невероятные приключения русских в России, нда.
Гитлер-котэ провозглашает: "Данный текст содержит зашкаливающее количество ненависти.
Мы настоятельно рекомендуем убрать от мониторов людей, животных со слабой психикой, кормящих женщин и детей (с)"
Итак, Владимир Федорович буквально опередил время, и написал прямо-таки "Закат Европы", но для русских. Эдакий адаптированный текстик, в меру морализаторский, в меру притчеподобный, и вполне себе благопристойный, чтобы цитировать в салонах. Шпенглер творил веком позже, да и масштаб мысли у него посолиднее будет, на антагонизме "Русь-Запад", слава б-гу, не застрял. Значит, в плагиате обвинять некого, просто "все умные люди мыслят одинаково" (с). Но об этом в другой раз, а здесь и сейчас - пилотная версия, пригодная для критики, поправок и обсуждений. Ибо сдаю я ее только в конце недели.
"Русские ночи" князя Одоевского, на мой взгляд, произведение довольно спорное, и оценивать его, тем более однозначно, я не возьмусь, разве что выскажу некоторые соображения по поводу. Для начала стоит сказать о первом впечатлении от данного текста. Он, несомненно, обладает высокой художественной ценностью, поскольку написан легко, сочно и образно, да и вообще повествование увлекает. Впрочем, когда в России писали плохо? Разве только в нынешнее время, ну да сейчас не только литература богата бездарностями. Но вернемся к Одоевскому. Помимо хорошего текста в "Русских ночах", несомненно, наличествует не менее замечательная изначальная мысль, а точнее говоря, мотив к написанию. Одоевский наверняка любил Россию и ратовал за ее процветание, а потому не мог не попытаться внести свою лепту в общее дело, в воспитание идеологически верно направленной, умной, решительной молодежи, которая затем и должна будет совершить нечто, я бы даже сказала, великое нечто, которое "поднимет Русь с колен" и обозначит начало новой эры всеобщего счастья, равенства, братства, и далее по списку. Конечно, идея не нова, и вариации на тему присутствуют практически в любом произведении XIX века, да и не только XIX. Но ни для кого и не новость, что русские мыслители, а по совместительству и писатели, и поэты, и много кто еще, всегда питали нездоровую склонность к идее мессианства России, и не важно, каким они видели путь, приводящий к воплощению этой идеи, будь то приверженцы самобытной Руси, или Руси европеизированной, или Руси, перестроенной с нуля в совсем неведомое нечто (как, впоследствии, и случилось). Что можно сказать на этот счет? Вообщем-то, задумка хороша, потому как воспитывать уважение к своей стране и своему народу - несомненное благо. Желать Родине процветания и достойного места в мире - тоже вполне себе здоровое и полезное намерение. Плох в этом случае максимализм, как юношеский, так и старческий, которым, увы, страдали многие русские "философствующие". Да и исполнение самой идеи тоже, на мой взгляд, довольно поверхностное, а что самое страшное - практические не ведущее за собой каких-либо конкретных действий. Русская интеллигенция, решительная в мыслях и безвольная в поступках - вот истинная причина того, что мы имеем в настоящее время. Нет, само собой, наверняка бывали исключения, но, как известно, они лишь подтверждают правило. И здесь, наверное, будет уместно вспомнить декабристов или Временное правительство, как примеры мысли, недовоплощенной в дело. Что помешало им? Излишняя интеллигентность, рафинированность, быть может, некая оторванность от реалий жизни, выглядевшей много иначе, чем казалось через призму салонов и философских книг? Впрочем, я увлекаюсь. Вернемся к князю Одоевскому, и на его примере я постараюсь объяснить высказанные ранее суждения.
