Готический капустник на кладбище или почему тоталитарная власть любит мемориалы
Вторая часть спектакля «Стойкий принцип», поставленная худруком Электротеатра Станиславский Борисом Юханановым - это не продолжение линий, показанных в первой. Это - спектакль исследование. Исследование культурологическое. Что есть текст и каково его место в театре? Можно ли один и тот же текст подкладывать под различные сценические зарисовки, и что из этого получится? Всегда ли единое цельное действо, образованное при слиянии текста и изображения (или визуальной картинки), должно соответствовать стереотипным представлениям зрителя? Умирает ли текст, когда замолкает актер? И что есть смерть в реальной жизни и смерть актера на сцене? Куда деваются слова и звуки, прозвучавшие со сцены во время спектакля? И, если тело после смерти распадается на химические соединения, то, на что распадаются тексты, и можно ли их оживить, вдохнув в них энергетику нового времени? Если предположить, что реализм - гимн живому, то можно ли считать постмодернизм культом мертвого? Почему песни, записываемые в СССР в 30-е - 50-е годы прошлого века так напоминали записи с трофейных пластинок, приобретенных во время военных конфликтов?
И если зритель не получит ответы на все эти вопросы после просмотра спектакля, то, по крайней мере, у него будет почва для размышлений на вышеочерченные темы.
В спектакле используются тексты Педро Кальдерона из «Стойкого принципа» и пушкинские строки «Пира во время чумы».
Первый акт второй части - кальдероновская сцена ревности, прекрасно разыгрываемая в первой части Аллой Казаковой и Павлом Кравецом. Во второй части спектакля действие происходит на несуществующем кладбище, а сцена последовательно разыгрывается похороненными на кладбище персонажами, имеющими различные характеры: актерами, занятыми в сьемках; парой, посещающей Большой театр; отвязными байкерами; парочкой, одетой в униформу, напоминающую эсэсовскую; местными кладбищенскими зомби; сталинским военным и его девушкой; и, наконец, советским милиционером с задерживаемой. Удивительно наблюдать, как один и тот же текст приобретает абсолютно разное звучание и наполняет пространство новыми смыслами.
Если в первом акте кальдероновские строки повторялись практически без изменений, то во втором акте, происходящем на другом несуществующем кладбище, наблюдалось развитие сюжета за счет накладывания друг на друга различных фрагментов текста, Б. Юхананов называет это «мутировавшими сценами». Несколько разных фрагментов из «Стойкого принципа» сменяли друг друга, нагнетая атмосферу неминуемой безысходной трагедии, злого рока. Все это происходило параллельно с дискотекой (мастер дискотеки - Федор Софронов), посвященной 30-50-м годам прошлого века, времени, когда большинство обитателей кладбища обрели свою постоянную прописку. «Жизнь - есть сон», - утверждал Кальдерон. Эта фраза приобретала несколько зловещее звучание из уст мертвецов. Как фатально звучат строки из «Стойкого принципа»:
- Я тебе не надоем
Описаньем бед всечасных.
Вот пучок цветов прекрасных,
А цветы - язык эмблем.
Жизнь мою в иероглифах
Излагает мой букет:
Утром расцвела гвоздика
И увянула в обед.
- Что же говорит улика
Языком твоих примет?
- Речь цветочных аллегорий
Подразумевает горе.
Гвоздика, подразумевающая горе, являлась в советской культурной традиции символом памяти и непременным атрибутом похорон. Семантика слова, восходящая к гвоздю, как бы напоминала о казни Христа и апеллировала к гвоздям, которыми забивают крышку гроба. Центром визуальной композиции второго акта второй части (кладбище №2) явился мемориал, напоминающий ритуальный зал в стиле сталинского ампира. Эта сцена напомнила мне оформление новой линии московского метрополитена, где особо ужасно в своей величественной торжественности смотрятся станции Петровский парк и ЦСКА. Только портрета Сталина там не повесили пока.
Чтобы понять феномен умирания, распада и диссоциации, Б.Юхананов и актеры, занятые в спектакле, играют и в смерть, и со смертью.
Игра со смертью - это третий акт, где происходит пир во время чумы. Сейчас, когда в воздухе витает вирус мракобесия, слова Пушкина, описывающие чуму Средневековья, становятся ближе и понятнее нам, живущим в эпоху альтернативных фактов. Жизнь - есть сон. Но будет он страшным или прекрасным зависит только от нас, живущих и видящих этот сон.
Фотографии zharevna, сделанные во время антрактов и поклонов.
Благодарю Михаила tushinetc и сообщество moscultura за возможность посетить спектакль в дни празднования четырёхлетия Электротеатра «Станиславский».
This entry was originally posted at https://zharevna.dreamwidth.org/1157541.html. Please comment there using OpenID.