Миниатюрки
Хранитель тут как-то проговорился, что оказывается... тс-с-с!... сюда можно всем писать!.. Вот я и решил вывесить тут три небольших текстика, опубликованных в моем журнале в 2004-2005 гг., когда про "Заповедник" не знал не только я, но и сам Хранитель. Во-первых, чтобы никто не думал, что Патрик умеет писать только длинное и многочастное: был же и я когда-то нормальным человеком. А во-вторых, хочу предложить дорогим коллегам поговорить о функциях сказочного текста, ну кроме всем известных развлекательной и просветительской. Поскольку сказка существует столько же времени, сколько существует человеческая культура, то и впитала она в себя много всего разного от мифа до постмодерна. Но при этом и авторская сказка сохраняет в себе многие архаичные и архетипичные черты. Иначе как бы мы с вами отличали сказочные тексты от несказочных? Вот мой друг и товарищ miiir, которого я всячески рекомендую почтеннейшей публике, сам живет, что твой Тот Самый Мюнхаузен, и тексты сказочные пишет направо и налево, причем все не просто так. Это может быть вызов на дуэль, оформленный в виде сказочнго текста, развод с супругой, усыновление, проклятье, воззвание и много чего другого. Ну, и понятно, что правильно написанной сказкой можно менять реальность, потому что до развлекательной и просветителькой самая первая функция всех сказок - магическая. Есть такие функциональные вещицы и у меня. "Любопытство Эжени", как многие, наверное, из вас поняли, писалось и как признание в любви, и как смертный приговор одновременно. Адресат, кажется, впервые в наших непростых отношениях прочувствовал всю силу моей страсти, согласился считать себя убитым, после чего мы, наконец, начали по-человечески общаться как все прочие мирные и, в общем-то, безразличные друг другу люди. Соответсвенно ниже предлаю вашему вниманию три текстика, которые "Эжени" предшествовали. Все они представляют собой любовные послания и заклятья одновременно.
I.
Шел по густому, по темному, по лесу. Узловатыми червями шевелились под пяткой корни, выворачивались из-под ступни. Кожа саднит на пальцах, тыльная сторона руки исцарапана вся: отстранялся от колючих ветвей, тянущихся к лицу. Слышал в детстве, что и сердцем можно вместо фонарика. Долго вскрывал грудную клетку перочинным ножичком. До крови изрезал пальцы с внутренней стороны об острые края ломанных костей, раздвигая ребра. Только свет тускловат оказался. Мотылькам, правда, хватило слететься. В слабом свечении поймал пальцы еще одной испуганной и заблудшей. Пошли месте, не зная куда, падая и всхлипывая - трудно с непривычки вдвоем, держась за руки, идти по лесу. И тут стал кто-то из ветвей закидывать удочки - исцарапал крючками руки, как о колючки. Пока лицо прикрывал, вонзилось несколько в стучащий комок между ребрами. Дерг!.. Погоди. Больно ведь! Неужто хочешь наживку сделать? Раз слегка светится, думаешь, сгодится поймать большое и светлое - утреннюю звезду ли, солнце ли, канувшее в заокраинные воды? Ей Богу, не клюнет!.. Подожди, Милая, не уходи только, отпущу руку крючок отцепить, леска ножичком никак не режется… Не уходи, радость моя!..
II.
