(no subject)
Часть вторая (2)
Прошлое
Снова потянулись длинные дни, полные безделья. Жанна умом понимала, что «приручение» подопечного иногда может занимать месяцы, как и его собственно выслеживание, но беспокойной душой она противилась тому, что не может контролировать его прямо сейчас. Ей было по-детски обидно, что поэт сбежал от неё на следующий же день. Это не укладывалось в её романтическое о нём представление. Она была прилежной студенткой и внимательно вызубрила все предоставленные ей материалы, для неё не было секретом, что как личность Франсуа Вийон нисколько не романтичен и не приятен, что он всего лишь мелочный, вороватый, трусливый и тёмный средневековый житель, настоящее дитя своего века. Но всё равно Жанне казалось, что образ поэта должен быть светлым: жажда лёгкой наживы превращалась для неё в азарт и влияние дурной компании, трусость - в закономерный страх перед Святой Инквизицией, тем более что она имела к нему прямое касательство... «Нет, - думала Жанна, - он не такой, как все думают, и я сумею разбудить в нём его настоящую сущность».
Преподаватели в институте считали Жанну серьёзной, спокойной и ответственной девушкой, поэтому не очень запугивали её предстоящими трудностями психологического плана. Они не учли только то, что она была безумно романтична и возвышенна. Отстранённо рассудок Жанны это понимал, и она страдала от этого, разрываясь между уставом историка-межвременщика и необузданным желанием вновь приняться за поиски блудного поэта. В уступку своей мятущейся душе девушка возобновила свои прогулки по городу. Она частенько, как бы случайно, проходила мимо того место, где впервые увидела своего подопечного. Её победой как историка и психолога было бы, если бы Вийон сам вновь пришёл к ней, поэтому она одновременно страстно желала и боялась встретить его снова.
Было у Жанны ещё одно опасное заблуждение - сумев врукопашную справиться с Вийоном, она стала считать себя непобедимой. Во всяком случае, казалось ей, уйти от любых приставших на улице подонков она сумеет. Вот только она не учла, что подонков может быть много...
Четверо перегородили ей дорогу в узком проулке. Жанна хотела поворотить коня, но четверо теней возникли и сзади. В сумерках зловеще виднелись щербатые ухмылки и поблёскивали ножи.
-А ну разойдись, мразь, затопчу! - крикнула Жанна, стараясь не выдать зазвучавшей в голосе паники.
Разбойники молча и страшно придвинулись ближе. Конь под Жанной захрапел и взвился на дыбы.
-Нет уж, мадмуазель, - сказал главный из нападавших, - извольте придержать скотинку. А то жалко будет прирезать такого скакуна, когда его можно выгодно продать.
-Не подходите ко мне!
-Га-га-га, - захохотали разбойники. Главарь, видимо, владел более богатым словарным запасом, поэтому диалог продолжал он: - Не сопротивляйтесь, барышня, а то мы можем сделать вам очень больно, невыносимо больно... Спешивайтесь и не противьтесь. Может быть, вам даже понравится.
«Что-то уж очень часто мне предлагают сомнительные сексуальные утехи», - подумала Жанна, доставая своё единственное оружие - плётку, хотя несколько тонких ремешков из мягкой кожи спасти её, конечно, не могли.
Ей стало страшно. Дело происходило на мало оживлённой узенькой улочке с невысокими двухэтажными домами, запертыми по ночному времени на все замки. Этот квартал пользовался заслуженно дурной славой. На Париж опускалась тьма. Над головой мягко дрожал свет в окнах какого-то кабака, но Жанна понимала, что звать ей некого, что никто не услышит и не поможет, не захочет ввязываться, и что виновата лишь она одна.
- А ну, адзынь! - послышался сверху чей-то голос. Жанна чуть было не уверовала в Бога, смутило лишь то, что высшая сила разговаривала на блатном жаргоне.
Разбойники, как и Жанна, подняли головы в удивлении - в освещённом окне таверны стоял знакомый гибкий силуэт.
- Адзынь! - повторил незнакомое слово поэт.
-Ты кто таков? - поинтересовался главарь шайки. - Жить надоело?
-Я кокийяр, этого тебе должно хватить, чтобы наложить в свои вшивые штаны и уносить своё дерьмо подальше отсюда, пока я добрый.
Жанна оценила ход: банда la Coquille действительно пользовалась уважением в блатном мире, в отличие этой временно сбившейся вместе стаи маргиналов.
- Присоединяйся, я готов поделиться с тобой девчонкой! - предложил главарь, не желая терять добычу.
- Эта женщина будет моей, - рыкнул поэт, - и я с тобой, пёс, поделиться не готов.
-Хорошо устроился, кокийяр. Силок за тебя поставили, птичку поймали, а щипать её будешь ты? Не по совести.
Вийон демонстративно захохотал. В узком переулке громом раскатилось эхо. Как бы ни была перепугана Жанна, её всё равно восхитила находчивость Вийона и его умение блефовать. Девушка была уверена, что за его спиной максимум пара собутыльников, но он умело делал вид, как будто имеет в рукаве туза.
-Где ты услышал это смешное слово? Оно звучит забавно, но я с ним не знаком, не изволишь ли пояснить мне его?
Главарь шайки затравлено глянул по сторонам и вновь обратил свой взор к Вийону:
- Хорошо, девчонку можешь забрать, но дай отступного за отлов. Иначе в следующий раз на её месте окажешься ты, и мы всё равно славно поразвлечёмся.