Во-первых, о максимализме. В "Русских ночах" он не столь явный, как, например, у Хомякова в небезызвестном ответе на первое из "Философических писем" Чаадаева, однако присутствует несомненно. Желание стать уникальным, помноженное на "мы им еще покажем!", сопровождается разглагольствованиями (иначе не могу назвать, увы) по поводу безнравственности и эгоистичности Запада, на который, volens nolens, Россия оглядывалась, оглядывается, и, скорее всего, будет долго еще оглядываться. Действительно, нет ничего проще, чем доказать свою богоизбранность и особенность, если сравнить "святую Русь", живущую, видимо, одними молитвами да милостью государя, с прогнившим Западом, который "произвел все, что могли произвесть его стихии, - но не более; в беспокойной, ускоренной деятельности он дал развитие одной и задушил другие. Потерялось равновесие, и внутренняя болезнь Запада отразилась в смутах толпы и в темном, беспредметном недовольстве высших его деятелей. Чувство самосохранения дошло до щепетливого эгоизма и враждебно предусмотрительности против ближнего; потребность истины - исказилась в грубых требованиях осязания и мелочных подробностях; занятый вещественными условиями вещественной жизни, Запад изобретает себе законы, не отыскивая в себе их корня; в мир науки и искусства перенеслись не стихии души, но стихии тела; потерялось чувство любви, чувство единства, даже чувство силы, ибо исчезла надежда на будущее; в материальном опьянении Запад прядает на кладбище мыслей своих великих мыслителей - и топчет в грязь тех из них, которые сильным и святым словом хотели бы заклясть его безумие". Оставляет неприятное впечатление, не правда ли? Другое дело, Россия! Куда ни глянь, сплошная одухотворенность, а беды все - от нечестивцев, про русское величие и особенность, видимо, забывших, позарившихся на западные ценности, не отделивших зерна от плевел. Россия по Одоевскому предстает чуть ли не другим миром, прямым антиподом Запада, судите сами: "Нет разрушительных стихий в славянском Востоке - узнайте его, и вы в том уверитесь; вы найдете у нас частию ваши же силы, сохраненные и умноженные, вы найдете и наши собственные силы, вам неизвестные, и которые не оскудеют от раздела с вами. Вы найдете в нас зрелище новое и для вас доселе неразгаданное: вы найдете историческую жизнь, родившуюся не в междоусобной борьбе между властию и народом, но свободно, естественно развившуюся чувством любви и единства, вы найдете законы, изобретенные не среди волнения страстей и не для удовлетворения минутной потребности, не занесенные чужеземцами, но медленно, веками поднявшиеся из недр родимой земли; вы найдете верование в возможность счастия не одного большого числа, но в счастие всех и каждого; вы найдете даже в меньших братьях наших то чувство общественного единения, которого тщетно ищете, взрывая прах веков и вопрошая символы будущего; вы поймете, отчего ваш папизм клонится к протестантизму, а протестантизм к папизму, т.е. каждый к своему отрицанию, и вы поймете, отчего лучшие ваши умы, углубляясь в сокровищницу души человеческой, нежданно для самих себя выносят из оной те верования, которые издавна сияют на славянских скрижалях, им неведомых". Далее, о русском народе, не менее восторженно и много: "Вы изумитесь, что существует народ, который начал свою литературную жизнь, чем другие кончают, - сатирою, т. е. строгим судом над самим собою, отвергающим всякое лицеприятие к народному эгоизму; вы изумитесь, узнав, что есть народ, которого поэты, посредством поэтического магизма, угадали историю прежде истории - и нашли в душе своей те краски, которые на Западе черпаются из медленной, давней разработки веков исторических; вы изумитесь, узнав, что существует народ, понимающий музыкальную гармонию естественно, без материального изучения; вы изумитесь, узнав, что не все мелодические дороги истоптаны и что художник, порожденный славянским духом, один из членов триумвирата, сохраняющего святыни развращенного, униженного, опозоренного на Западе искусства, нашел путь свежий, непочатый; наконец, вы уверитесь, что существует народ, которого естественное влечение - та всеобъемлющая многосторонность духа, которую вы тщетно стараетесь возбудить искусственными средствами; вы уверитесь, что существует народ, которого самые льды и снега, вас столько устрашающие, заставляют невольно углубляться внутрь, а извне побеждать враждебную природу; вы преклоните колено перед неизвестным вам человеком который был и поэтом, и химиком, и грамматиком, и металлургом, прежде Франклина низвел гром на землю - и писал историю, наблюдал течение звезд - и рисовал мозаики стеклом, им отлитым, - и в каждой отрасли подвинул далеко науку; вы преклоните колено пред Ломоносовым, этим самородным представителем многосторонней славянской мысли, когда узнаете, что он, наравне с Лейбницем, с Гете, с