Жил-был один кто-то некто. Он не мог не кормить крокодилов, не мог видеть, как они плачут. Наверное потому, что сам в душе был крокодилом. А еды у него для них не было. Поэтому ему приходилось отрывать от себя кусочки и кормить их ими. Это было очень больно, и он сам частенько плакал, но ему так радостно было видеть смеющихся крокодилов, что он считал эту свою боль пустяковой, если ему удавалось хорошенько накормить какого-нибудь крокодила. Тем более, что оторванные части потом отрастали, хоть и не скоро, и ветвились еще больше. Так этот один кто-то некто и сам немного подрастал. Правда, некоторые крокодилы из тех, что плакали, по непонятным ему причинам отказывались есть, или ели, но все равно продолжали плакать. От этого один кто-то некто расстраивался еще больше, начинал переживать, что он такой невкусный, во всем винил себя. Однажды у него появился свой любимый крокодил, который ел очень аккуратно, так что одному кто-то некто даже почти что не было больно его кормить. Этот крокодил так искренне радовался, что его кормит именно этот один кто-то некто, и это так, в свою очередь радовало, одного кто-то некто, что он стал расти быстрее и почти забросил кормить других крокодилов. Когда иногда вокруг него возникали маленькие крокодильчики и они плакали, глядя на одного кто-то некто, ему приходилось отворачиваться от них, потому что ему было больно видеть, как они плачут, а кормить он их достаточно все равно не мог, потому что почти все отдавал своему единственному крокодилу, который без него бы совсем ослаб, настолько он привык есть только из его рук. Но однажды прилетел большой крокодил и стал лить горючие слезы прямо на корни одного кто-то некто. Тому было очень тяжело видеть плачущего большого крокодила и его слезы больно жгли его слабое тельце. Он стал просить крокодила отползти немного в сторону, но крокодил только плакал еще горше, и его слезы все сильнее жгли обнаженные корешки одного кто-то некто. Тогда он стал просить крокодила хотя бы не лить слезы на его корни, но тот только коварно улыбался, не потому, что он был коварный, а просто некоторые крокодилы по-другому не умеют…
III.
Божество оказалось не из порядочных. Огнеликий постоянно требовал человеческих жертв. Людям являлся в каком-то дурном обличье, каждый раз новом, так что никто не успевал даже привыкнуть, не то что успеть разработать сколько-нибудь удобную систему символов и изображений - даже для богослужебных нужд, не говоря уж о производстве сувениров. Вещал вечно что-то невразумительное, так что все мудрецы и оракулы надолго погружались в молчание, не зная, в какой культурный контекст вписать те или иные божественные речения. И не то чтобы нес совсем уж околесицу, но, как ни трактуй, а вместо нравственных установлений в лучшем случае получался похабный анекдот, да и то, не всегда понятный. И главное, постоянно манкировал своими прямыми божественными обязанностями. Солнце всходило нерегулярно, засеянные хлеба не давали урожая, а трава зеленела не там, где росла. Мор и глад, вперемешку с разнообразными стихийными бедствиями, надо отдать должное, все же насылались довольно часто, и даже порой сверх меры, но опять же, поскольку вместо нравственных установлений их сопровождала всяческая похабщина с туманными аллюзиями, то должный эффект от этих, казалось, по всем канонам организованных деяний полностью пропадал.
И вот мною, уже долгие годы единоличным правителем, было принято решение сменить религию. У всех алтарей был зачитан текст отлучения, человеческие жертвы были прекращены, мудрецы отправились в отпуск, а оракулы залили уши воском. Наши действия, будем справедливы, на этот раз были поняты правильно, и небо, наконец, замолчало. Казалось бы, страна должна была, в кои-то веки, вступить в полосу благоденствия. Однако народ начал бунтовать. Не то что бы совсем без причины, ибо трава вообще перестала зеленеть, солнце стало всходить с другой стороны, а урожая нет и не будет, поскольку семена кончились. Мор и глад наступили теперь уже сами, по естественным причинам. Очевидно, все же придется прибегнуть к публичным казням…
I.
Шел по густому, по темному, по лесу. Узловатыми червями шевелились под пяткой корни, выворачивались из-под ступни. Кожа саднит на пальцах, тыльная сторона руки исцарапана вся: отстранялся от колючих ветвей, тянущихся к лицу. Слышал в детстве, что и сердцем можно вместо фонарика. Долго вскрывал грудную клетку перочинным ножичком. До крови изрезал пальцы с внутренней стороны об острые края ломанных костей, раздвигая ребра. Только свет тускловат оказался. Мотылькам, правда, хватило слететься. В слабом свечении поймал пальцы еще одной испуганной и заблудшей. Пошли месте, не зная куда, падая и всхлипывая - трудно с непривычки вдвоем, держась за руки, идти по лесу. И тут стал кто-то из ветвей закидывать удочки - исцарапал крючками руки, как о колючки. Пока лицо прикрывал, вонзилось несколько в стучащий комок между ребрами. Дерг!.. Погоди. Больно ведь! Неужто хочешь наживку сделать? Раз слегка светится, думаешь, сгодится поймать большое и светлое - утреннюю звезду ли, солнце ли, канувшее в заокраинные воды? Ей Богу, не клюнет!.. Подожди, Милая, не уходи только, отпущу руку крючок отцепить, леска ножичком никак не режется… Не уходи, радость моя!..