В полной тишине Вийон спрыгнул с окна в переулок и сдёрнул Жанну с коня. Она не сопротивлялась. Промолчала, даже когда Вийон грубо прижал её к стене и отточенными движениями обшарил её тело в поисках кошелька, часть монет из которого мигом перекочевала в его собственный карман. Остальное, взвесив на ладони, он кинул бандитам.
-Коня, коня тоже нам, - хриплым от жажды наживы потребовал главарь. - Тебе девчонку, а нам скотину.
- Хорошо, - отмахнулся поэт и повторил: - Я сегодня добрый. Забирайте животное и проваливайте. Чтоб через минуту я вас тут не видел.
Кажется, в переулке ещё мгновение назад кто-то стоял? Нет, показалось. Только Вийон, сжавший до боли запястье Жанны.
-Благодарю вас, месье Вийон, - напомнила о себе девушка. Поэт резко выпустил её руку. - Вы спасли меня.
- Дура ты, барынька, - сурово сказал Вийон, приблизив к ней лицо и глядя в глаза. - Одна во тьме бродишь. Хоть бы старикана своего цепного с собой таскала, всё сопровождение. Знаешь, что эта мразь с тобой сделала бы, не окажись меня рядом? - Жанна покаянно кивнула. - Если бы они не были такими идиотами и догадались, что я один? Может быть, благородные рыцари где-то и живут, но я всего лишь сын попа и из-за тебя своей шкурой рисковать не намерен.
- Да, я понимаю, месье Вийон. Спасибо вам большое.
-Спасибо в карман не положишь.
Жанна не стала напоминать, что он уже получил причитающееся из её кошелька.
-Сопроводите меня до дома, месье Вийон, тогда моя благодарность станет материальнее.
Весь путь до её дома они проделали в полном молчании. Вийон остался ждать её на крыльце, пока она не вынесла ему ещё кошель монет, примерно в полтора раза тяжелее того, что у неё отняли.
- Премного благодарен, - поклонился он в ответ.
- Не желаете пройти? - спросила Жанна, кивая на дверь. - Я буду рада поужинать с вами.
- Благодарю, барынька. Я жажду вернуться к прерванному веселью с любезными моему сердцу друзьями. Надеюсь, эти засранцы ещё не выпили всё вино и не разобрали всех лучших девок, - ответил поэт и скрылся во мгле.
А Жанна осталась стоять на пороге. Её больно резанули последние слова поэта, и она даже на исповеди не смогла бы признаться, почему. Она сама этого не понимала.
Ночью, вертясь без сна в горячей кровати, девушка пыталась проанализировать ситуацию с точки зрения учёного-историка, но чувства, кипевшие в душе, мешали ей, сбивали с мысли. Вийон оказался рядом совершенно случайно, это очевидно. И идея помочь ей возникла у него совершенно спонтанно. Может быть, будь он чуть более пьян, он со смехом наблюдал бы то, что непременно должно было произойти с Жанной в лапах этих грязных подонков. И к её смерти он отнёсся бы равнодушно, быстро утешившись со свойственной его веку детской жестокостью.
Но он оторвался от веселья, вина и шлюх, чтобы помочь ей. Услышал её голос и узнал? Случайно выглянул в окно? Что толкнуло его рискнуть прийти ей на помощь? Неужели только нежелание терять «дойную корову»? Азарт? Ощущение полной безнаказанности?
Жанна перевернулась с боку на бок, встала и зажгла свечу. Ночь обещала быть бессонной.
Жанна вошла в церковь, машинально крестясь. Она не была религиозна, но положение обязывало её регулярно ходить на службы, исповеди и прочие таинства. Но сейчас девушка пришла сюда не затем. Она была не чужда архитектуры и живописи, её восхищали крепкие каменные стены, всем своим видом обещающие покой и умиротворение. Запах мирра клубился под сводами, тишина была гнетущей и в то же время важной и благостной. Казалось, что находишься под чьей-то ладонью, великой и дружественной, которая может защитить или прихлопнуть. Жанна подошла к изображению Архангела Михаила. На иконе он изображался в красно-золотом, воинственным и молодым, с огромными крыльями. Девушка не любила этого святого.
- Продал Жанну? - риторически вполголоса спросила она. Воровато оглянулась - не слышит ли кто - не хватало ещё из-за такой мелочи на костёр пойти. - Заманил и кинул. Тоже мне ангел. Не буду тебе молиться. А она ведь любила тебя. Слышишь?! Любила! Она одной этой любовью жила, ради неё одной шла сквозь воду и пламя, сквозь сталь и насмешки! Она тебя любила, а ты её бросил! Проклинала она тебя в огне или умоляла? Я верю, умоляла. Она из вас всех одна святая была, поэтому ты её и предал. Потому что женщина, а не мужчина основа и столп твоего культа, а конкуренции вы не любите. Мария, Магдалина и Жанна - вот святые… Вот триединство. Благочестие, страсть и безудержность, а не бесполая жертва. Тьфу!
Жанна села на скамью и погрузилась в свои думы.