Карусом, открыл в глубине своего духа ту таинственную методу, которая изучает не разорванные члены природы, но все ее части в совокупности, и гармонически втягивает в себя все разнообразные знания. Тогда вы поверите своей темной надежде о полноте жизни, поверите приближению той эпохи, когда будет одна наука и один учитель, и с восторгом произнесете слова, не замеченные вами в одной старой книге: "человек есть стройная молитва земли!"". Этих двух цитат, надеюсь, будет достаточно для наглядного объяснения того восторженного максимализма, о котором шла речь выше. Нельзя так, честное слово, нельзя. Во-первых, необъективно, потому как не только хвалебные речи можно сказать касаемо русского народа, но и далеко не самые приятные вещи, тоже претендующие на историческую правдивость. Во-вторых, намеренно возвышать себя за счет других - вообще за пределами культурного человека, коим, я уверена, автор вышеприведенных слов являлся, и потому слова эти удивляют особенно. В-третьих, даже если представить, что все сказанное - гипербола, и показывает, как не надо думать, все равно не получается. Потому как дальнейший диалог между героями книги демонстрирует, что вроде все как и надо, вроде так и есть: "Все хорошо, - сказал Виктор, - но что ж нам между тем остается делать?". И вот эта вторая часть реплики как раз отражает еще одну из описанных мной выше проблем, а именно вопрос о фактическом бездействии при таком-то масштабе мысли. О том, что "надо что-то делать" не высказался только ленивый, а между тем, за пределы этого "что-то" выйти удалось единицам. То, что мысль жила и развивалась, приобретала в спорах новые черты, строила прекрасные планы на будущее, была вообще направлена на благую цель, на всеобщее довольствие и справедливость - действительно достойно уважения. Но, почему, почему же тогда, как только наступало время эту мысль претворять в реальность, немногие решились выйти за порог своего дома? И почему те, кто все же решился, остановились на половине пути? Нельзя сидеть у камина, попивая хороший коньяк, и рассуждать о том, как было б хорошо, если.. Это "хорошо" надо творить своими руками, здесь и сейчас, иначе грош цена всем размышлениям, какими бы здравыми и благими они не были. Не буду отрицать, что в "Русских ночах" содержится призыв к действию, но слабенький, неясный: "Все, что я могу сказать, - c'est qu'il у a quelque chos a faire...". Да, делать нужно, несомненно. Но все опять упирается в "что-то", из которого одни так и не придумают, как выйти, а другие найдут подходящие решения. Один подождет "парового аэростата, чтобы посмотреть тогда, что будет с Западом...", у другого "не выходит из головы мысль сочинителей рукописи: "Девятнадцатый век принадлежит России!". Наверное, по Одоевскому, на этого второго вся и надежда, именно таким как он предназначались "Русские ночи", написанные в целях воспитания и убеждения молодого поколения. Кстати, об убеждении. Попытка на чужих несчастьях показать, какие опасности могут влечь за собой, казалось бы, изначально благие намерения, весьма хороша. Познавший самого себя и не преступивший меру (а как мне показалось, именно к этим сентенциям сводится суть зачитанных историй) действительно сможет стать тем, кто "мечту сделает явью". И в этом отношении Одоевский вполне выполнил поставленную задачу. Осмелюсь также предположить, что героев романа, а именно юных Виктора и Ростислава, не совсем можно отнести к тем людям, на которых подобная рукопись окажет серьезное воздействие. Потому как Ростислав, вдруг, ни с того ни с сего, в разгар бала задумывающийся о судьбах человечества, о мироустройстве и тому подобных вещах, равно как и скептически настроенный Виктор, человек практического склада ума, вряд ли когда-нибудь выйдет на площадь с транспарантами, или решится своими руками перевернуть мир во имя сколь угодно благих целей. Первый, как был, так и останется увлекающимся романтиком, с равной страстью думающем как о просвещении и провидении, так и о юной красавице, встреченной на очередном балу. Второй же вполне осознанно и добровольно останется там, где есть, и будет продолжать считать, что "если б страсбургскую колокольню вытянуть еще подлинее - в рельсы железной дороги, то она <...> была бы еще лучшим украшением жизни; ибо, что ни говори, а железные дороги, сверх своей практической пользы, имеют своего рода поэзию", однако ж, чем меньше поэзии в пользе, тем она предпочтительнее для него. Таким образом, если подводить итог всему вышесказанному, я бы предположила, что весь пыл и пафос, вложенный в текст "Русских ночей", растрачен впустую, ибо направлен был на всех, но попал в никуда. Я, разумеется, могу ошибаться, поэтому повторю, что такой итог - не более, чем личное ощущение от прочитанного, поскольку, вполне вероятно, нашлись люди, извлекшие большую пользу из данного роман. Порадуемся же за них.