II.
Жил-был один кто-то некто. Он не мог не кормить крокодилов, не мог видеть, как они плачут. Наверное потому, что сам в душе был крокодилом. А еды у него для них не было. Поэтому ему приходилось отрывать от себя кусочки и кормить их ими. Это было очень больно, и он сам частенько плакал, но ему так радостно было видеть смеющихся крокодилов, что он считал эту свою боль пустяковой, если ему удавалось хорошенько накормить какого-нибудь крокодила. Тем более, что оторванные части потом отрастали, хоть и не скоро, и ветвились еще больше. Так этот один кто-то некто и сам немного подрастал. Правда, некоторые крокодилы из тех, что плакали, по непонятным ему причинам отказывались есть, или ели, но все равно продолжали плакать. От этого один кто-то некто расстраивался еще больше, начинал переживать, что он такой невкусный, во всем винил себя. Однажды у него появился свой любимый крокодил, который ел очень аккуратно, так что одному кто-то некто даже почти что не было больно его кормить. Этот крокодил так искренне радовался, что его кормит именно этот один кто-то некто, и это так, в свою очередь радовало, одного кто-то некто, что он стал расти быстрее и почти забросил кормить других крокодилов. Когда иногда вокруг него возникали маленькие крокодильчики и они плакали, глядя на одного кто-то некто, ему приходилось отворачиваться от них, потому что ему было больно видеть, как они плачут, а кормить он их достаточно все равно не мог, потому что почти все отдавал своему единственному крокодилу, который без него бы совсем ослаб, настолько он привык есть только из его рук. Но однажды прилетел большой крокодил и стал лить горючие слезы прямо на корни одного кто-то некто. Тому было очень тяжело видеть плачущего большого крокодила и его слезы больно жгли его слабое тельце. Он стал просить крокодила отползти немного в сторону, но крокодил только плакал еще горше, и его слезы все сильнее жгли обнаженные корешки одного кто-то некто. Тогда он стал просить крокодила хотя бы не лить слезы на его корни, но тот только коварно улыбался, не потому, что он был коварный, а просто некоторые крокодилы по-другому не умеют…
III.
Божество оказалось не из порядочных. Огнеликий постоянно требовал человеческих жертв. Людям являлся в каком-то дурном обличье, каждый раз новом, так что никто не успевал даже привыкнуть, не то что успеть разработать сколько-нибудь удобную систему символов и изображений - даже для богослужебных нужд, не говоря уж о производстве сувениров. Вещал вечно что-то невразумительное, так что все мудрецы и оракулы надолго погружались в молчание, не зная, в какой культурный контекст вписать те или иные божественные речения. И не то чтобы нес совсем уж околесицу, но, как ни трактуй, а вместо нравственных установлений в лучшем случае получался похабный анекдот, да и то, не всегда понятный. И главное, постоянно манкировал своими прямыми божественными обязанностями. Солнце всходило нерегулярно, засеянные хлеба не давали урожая, а трава зеленела не там, где росла. Мор и глад, вперемешку с разнообразными стихийными бедствиями, надо отдать должное, все же насылались довольно часто, и даже порой сверх меры, но опять же, поскольку вместо нравственных установлений их сопровождала всяческая похабщина с туманными аллюзиями, то должный эффект от этих, казалось, по всем канонам организованных деяний полностью пропадал.
И вот мною, уже долгие годы единоличным правителем, было принято решение сменить религию. У всех алтарей был зачитан текст отлучения, человеческие жертвы были прекращены, мудрецы отправились в отпуск, а оракулы залили уши воском. Наши действия, будем справедливы, на этот раз были поняты правильно, и небо, наконец, замолчало. Казалось бы, страна должна была, в кои-то веки, вступить в полосу благоденствия. Однако народ начал бунтовать. Не то что бы совсем без причины, ибо трава вообще перестала зеленеть, солнце стало всходить с другой стороны, а урожая нет и не будет, поскольку семена кончились. Мор и глад наступили теперь уже сами, по естественным причинам. Очевидно, все же придется прибегнуть к публичным казням…