Прошло два месяца. Вийон на горизонте появлялся всего лишь раз или два, да и то ненадолго. Летом ему было вполне неплохо и на улице, обществу Жанны он предпочитал общество шлюх и собутыльников, лишённых сана монахов, разбойников и школяров. Но, тем не менее, он честно соблюдал договорённость: принёс несколько листов, исписанных мелким, торопливым, неразборчивым почерком. Так же он принёс рукопись романа «Говеха дьявола», которую Жанна, как и стихи, бережно спрятала. Каждый визит поэта сопровождался подарком благодетельнице - написанным сразу набело стихотворением, посвящённым ей. Он бросал рукописи на столик у дверей и убегал по своим неизвестным Жанне делам, отказавшись даже поесть. Девушка вечерами сидела у свечи и вдохновенно разбирала каракули поэта. Понятно, что посвящениям она уделяла внимания преступно больше, чем остальным рукописям. Она читала и перечитывала их, пока они не выжигались на сердце намертво. Она знала, что рано или поздно ей придётся уничтожить эти стихи, что взять с собой их она не имеет права.
В остальное время Жанна волновалась и места себе не находила от безделья, но, наученная горьким опытом, искать Вийона больше не пробовала. А бесцельно гулять она не умела. Да и побаивалась теперь. Всё реже и реже она бралась за свой путевой дневник, потому что её размеренная жизнь была слишком однообразна для описания, а разбираться в своих чувствах Жанна не хотела. Ей казалось вполне закономерным азарт и интерес знакомства с подопечным, волнение, когда подопечный долго не давал о себе знать, и безмерная скука, когда ожидание затягивалось. Жанна вообще была восприимчива ко всему новому, легко загоралась новыми идеями и так же быстро теряла интерес. Вынужденное бездействие её раздражало. И она принялась живо вникать в быт Парижа.
Вонь на улицах она научилась переносить довольно быстро. Ей нравилось быть человеком толпы. А толпы в то время были нехилые. Город, как казалось Жанне, жил театром. На каждый самый незначительный праздник на площадях и улицах появлялись шуты и комедианты, бродячие музыканты и актёры. Они давали многочасовые и даже многодневные представления, в которые оказывалось вовлечено немыслимое количество народа. Содержание представлений было различным, но в основном прослеживалась религиозная тема и «на злобу дня». Вскоре девушка пришла к выводу, что современные ей сатирики вполне могут поучиться у своих далёких предков. Они, по крайней мере, не воровали друг у друга шуток и не читали десятилетиями одни и те же избитые глупости. Каждое выступление было костюмировано, а декорации удивляли своей оригинальностью и сложностью технических изобретений. Потом среди её заметок появилось торопливо набросанное смешливое наблюдение, что современные ей «мыльные оперы» тоже являлись детьми средневекового театра, причём детьми неудачными. Сходство их было очевидно: и многодневные представления, и сериалы на километрах плёнки сюжет имели незамысловатый и отражали то, что больше всего во все века волновало народ - любовь и смерть, брак и ревность… В конце каждого представления давали краткий анонс следующего, а в сериалах - пересказывали предыдущую серию. И последнее - и сериалы, и представления шли дважды в день - утром и вечером.
Одна сцена из спектакля поразила впечатлительную Жанну до глубины души. События были ей знакомы - комедианты играли сцену покаяния последнего магистра ордена Тамплиеров Жака де Моле, события, произошедшие чуть больше полутора столетий назад. В центре сцены стоял мужчина, похожий на Христа. На нём была белая хламида с алым крестом, руки скованы бутафорскими цепями. Вокруг него носились и кричали маски: простолюдины и монахи, мужчины и женщины, а в углу сцены за действом наблюдали ряженные Филипп IV, прозванный за свою отвратительную внешность Красивым, Папа Римский Климент V и королевский советник и верный порученец короля Гийом де Ногарэ. Маски обвиняли магистра во всех смертных грехах: гордыне, унынии, аскетизме и богатстве, власти и одиночестве…
Ты был грешен! Ты был не лучше,
Чем всяк пришедший сюда! - кричала обвиняюще маска в огромной широкополой шляпе.
- Да, - кивал обречённо магистр.
- Босый, пеший, спляши-ка с нами -
настало время Суда.
- Да.
- Короли, рыбаки ли, пахари,
- Шлюхи, рыцари и монахини,
- В Пляске Смерти, в загробном бдении
Нынче все равны - тени с тенями.
- Ты был грешен. Твоя гордыня
вела тебя на костер.
- Да.
- Выше трона, святее Церкви
хотел построить собор.
- Да.
- На песке возвел башню до неба.
Мнил, что скоро достанешь до Него.
- Весь твой путь за твоей святынею
Был гордынею, был гордынею.
- Да.
- Ты был грешен. Духовным блудом
запятнан и развращен.
- Да.
- Жаждой тайны, запретной людям,
твой дух навеки смущен.
- Да.
- Ради истины, ради знания
Сам отправил себя в изгнание,
- Сам себя наказал потерями
За безверие, за безверие.
- Да.
- Ты был грешен. Ты впал в унынье,
сломив себя, как клинок.
- Да.
- Без надежды на Божье чудо, поверил,
что одинок.
- Да.
- Без надежды во тьме безверия
Сам себя наказал потерями,
- Слов молитвы забыл звучание
От отчаянья, от отчаянья.
- Да.
- Если б жизнь тебе дали заново -
что исправил бы ты?
- Шаг последний - момент
признания у последней черты.
