Пятьдесят оттенков бирюзы
В этом некий особый смак - записывать числительное буквами, но не цифрами. Вырвиглазная хайповость названия не передаёт точных цифр - иногда кажется, что здесь собрались вообще все мировые оттенки бирюзы из доступных человеческому глазу, и поют реками, и расцветают предрассветной дымкой, и затеняются полуденным жарким равнинным маревом - в горах бирюза разбавлена воздухом, но на плоскостях ущелий она пронзительна, темна и тяжела как малахитовые копи. Зыбкое небо переливается бирюзовой жемчужностью, когда солнце взбирается в зенит.
Засыпая, я вижу из окна Кассиопею. Прямо с дивана и вижу. Если выйти на балкон и вглядеться в её чётко очерченный рисунок дубль вэ, запрокинуть голову, расфокусировать взгляд - то Кассиопея заполняется межзвёздным газом, объёмностью, глубиной - и становится виден Млечный Путь.
Из окна виден Млечный Путь. Это нужно выписать отдельно, дабы осознание начало постепенно проникать. А на рассвете небо розовеет - нынче рассветы уже поздние, и в пять утра воздух над склонами цвета черничного йогурта, разбавляется клубникой и сливками медленно и со вкусом.
Самого восстающего из горной колыбели светила не видно за лиственными пушистыми холмами, но далеко видны его протяжённые золотистые параллельные земле тени. Воздух становится розовым с золотой же искрой, дальние холмы сияют светом и яркостью, утро наступает как-то вдруг, нахраписто, сумерки исчезают с последним взмахом крыла летучей мыши и заменяются ласточкиным пением.
Тут на внешних рамах домов ласточки лепят свои гнёзда, кое-где их можно встретить и на центральных улицах будущих федеральных трасс. Неистребимой нежностью накрывает - воздух как топлёное молоко, река гудит бирюзовая и могучая, ласточка скрывается в гнезде. Скоро эту дорогу расширят для межрегионального сообщения, а пока нужно ловить зачарованный момент послеобеденной тишины.
Где-то поёт мулла, кассирша на автовокзале вяжет с нечеловеческой стремительностью и проворством, слушая духоподъёмные нашиды. Я ведь про это уже записывала, но во мне отпечатываются эти картины: сварной из железных листов мост через реку на главной улице, с него - прямой вид на немаленький такой водопад.
Там же сосны мачтами стать кораблей, однажды надеются, лошади фырчат и роют каменистый грунт, пыль перламутровыми облачками поднимается к холмам и обращается мятно-бирюзовой дымкой.
Здесь можно покупать продукты в долг в местном магазине. Люди ближе друг к другу и человечнее на смутно понятном мне уровне - у нас не пойдёшь в гипермаркет под честное слово. Все друг друга знают, здороваются и ожидают того же от пришельцев.
Разговоры местных кумушек с водителями маршруток можно слушать безконечно долго - часть слов местные языки заимствуют из русского, и пересыпанные иными эмоциональными конструкциями, вместе они порождают истовое лингвистическое пиршество, даром что смысл ускользает сквозь высокие гортанные звуки и весёлый искренний смех. Даже лучше музыки.
Естественно, наездившись на маршрутках вдоль и поперёк, мы всласть и вдосталь обогатили своё знание шансонных трэндов. Встречаются и дивные откровения: так, в одной долгой равнинной поездке я с пары первых нот безошибочно угадала позднюю Пугачёву, которую слышала ещё лет -цать назад в средней ещё школе!
А потом мы ехали короткий перегон между станицами, и велика была бездна моего эстетического страдания: водитель слушал собственноручно любовно собранную компиляцию лучшего из Кадышевой, и под эту музыку я готова была ехать хоть до Москвы (1900 км, если верить указателям), хоть до самого Владивостока и оттуда в кругосветку.
Пикантности данному переживанию добавляет такожде и то, что водитель - невиданно! - сделал музыку камерно-тихой в гудящем улье маршрутки, громкостью исключительно для себя. Я напрягала слуховые мышцы и млела в переполненной гремящей газели. Мы ехали 15 минут.
Помимо гремящих газелей встречаются бодрые и весьма просторные японские миниавтобусы, основательно хлебнувшие жизни буханочки и отрада души моей, свет в конце горных тоннелей, рахат-лукум моего сада с водопадами, самый удобный маршрутный транспорт, когда-либо существовавший в подлунном мире, - пазик.
Пять сидений в хвостовом ряду, боковые сиденья развёрнуты вовнутрь, фантастическая мягкость, упругость, уютность, занавесочки в кружевах развеваются на скоростном ветру, а простенки между гигантскими панорамными окнами едва видны - полное ощущение, что едешь внутри волшебного аквариума.
Широчайший, мягчайший и несоизмеримо более плавный, нежели измученные вёдра с болтами, по недоразумению посель выпускаемые в рейс. Автобус мечты, которую мы потеряли.
Если выйти ночью на горную дорогу, то в звёздах можно утонуть. Холмы после полудня меняют десятки сотен оттенков розового, особенно сосновые. Чем больше гляжу вдаль, тем разнообразнее делается видимая палитра.
Ещё, если выйти на балкон и глядеть чуть поверх холмов, можно видеть орлов. Давеча насчитала особей восемь за раз. Когда мы забирались в горы, их можно было разглядеть вблизи - огромных величественных птиц со способностями воздухосгибателей, восходящих в воздушных потоках под немыслимыми углами. Но даже и издалека, сам факт: ты выходишь на балкон и видишь орлов над горами.
Зачарованность этого места с треском разламывает все въевшиеся городские стереотипы о важном в жизни.
