Kirchheim, или Европа, какой она не должна была бы быть
Пишу в кафе, начинается легкий дождь. Писать для меня все еще карандаш и бумага, а не компьютер.
Рядом со мной молодой человек с нервным лицом читает за чашкой кофе статью „Auflösung von Begriff Schizophrenie("Исчезновение понятия шизофрения")“.
Я живу на южной окраине города, на границе двух одинаково непрестижных районов, разделенных железной дорогой.
Ночью хорошо слышно, как проходят длинные товарные поезда, они громче, чем пассажирские, с долгим глухим металлическим эхом.
До полей кукурузы, пшеницы, рапса, капусты - десять минут неспешной прогулки. Здесь заканчивается Kirchheim - самый большой городской раион Heidelberg'a, и самый бедный и неказистый. Туристов здесь не бывает.
Сначала Kirchheim меня ужасал. Недоумение? Удивление? Отторжение? Неприязнь? Все сразу.
Многолетние попытки Kirchheim не замечать сменились усилием его увидеть. Kirchheim начал притягивать, да так и не отпускает до сих пор.
Для меня Kirchheim это "неправильная" Европа.
Европа, какой она не должа была бы быть.
Откуда они у меня - картины "правильной" Европы?
Книги? Картины? Музыка? Голландские интерьеры в коллекции открыток из собрания Ермитажа? Оловянный солдатик? Крошка Цахес, Гулливер? Мушкетеры? Шерлок Холмс? Джен Эйр? Beatles? Бах? Вивальди? Почтовые марки с английской королевой? Hе знаю.
Что происходит, когда реальность воображения встречается с реальностью повседневности?
Невидимая многолетняя работа воображения в детстве и юности оказывается сильнее реальности.
Она все еще существует, эта невидимая Европа, которой никогда и нигде не было, кроме как у меня в голове. Но рядом с ней есть теперь другая, тоже очень моя, сугубо личная, Европа. О ней трудно рассказывать. Ввместо приключений мушкетеров здесь приключения бельевых прищепок на веревке за домом.
Когда вместо ожидаемой „Дамы с горностаем“ да Винчи навстречу выходит сначала толстый мопс, а потом маленькая, аккуратно завитая старушка в клетчатых шатанах и неопределенного цвета блузке - что делать? Что думать? Что чувствовать?
На моих первых фотографиях Heidelberg'а, сделанных в 1999 году одолженным фотоаппаратом, сняты фасады средневековых домов в центре, собор, барочный парк, рождественские витрины и реклама концертов Elton John'a.
Пятнадцать лет спустя в пасмурный день нет ничего интереснее,чем соседскaя улицa на окраине.
Что остается после долгого путешествия?
Дворцы? Музеи? Дороги? Магазины? Многодневые северные дожди? Запах кофе? Boкзалы?
Пожалуй, самое главное, что остается, - невозможность увидеть что бы то ни было как окончательную и безотносительную к себе самой реальность. Границы перестали быть резкими, они меняются и двигаются, как меняюсь и двигаюсь я сама.
Относительность и неокончательность увиденного.
Но остаются и бельевые прищепки - как пример полной абсурдности путешествий, когда ищешь совсем „другую жизнь".