- Шаг последний - момент признания
Шанс последний для покаяния
- Миг последний - смирись и дай
ответ,
Ты согласен?! 1
Экспрессия по ходу действия нарастала. Магистр мучился, соглашаясь со всем, что ставили ему в вину. Каждое его «да!» - сопровождалось жестами отчаянья. Но на последнее предложение покаяться магистр неожиданно крикнул «нет!». Ногарэ схватился за голову, Филипп сжал кулаки, лишь Папа остался недвижим. Маски схватили красные лоскуты и начали плясать вокруг магистра, изображая костёр, а тот немузыкально, но страстно клял Филиппа, Папу и Ногарэ на чём свет стоит. Папа Климент выслушивал проклятия с выражением лёгкого интереса, слугой антихриста его, кажется, называли регулярно, и он успел привыкнуть. Филипп явственно злился, грозил магистру кулаком и чуть только не рычал. А маски, только что скопом клевавшие магистра, вдруг присоединились к нему и хором каркали королю: «Твой ад всегда в тебе! Твой ад всегда в тебе!» Но наиболее бурно из этой троицы реагировал Ногарэ. Он в ужасе закрывал лицо руками, вскидывал голову, обращая лицо то к Филиппу, то к небесам, и шептал слова молитвы. Казалось, он чувствовал, что страстное проклятие Жака де Моле действительно обрушится на него. Так, собственно, и случилось в истории. После магистра несчастного Ногарэ прокляла графиня Матильда, чью дочь за измену мужу Ногарэ отправил в темницу, и он умер в страшных мучениях до исхода года, как и завещал де Моле. Жанне это казалось вопиющей божественной несправедливостью, ведь Ногарэ был виновен лишь в том, что был столь же фанатично предан своему королю, как верный пёс - хозяину. И как верный пёс рвал на части всех, кого считал врагом государства. Что ж, кесарево кесарю досталось, а богово вернётся только к богу 2… Тем более, что король и Папа наказания также не избежали: Филиппа разбил инсульт, а Климент заразился дизентерией. До исхода года не дожил ни один. Жанне, как историку, доставило несказанное удовольствие наблюдать эту полную чувства сцену.
Ещё частенько устраивались шествия и митинги по поводу въезда в город какой-нибудь важной персоны или недовольства жизнью. Всё это тоже было зрелищно, с привлечением трубадуров и ораторов. Жанне на удивление нравилась эта новорожденная музыка. В ней было что-то такое же, как и в окружающих её лицах: грубоватое и любопытное, бедное, но жизнерадостное, строгое и меланхоличное, очень искреннее.
Никакого отвращения к своим предкам Жанна не ощущала. Сначала её пугало зловещее пророчество братьев Стругацких, но когда она немного прижилась в новом для неё месте, девушка привыкла к окружающим людям. Они были такие же разные, как и её современники. Может быть, менее образованные, более грубые, но не глупые и не по-звериному злобные. Жестокие, но люди во все века таковы. И жители средневековья были жестоки не сознательной злобой людей двадцать первого века, а детской естествоиспытательской жестокостью: «Отрываем таракану лапки - не бежит. Отсюда вывод: он без ног не слышит».
Да и время было тяжёлое - только что закончилась Столетняя война, порядком измотавшая Францию. Ещё летал над землёю мятежный дух Жанны д’Арк, и жива была легенда о рыцарях-хранителях креста, с орденом которых связывали несметные богатства и Святой Грааль, что они якобы нашли и надёжно укрыли. Инквизиция входила во вкус, и на площадях то и дело пылали костры, где мучились несчастные жертвы заговоров и наветов, прекрасные женщины, цветы страны. Это было время алхимиков и яростного сопротивления науке со стороны церкви, время страха.
Но тем не менее, дон Румата был неправ. Он видел лишь изнанку средневековья, не желая взглянуть на то немногое прекрасное, что в нём было и утратилось в веках. Конечно, если видеть лишь пытки и восстания, потоки отбросов на улицах и немытых, как бомжи, крикливых, необразованных, запуганных церковью людей, то начнёшь их ненавидеть. Хорошо тебе смотреть на них свысока, ведь ты свободный, образованный, гуманный человек, они должны тянуться к тебе, идти в светлое будущее... Но почему-то не хотят. Им нравится вся грязь и пошлость своего времени, ведь это их жизнь, своя собственная, понятная и чем-то любимая, а та, райская, светлая и беззаботная - она чужая. Лучше мечтать о Рае, чем жить в нём. От чрезмерной сладости сохнет во рту.
Ещё для историка важно удачно подобрать легенду. Дон Румата был вынужден вопреки себе поддерживать реноме героя-любовника, а это в первую очередь угнетало его собственную психику. В женщинах он видел первых своих врагов. Да, они пудрились и красились, обожали тряпки, но не мылись. Но ведь не от природной нечистоплотности, а потому что так было принято. Всё это Жанна проходила на уроках фантастики. Кстати, в Париже было достаточно большое количество бань, и люди были не так страшно грязны, как пугали преподаватели.
Жанна выбрала себе легенду по душе, а потому легче привыкала к окружающей обстановке и не видела в каждом лице врага. На первых порах ей было трудно, очень трудно, непривычно и страшно. Но она адаптировалась и полюбила такой Париж, каким он был во времена её героической тёзки Жанны д’Арк и Вийона.
«Шпанский» отряд как прежде навещал её, и, хотя необходимости в нём уже не было, Жанна с радостью привечала ораву разновозрастных ребятишек. Они с каждым разом становились всё более ручными, не пытались воровать, даже обязательное мытьё перестали воспринимать как наказание. Девушка лечила их болячки и сажала за стол. Они ели и чавкали, делились с Жанной своими немудрёными бедами и радостями, ластились к ней. А потом убегали вновь, жить на одном месте они уже не могли.
1 Рок-орден «Тампль» - «Пляска смерти» из мюзикла «Тампль».
2 Там же. Песня «Сцена в подвале».