Орлы, Кассиопея и бирюзовый воздух с розовым дыханием, пить горную воду прямо из-под крана и решительно не понимать, what awaits ya and how it's supposed to be processed back in the flat and flaming red instead of gentle turquoise and eagleless at that not to mention quite starless, whichever constellations might be visible looking sore and feverish, clouds artificial and here I feel dangerously having gotten way too used to the sweet freshness of the eagle air.
Засыпая, я вижу из окна Кассиопею. Прямо с дивана и вижу. Если выйти на балкон и вглядеться в её чётко очерченный рисунок дубль вэ, запрокинуть голову, расфокусировать взгляд - то Кассиопея заполняется межзвёздным газом, объёмностью, глубиной - и становится виден Млечный Путь.
Из окна виден Млечный Путь. Это нужно выписать отдельно, дабы осознание начало постепенно проникать. А на рассвете небо розовеет - нынче рассветы уже поздние, и в пять утра воздух над склонами цвета черничного йогурта, разбавляется клубникой и сливками медленно и со вкусом.
Самого восстающего из горной колыбели светила не видно за лиственными пушистыми холмами, но далеко видны его протяжённые золотистые параллельные земле тени. Воздух становится розовым с золотой же искрой, дальние холмы сияют светом и яркостью, утро наступает как-то вдруг, нахраписто, сумерки исчезают с последним взмахом крыла летучей мыши и заменяются ласточкиным пением.
Тут на внешних рамах домов ласточки лепят свои гнёзда, кое-где их можно встретить и на центральных улицах будущих федеральных трасс. Неистребимой нежностью накрывает - воздух как топлёное молоко, река гудит бирюзовая и могучая, ласточка скрывается в гнезде. Скоро эту дорогу расширят для межрегионального сообщения, а пока нужно ловить зачарованный момент послеобеденной тишины.
Где-то поёт мулла, кассирша на автовокзале вяжет с нечеловеческой стремительностью и проворством, слушая духоподъёмные нашиды. Я ведь про это уже записывала, но во мне отпечатываются эти картины: сварной из железных листов мост через реку на главной улице, с него - прямой вид на немаленький такой водопад.
Там же сосны мачтами стать кораблей, однажды надеются, лошади фырчат и роют каменистый грунт, пыль перламутровыми облачками поднимается к холмам и обращается мятно-бирюзовой дымкой.
Здесь можно покупать продукты в долг в местном магазине. Люди ближе друг к другу и человечнее на смутно понятном мне уровне - у нас не пойдёшь в гипермаркет под честное слово. Все друг друга знают, здороваются и ожидают того же от пришельцев.
Разговоры местных кумушек с водителями маршруток можно слушать безконечно долго - часть слов местные языки заимствуют из русского, и пересыпанные иными эмоциональными конструкциями, вместе они порождают истовое лингвистическое пиршество, даром что смысл ускользает сквозь высокие гортанные звуки и весёлый искренний смех. Даже лучше музыки.
Естественно, наездившись на маршрутках вдоль и поперёк, мы всласть и вдосталь обогатили своё знание шансонных трэндов. Встречаются и дивные откровения: так, в одной долгой равнинной поездке я с пары первых нот безошибочно угадала позднюю Пугачёву, которую слышала ещё лет -цать назад в средней ещё школе!
А потом мы ехали короткий перегон между станицами, и велика была бездна моего эстетического страдания: водитель слушал собственноручно любовно собранную компиляцию лучшего из Кадышевой, и под эту музыку я готова была ехать хоть до Москвы (1900 км, если верить указателям), хоть до самого Владивостока и оттуда в кругосветку.
Пикантности данному переживанию добавляет такожде и то, что водитель - невиданно! - сделал музыку камерно-тихой в гудящем улье маршрутки, громкостью исключительно для себя. Я напрягала слуховые мышцы и млела в переполненной гремящей газели. Мы ехали 15 минут.
Помимо гремящих газелей встречаются бодрые и весьма просторные японские миниавтобусы, основательно хлебнувшие жизни буханочки и отрада души моей, свет в конце горных тоннелей, рахат-лукум моего сада с водопадами, самый удобный маршрутный транспорт, когда-либо существовавший в подлунном мире, - пазик.
Пять сидений в хвостовом ряду, боковые сиденья развёрнуты вовнутрь, фантастическая мягкость, упругость, уютность, занавесочки в кружевах развеваются на скоростном ветру, а простенки между гигантскими панорамными окнами едва видны - полное ощущение, что едешь внутри волшебного аквариума.
Широчайший, мягчайший и несоизмеримо более плавный, нежели измученные вёдра с болтами, по недоразумению посель выпускаемые в рейс. Автобус мечты, которую мы потеряли.
Если выйти ночью на горную дорогу, то в звёздах можно утонуть. Холмы после полудня меняют десятки сотен оттенков розового, особенно сосновые. Чем больше гляжу вдаль, тем разнообразнее делается видимая палитра.
Ещё, если выйти на балкон и глядеть чуть поверх холмов, можно видеть орлов. Давеча насчитала особей восемь за раз. Когда мы забирались в горы, их можно было разглядеть вблизи - огромных величественных птиц со способностями воздухосгибателей, восходящих в воздушных потоках под немыслимыми углами. Но даже и издалека, сам факт: ты выходишь на балкон и видишь орлов над горами.
Зачарованность этого места с треском разламывает все въевшиеся городские стереотипы о важном в жизни.
Орлы, Кассиопея и бирюзовый воздух с розовым дыханием, пить горную воду прямо из-под крана и решительно не понимать, what awaits ya and how it's supposed to be processed back in the flat and flaming red instead of gentle turquoise and eagleless at that not to mention quite starless, whichever constellations might be visible looking sore and feverish, clouds artificial and here I feel dangerously having gotten way too used to the sweet freshness of the eagle air.