгии.
Это была первая увольнительная моего сына после «школы молодого бойца» в Нахшоним.
Потом последовало снижение профиля и служба на курсах повышения квалификации офицеров в качестве учебного пособия в условиях городского боя (кому нужно, тот поймет). Но что меня, выросшего в Советском союзе, удивляет в собственных детях по сегодня: старший не оставлял попыток вернуться в боевые части, окончил снайперские курсы, несколько раз подавал просьбы о пересмотре профиля; младший - вообще скрыл от врачебной и армейской комиссии, что пострадал в теракте, чтобы попасть в боевые части. Это странно, да.
И я подозреваю, что знаю, как именно поступят мои дети, случись что. Про себя, вот, не знаю, а про них догадываюсь. Израиль очень быстро становится домом, даже если ты в нем больше не живешь.
Когда раздался телефонный звонок, мы уже спали:
«Папа, ты только не волнуйся, нас немножко взорвали тут. С нами все в порядке, забери нас отсюда. Только по дороге, наверное, нужно будет в больницу заехать, а то у меня кровь из головы течет, а Сашка не слышит ничего» Это, дословно, на фоне ревущих в трубке сирен и безумных криков.
Через 20 минут мы были на набережной. Я летел из Модиина, наплевав на красные сигналы светофоров и объезжая ночные тель-авивские пробки по тротуарам. На месте теракта мы детей не нашли, да и полиция не пропускала. Дети в то время уже были в больнице, их, окровавленных, подобрала проезжавшая мимо таксистка, вот просто так, высадила пассажиров, забрала раненых детей, которые пачкали кровью сиденья машины, и отвезла в больницу. Я никогда ее не видел, но большое ей, огромное спасибо.
Для нас все обошлось малой кровью: два шарика от подшипника прошедших под кожей (один застрял) и не пробивших черепную кость, вызвавших контузию у старшего сына, и посеченная обрывками террориста грудь живот и ноги у младшего. Его долго не выпускали из больницы, пока не убедились, что террорист не болел ни гепатитом С, ни СПИДом.
Я не буду писать подробно про то, что творилось в больнице, про крики родителей умиравших один за другим детей, когда социальные работники выходили и сообщали страшные новости. Это была тяжелая ночь. Детей клали на свободные места вне зависимости от полученных травм, раскидав по всем отделениям больницы. Когда нас, наконец пустили, в палате с Сашкой (младший сын) лежала девочка, которая привела своих друзей на дискотеку. Друзья погибли все. Она осталась одна, без единой царапины и с сумочкой разорванной осколками бомбы на несколько частей. И она считала виноватой в гибели друзей себя. Не знаю, что с ней стало потом. Николая (старший сын) ловили по всей больнице, чтобы вытащить застрявшую железяку, контузия не давала ему находиться на месте дольше одной минуты, требовала движения, подтверждения жизни. У младшего дрожали руки так, что в ближайшие полгода он с трудом мог донести ложку до рта. Мы не жаловались и не обращались за помощью, мы считали, что нам безумно повезло, в отличие от других «настоящих» жертв теракта. Да, мы получили какие-то деньги от государства и от благотворителей, но мы ничего не просили. На эти деньги, правда доложив еще, я увез Сашку на месяц в Европу, подальше от этого кошмара. Германия, Франция, Амстердам. В Брюсселе Сашка отказался выходить из гостиницы, названия улиц в центре города были продублированы на арабском языке, и арабская речь слышалась чаще, чем любая другая.
Назавтра мы уехали из Бельгии.
Это была первая увольнительная моего сына после «школы молодого бойца» в Нахшоним.
Потом последовало снижение профиля и служба на курсах повышения квалификации офицеров в качестве учебного пособия в условиях городского боя (кому нужно, тот поймет). Но что меня, выросшего в Советском союзе, удивляет в собственных детях по сегодня: старший не оставлял попыток вернуться в боевые части, окончил снайперские курсы, несколько раз подавал просьбы о пересмотре профиля; младший - вообще скрыл от врачебной и армейской комиссии, что пострадал в теракте, чтобы попасть в боевые части. Это странно, да.
И я подозреваю, что знаю, как именно поступят мои дети, случись что. Про себя, вот, не знаю, а про них догадываюсь. Израиль очень быстро становится домом, даже если ты в нем больше не живешь.