Прошлое
Снова потянулись длинные дни, полные безделья. Жанна умом понимала, что «приручение» подопечного иногда может занимать месяцы, как и его собственно выслеживание, но беспокойной душой она противилась тому, что не может контролировать его прямо сейчас. Ей было по-детски обидно, что поэт сбежал от неё на следующий же день. Это не укладывалось в её романтическое о нём представление. Она была прилежной студенткой и внимательно вызубрила все предоставленные ей материалы, для неё не было секретом, что как личность Франсуа Вийон нисколько не романтичен и не приятен, что он всего лишь мелочный, вороватый, трусливый и тёмный средневековый житель, настоящее дитя своего века. Но всё равно Жанне казалось, что образ поэта должен быть светлым: жажда лёгкой наживы превращалась для неё в азарт и влияние дурной компании, трусость - в закономерный страх перед Святой Инквизицией, тем более что она имела к нему прямое касательство... «Нет, - думала Жанна, - он не такой, как все думают, и я сумею разбудить в нём его настоящую сущность».
Преподаватели в институте считали Жанну серьёзной, спокойной и ответственной девушкой, поэтому не очень запугивали её предстоящими трудностями психологического плана. Они не учли только то, что она была безумно романтична и возвышенна. Отстранённо рассудок Жанны это понимал, и она страдала от этого, разрываясь между уставом историка-межвременщика и необузданным желанием вновь приняться за поиски блудного поэта. В уступку своей мятущейся душе девушка возобновила свои прогулки по городу. Она частенько, как бы случайно, проходила мимо того место, где впервые увидела своего подопечного. Её победой как историка и психолога было бы, если бы Вийон сам вновь пришёл к ней, поэтому она одновременно страстно желала и боялась встретить его снова.
Было у Жанны ещё одно опасное заблуждение - сумев врукопашную справиться с Вийоном, она стала считать себя непобедимой. Во всяком случае, казалось ей, уйти от любых приставших на улице подонков она сумеет. Вот только она не учла, что подонков может быть много...
Четверо перегородили ей дорогу в узком проулке. Жанна хотела поворотить коня, но четверо теней возникли и сзади. В сумерках зловеще виднелись щербатые ухмылки и поблёскивали ножи.
-А ну разойдись, мразь, затопчу! - крикнула Жанна, стараясь не выдать зазвучавшей в голосе паники.
Разбойники молча и страшно придвинулись ближе. Конь под Жанной захрапел и взвился на дыбы.
-Нет уж, мадмуазель, - сказал главный из нападавших, - извольте придержать скотинку. А то жалко будет прирезать такого скакуна, когда его можно выгодно продать.
-Не подходите ко мне!
-Га-га-га, - захохотали разбойники. Главарь, видимо, владел более богатым словарным запасом, поэтому диалог продолжал он: - Не сопротивляйтесь, барышня, а то мы можем сделать вам очень больно, невыносимо больно... Спешивайтесь и не противьтесь. Может быть, вам даже понравится.
«Что-то уж очень часто мне предлагают сомнительные сексуальные утехи», - подумала Жанна, доставая своё единственное оружие - плётку, хотя несколько тонких ремешков из мягкой кожи спасти её, конечно, не могли.
Ей стало страшно. Дело происходило на мало оживлённой узенькой улочке с невысокими двухэтажными домами, запертыми по ночному времени на все замки. Этот квартал пользовался заслуженно дурной славой. На Париж опускалась тьма. Над головой мягко дрожал свет в окнах какого-то кабака, но Жанна понимала, что звать ей некого, что никто не услышит и не поможет, не захочет ввязываться, и что виновата лишь она одна.
- А ну, адзынь! - послышался сверху чей-то голос. Жанна чуть было не уверовала в Бога, смутило лишь то, что высшая сила разговаривала на блатном жаргоне.
Разбойники, как и Жанна, подняли головы в удивлении - в освещённом окне таверны стоял знакомый гибкий силуэт.
- Адзынь! - повторил незнакомое слово поэт.
-Ты кто таков? - поинтересовался главарь шайки. - Жить надоело?
-Я кокийяр, этого тебе должно хватить, чтобы наложить в свои вшивые штаны и уносить своё дерьмо подальше отсюда, пока я добрый.
Жанна оценила ход: банда la Coquille действительно пользовалась уважением в блатном мире, в отличие этой временно сбившейся вместе стаи маргиналов.
- Присоединяйся, я готов поделиться с тобой девчонкой! - предложил главарь, не желая терять добычу.
- Эта женщина будет моей, - рыкнул поэт, - и я с тобой, пёс, поделиться не готов.
-Хорошо устроился, кокийяр. Силок за тебя поставили, птичку поймали, а щипать её будешь ты? Не по совести.
Вийон демонстративно захохотал. В узком переулке громом раскатилось эхо. Как бы ни была перепугана Жанна, её всё равно восхитила находчивость Вийона и его умение блефовать. Девушка была уверена, что за его спиной максимум пара собутыльников, но он умело делал вид, как будто имеет в рукаве туза.
-Где ты услышал это смешное слово? Оно звучит забавно, но я с ним не знаком, не изволишь ли пояснить мне его?
Главарь шайки затравлено глянул по сторонам и вновь обратил свой взор к Вийону:
- Хорошо, девчонку можешь забрать, но дай отступного за отлов. Иначе в следующий раз на её месте окажешься ты, и мы всё равно славно поразвлечёмся.
В полной тишине Вийон спрыгнул с окна в переулок и сдёрнул Жанну с коня. Она не сопротивлялась. Промолчала, даже когда Вийон грубо прижал её к стене и отточенными движениями обшарил её тело в поисках кошелька, часть монет из которого мигом перекочевала в его собственный карман. Остальное, взвесив на ладони, он кинул бандитам.
-Коня, коня тоже нам, - хриплым от жажды наживы потребовал главарь. - Тебе девчонку, а нам скотину.
- Хорошо, - отмахнулся поэт и повторил: - Я сегодня добрый. Забирайте животное и проваливайте. Чтоб через минуту я вас тут не видел.
Кажется, в переулке ещё мгновение назад кто-то стоял? Нет, показалось. Только Вийон, сжавший до боли запястье Жанны.
-Благодарю вас, месье Вийон, - напомнила о себе девушка. Поэт резко выпустил её руку. - Вы спасли меня.
- Дура ты, барынька, - сурово сказал Вийон, приблизив к ней лицо и глядя в глаза. - Одна во тьме бродишь. Хоть бы старикана своего цепного с собой таскала, всё сопровождение. Знаешь, что эта мразь с тобой сделала бы, не окажись меня рядом? - Жанна покаянно кивнула. - Если бы они не были такими идиотами и догадались, что я один? Может быть, благородные рыцари где-то и живут, но я всего лишь сын попа и из-за тебя своей шкурой рисковать не намерен.
- Да, я понимаю, месье Вийон. Спасибо вам большое.
-Спасибо в карман не положишь.
Жанна не стала напоминать, что он уже получил причитающееся из её кошелька.
-Сопроводите меня до дома, месье Вийон, тогда моя благодарность станет материальнее.
Весь путь до её дома они проделали в полном молчании. Вийон остался ждать её на крыльце, пока она не вынесла ему ещё кошель монет, примерно в полтора раза тяжелее того, что у неё отняли.
- Премного благодарен, - поклонился он в ответ.
- Не желаете пройти? - спросила Жанна, кивая на дверь. - Я буду рада поужинать с вами.
- Благодарю, барынька. Я жажду вернуться к прерванному веселью с любезными моему сердцу друзьями. Надеюсь, эти засранцы ещё не выпили всё вино и не разобрали всех лучших девок, - ответил поэт и скрылся во мгле.
А Жанна осталась стоять на пороге. Её больно резанули последние слова поэта, и она даже на исповеди не смогла бы признаться, почему. Она сама этого не понимала.
Ночью, вертясь без сна в горячей кровати, девушка пыталась проанализировать ситуацию с точки зрения учёного-историка, но чувства, кипевшие в душе, мешали ей, сбивали с мысли. Вийон оказался рядом совершенно случайно, это очевидно. И идея помочь ей возникла у него совершенно спонтанно. Может быть, будь он чуть более пьян, он со смехом наблюдал бы то, что непременно должно было произойти с Жанной в лапах этих грязных подонков. И к её смерти он отнёсся бы равнодушно, быстро утешившись со свойственной его веку детской жестокостью.
Но он оторвался от веселья, вина и шлюх, чтобы помочь ей. Услышал её голос и узнал? Случайно выглянул в окно? Что толкнуло его рискнуть прийти ей на помощь? Неужели только нежелание терять «дойную корову»? Азарт? Ощущение полной безнаказанности?
Жанна перевернулась с боку на бок, встала и зажгла свечу. Ночь обещала быть бессонной.
Жанна вошла в церковь, машинально крестясь. Она не была религиозна, но положение обязывало её регулярно ходить на службы, исповеди и прочие таинства. Но сейчас девушка пришла сюда не затем. Она была не чужда архитектуры и живописи, её восхищали крепкие каменные стены, всем своим видом обещающие покой и умиротворение. Запах мирра клубился под сводами, тишина была гнетущей и в то же время важной и благостной. Казалось, что находишься под чьей-то ладонью, великой и дружественной, которая может защитить или прихлопнуть. Жанна подошла к изображению Архангела Михаила. На иконе он изображался в красно-золотом, воинственным и молодым, с огромными крыльями. Девушка не любила этого святого.
- Продал Жанну? - риторически вполголоса спросила она. Воровато оглянулась - не слышит ли кто - не хватало ещё из-за такой мелочи на костёр пойти. - Заманил и кинул. Тоже мне ангел. Не буду тебе молиться. А она ведь любила тебя. Слышишь?! Любила! Она одной этой любовью жила, ради неё одной шла сквозь воду и пламя, сквозь сталь и насмешки! Она тебя любила, а ты её бросил! Проклинала она тебя в огне или умоляла? Я верю, умоляла. Она из вас всех одна святая была, поэтому ты её и предал. Потому что женщина, а не мужчина основа и столп твоего культа, а конкуренции вы не любите. Мария, Магдалина и Жанна - вот святые… Вот триединство. Благочестие, страсть и безудержность, а не бесполая жертва. Тьфу!
Жанна села на скамью и погрузилась в свои думы.
Прошло два месяца. Вийон на горизонте появлялся всего лишь раз или два, да и то ненадолго. Летом ему было вполне неплохо и на улице, обществу Жанны он предпочитал общество шлюх и собутыльников, лишённых сана монахов, разбойников и школяров. Но, тем не менее, он честно соблюдал договорённость: принёс несколько листов, исписанных мелким, торопливым, неразборчивым почерком. Так же он принёс рукопись романа «Говеха дьявола», которую Жанна, как и стихи, бережно спрятала. Каждый визит поэта сопровождался подарком благодетельнице - написанным сразу набело стихотворением, посвящённым ей. Он бросал рукописи на столик у дверей и убегал по своим неизвестным Жанне делам, отказавшись даже поесть. Девушка вечерами сидела у свечи и вдохновенно разбирала каракули поэта. Понятно, что посвящениям она уделяла внимания преступно больше, чем остальным рукописям. Она читала и перечитывала их, пока они не выжигались на сердце намертво. Она знала, что рано или поздно ей придётся уничтожить эти стихи, что взять с собой их она не имеет права.
В остальное время Жанна волновалась и места себе не находила от безделья, но, наученная горьким опытом, искать Вийона больше не пробовала. А бесцельно гулять она не умела. Да и побаивалась теперь. Всё реже и реже она бралась за свой путевой дневник, потому что её размеренная жизнь была слишком однообразна для описания, а разбираться в своих чувствах Жанна не хотела. Ей казалось вполне закономерным азарт и интерес знакомства с подопечным, волнение, когда подопечный долго не давал о себе знать, и безмерная скука, когда ожидание затягивалось. Жанна вообще была восприимчива ко всему новому, легко загоралась новыми идеями и так же быстро теряла интерес. Вынужденное бездействие её раздражало. И она принялась живо вникать в быт Парижа.
Вонь на улицах она научилась переносить довольно быстро. Ей нравилось быть человеком толпы. А толпы в то время были нехилые. Город, как казалось Жанне, жил театром. На каждый самый незначительный праздник на площадях и улицах появлялись шуты и комедианты, бродячие музыканты и актёры. Они давали многочасовые и даже многодневные представления, в которые оказывалось вовлечено немыслимое количество народа. Содержание представлений было различным, но в основном прослеживалась религиозная тема и «на злобу дня». Вскоре девушка пришла к выводу, что современные ей сатирики вполне могут поучиться у своих далёких предков. Они, по крайней мере, не воровали друг у друга шуток и не читали десятилетиями одни и те же избитые глупости. Каждое выступление было костюмировано, а декорации удивляли своей оригинальностью и сложностью технических изобретений. Потом среди её заметок появилось торопливо набросанное смешливое наблюдение, что современные ей «мыльные оперы» тоже являлись детьми средневекового театра, причём детьми неудачными. Сходство их было очевидно: и многодневные представления, и сериалы на километрах плёнки сюжет имели незамысловатый и отражали то, что больше всего во все века волновало народ - любовь и смерть, брак и ревность… В конце каждого представления давали краткий анонс следующего, а в сериалах - пересказывали предыдущую серию. И последнее - и сериалы, и представления шли дважды в день - утром и вечером.
Одна сцена из спектакля поразила впечатлительную Жанну до глубины души. События были ей знакомы - комедианты играли сцену покаяния последнего магистра ордена Тамплиеров Жака де Моле, события, произошедшие чуть больше полутора столетий назад. В центре сцены стоял мужчина, похожий на Христа. На нём была белая хламида с алым крестом, руки скованы бутафорскими цепями. Вокруг него носились и кричали маски: простолюдины и монахи, мужчины и женщины, а в углу сцены за действом наблюдали ряженные Филипп IV, прозванный за свою отвратительную внешность Красивым, Папа Римский Климент V и королевский советник и верный порученец короля Гийом де Ногарэ. Маски обвиняли магистра во всех смертных грехах: гордыне, унынии, аскетизме и богатстве, власти и одиночестве…
Ты был грешен! Ты был не лучше,
Чем всяк пришедший сюда! - кричала обвиняюще маска в огромной широкополой шляпе.
- Да, - кивал обречённо магистр.
- Босый, пеший, спляши-ка с нами -
настало время Суда.
- Да.
- Короли, рыбаки ли, пахари,
- Шлюхи, рыцари и монахини,
- В Пляске Смерти, в загробном бдении
Нынче все равны - тени с тенями.
- Ты был грешен. Твоя гордыня
вела тебя на костер.
- Да.
- Выше трона, святее Церкви
хотел построить собор.
- Да.
- На песке возвел башню до неба.
Мнил, что скоро достанешь до Него.
- Весь твой путь за твоей святынею
Был гордынею, был гордынею.
- Да.
- Ты был грешен. Духовным блудом
запятнан и развращен.
- Да.
- Жаждой тайны, запретной людям,
твой дух навеки смущен.
- Да.
- Ради истины, ради знания
Сам отправил себя в изгнание,
- Сам себя наказал потерями
За безверие, за безверие.
- Да.
- Ты был грешен. Ты впал в унынье,
сломив себя, как клинок.
- Да.
- Без надежды на Божье чудо, поверил,
что одинок.
- Да.
- Без надежды во тьме безверия
Сам себя наказал потерями,
- Слов молитвы забыл звучание
От отчаянья, от отчаянья.
- Да.
- Если б жизнь тебе дали заново -
что исправил бы ты?
- Шаг последний - момент
признания у последней черты.
- Шаг последний - момент признания
Шанс последний для покаяния
- Миг последний - смирись и дай
ответ,
Ты согласен?! 1
Экспрессия по ходу действия нарастала. Магистр мучился, соглашаясь со всем, что ставили ему в вину. Каждое его «да!» - сопровождалось жестами отчаянья. Но на последнее предложение покаяться магистр неожиданно крикнул «нет!». Ногарэ схватился за голову, Филипп сжал кулаки, лишь Папа остался недвижим. Маски схватили красные лоскуты и начали плясать вокруг магистра, изображая костёр, а тот немузыкально, но страстно клял Филиппа, Папу и Ногарэ на чём свет стоит. Папа Климент выслушивал проклятия с выражением лёгкого интереса, слугой антихриста его, кажется, называли регулярно, и он успел привыкнуть. Филипп явственно злился, грозил магистру кулаком и чуть только не рычал. А маски, только что скопом клевавшие магистра, вдруг присоединились к нему и хором каркали королю: «Твой ад всегда в тебе! Твой ад всегда в тебе!» Но наиболее бурно из этой троицы реагировал Ногарэ. Он в ужасе закрывал лицо руками, вскидывал голову, обращая лицо то к Филиппу, то к небесам, и шептал слова молитвы. Казалось, он чувствовал, что страстное проклятие Жака де Моле действительно обрушится на него. Так, собственно, и случилось в истории. После магистра несчастного Ногарэ прокляла графиня Матильда, чью дочь за измену мужу Ногарэ отправил в темницу, и он умер в страшных мучениях до исхода года, как и завещал де Моле. Жанне это казалось вопиющей божественной несправедливостью, ведь Ногарэ был виновен лишь в том, что был столь же фанатично предан своему королю, как верный пёс - хозяину. И как верный пёс рвал на части всех, кого считал врагом государства. Что ж, кесарево кесарю досталось, а богово вернётся только к богу 2… Тем более, что король и Папа наказания также не избежали: Филиппа разбил инсульт, а Климент заразился дизентерией. До исхода года не дожил ни один. Жанне, как историку, доставило несказанное удовольствие наблюдать эту полную чувства сцену.
Ещё частенько устраивались шествия и митинги по поводу въезда в город какой-нибудь важной персоны или недовольства жизнью. Всё это тоже было зрелищно, с привлечением трубадуров и ораторов. Жанне на удивление нравилась эта новорожденная музыка. В ней было что-то такое же, как и в окружающих её лицах: грубоватое и любопытное, бедное, но жизнерадостное, строгое и меланхоличное, очень искреннее.
Никакого отвращения к своим предкам Жанна не ощущала. Сначала её пугало зловещее пророчество братьев Стругацких, но когда она немного прижилась в новом для неё месте, девушка привыкла к окружающим людям. Они были такие же разные, как и её современники. Может быть, менее образованные, более грубые, но не глупые и не по-звериному злобные. Жестокие, но люди во все века таковы. И жители средневековья были жестоки не сознательной злобой людей двадцать первого века, а детской естествоиспытательской жестокостью: «Отрываем таракану лапки - не бежит. Отсюда вывод: он без ног не слышит».
Да и время было тяжёлое - только что закончилась Столетняя война, порядком измотавшая Францию. Ещё летал над землёю мятежный дух Жанны д’Арк, и жива была легенда о рыцарях-хранителях креста, с орденом которых связывали несметные богатства и Святой Грааль, что они якобы нашли и надёжно укрыли. Инквизиция входила во вкус, и на площадях то и дело пылали костры, где мучились несчастные жертвы заговоров и наветов, прекрасные женщины, цветы страны. Это было время алхимиков и яростного сопротивления науке со стороны церкви, время страха.
Но тем не менее, дон Румата был неправ. Он видел лишь изнанку средневековья, не желая взглянуть на то немногое прекрасное, что в нём было и утратилось в веках. Конечно, если видеть лишь пытки и восстания, потоки отбросов на улицах и немытых, как бомжи, крикливых, необразованных, запуганных церковью людей, то начнёшь их ненавидеть. Хорошо тебе смотреть на них свысока, ведь ты свободный, образованный, гуманный человек, они должны тянуться к тебе, идти в светлое будущее... Но почему-то не хотят. Им нравится вся грязь и пошлость своего времени, ведь это их жизнь, своя собственная, понятная и чем-то любимая, а та, райская, светлая и беззаботная - она чужая. Лучше мечтать о Рае, чем жить в нём. От чрезмерной сладости сохнет во рту.
Ещё для историка важно удачно подобрать легенду. Дон Румата был вынужден вопреки себе поддерживать реноме героя-любовника, а это в первую очередь угнетало его собственную психику. В женщинах он видел первых своих врагов. Да, они пудрились и красились, обожали тряпки, но не мылись. Но ведь не от природной нечистоплотности, а потому что так было принято. Всё это Жанна проходила на уроках фантастики. Кстати, в Париже было достаточно большое количество бань, и люди были не так страшно грязны, как пугали преподаватели.
Жанна выбрала себе легенду по душе, а потому легче привыкала к окружающей обстановке и не видела в каждом лице врага. На первых порах ей было трудно, очень трудно, непривычно и страшно. Но она адаптировалась и полюбила такой Париж, каким он был во времена её героической тёзки Жанны д’Арк и Вийона.
«Шпанский» отряд как прежде навещал её, и, хотя необходимости в нём уже не было, Жанна с радостью привечала ораву разновозрастных ребятишек. Они с каждым разом становились всё более ручными, не пытались воровать, даже обязательное мытьё перестали воспринимать как наказание. Девушка лечила их болячки и сажала за стол. Они ели и чавкали, делились с Жанной своими немудрёными бедами и радостями, ластились к ней. А потом убегали вновь, жить на одном месте они уже не могли.
1 Рок-орден «Тампль» - «Пляска смерти» из мюзикла «Тампль».
2 Там же. Песня «Сцена в подвале».