Очевидные неочевидности
Медитативно падающий снег мотивирует записывать. Клавиатура слишком много используется для написания (псевдо)искусствоведческих статей и вообще предоставления какого-то даже, получается, экспертного комментария по вопросам стилистики, цвета, света и композиции. Особенно ценно в этом, конечно, наличие очень доброжелательной полемической среды и слушателей, которым оно прям действительно нужно. Заходишь так поговорить о чём-то простом и до смешного самоочевидном, и с удивлением ловишь восхищённые взгляды тех, для кого разговор о скетчах и дисциплинах спонтанным перебором ассоциативных рядов вылился в технологическое обоснование этапов цветосветовой реконструкции, скажем, в архитектурной среде.
Происходит всё это, как кажется, совершенно спонтанно, ведь графика Лисицкого - это то, на чём 15-летних учат внимать основам организации листа, но и через сто лет для многих это является вполне себе громовержным откровением. Так начинаешь вдруг видеть свою возможность говорить людям о тех очевидных вещах, которые не являются очевидными для них, а для тебя - только в радость переключаться между французским и немецким символизмами и метафизической их наполненностью (которая особенно важна, безусловно, своими техническими методами выразительности в первую очередь, а уж психическое заполнение предоставить - тут экспертов всегда вдосталь найдётся).
И это достаточно здорово - видеть на сырой заготовке (чего бы то ни было) пути к улучшению. Причём зачастую их столько много, что выскажешь автору два или три магистральных пути, но потом не удержишься и обязательно продолжишь "а вот если бы" - неизменно упирается в цвет и линию. Понимание теплоты тонов и стилистической закономерности в явном фантастическом (хоть каким-то законам всё это выдуманное, да подчиняется, и ещё как! Логика сюрреалистического, прекрасная в своей стройности). Ни один цвет не потерян, ни одна возможность не остаётся неисследованной.
Такое впечатление, что из пятилетнего курса истории искусств вынесла только самое (на тот момент) шокировавшее и восхищавшее: шумерские битхилани и когтящие львиноголовые орлы, индийские шикхары, хитрые слоистые колонны Клода Леду, автопортрет Густава Курбэ и символистов, да. Двадцатый век нам практически не читали, если уж совсем на чистоту, каждый изучал подручными средствами (или как Джаспер наш Джонс, валялся перемазанным тушью лицом по бумажным свиткам истории). Уже позже к этому добавились весёлые цветные реконструкции греческой архаичной скульптуры (ибо культура должна в себе содержать хотя бы в каком-то периоде то, что суть cheerful & gleeful - иначе зачем всё это?), дивной душевности минойская керамика и архитектурный вызов Гэри-Либескинда (как та заноза, которая напоминанием о своём присутствии мотивирует изучать всё окружающее с утроенным усилием).
Происходит всё это, как кажется, совершенно спонтанно, ведь графика Лисицкого - это то, на чём 15-летних учат внимать основам организации листа, но и через сто лет для многих это является вполне себе громовержным откровением. Так начинаешь вдруг видеть свою возможность говорить людям о тех очевидных вещах, которые не являются очевидными для них, а для тебя - только в радость переключаться между французским и немецким символизмами и метафизической их наполненностью (которая особенно важна, безусловно, своими техническими методами выразительности в первую очередь, а уж психическое заполнение предоставить - тут экспертов всегда вдосталь найдётся).
И это достаточно здорово - видеть на сырой заготовке (чего бы то ни было) пути к улучшению. Причём зачастую их столько много, что выскажешь автору два или три магистральных пути, но потом не удержишься и обязательно продолжишь "а вот если бы" - неизменно упирается в цвет и линию. Понимание теплоты тонов и стилистической закономерности в явном фантастическом (хоть каким-то законам всё это выдуманное, да подчиняется, и ещё как! Логика сюрреалистического, прекрасная в своей стройности). Ни один цвет не потерян, ни одна возможность не остаётся неисследованной.
Такое впечатление, что из пятилетнего курса истории искусств вынесла только самое (на тот момент) шокировавшее и восхищавшее: шумерские битхилани и когтящие львиноголовые орлы, индийские шикхары, хитрые слоистые колонны Клода Леду, автопортрет Густава Курбэ и символистов, да. Двадцатый век нам практически не читали, если уж совсем на чистоту, каждый изучал подручными средствами (или как Джаспер наш Джонс, валялся перемазанным тушью лицом по бумажным свиткам истории). Уже позже к этому добавились весёлые цветные реконструкции греческой архаичной скульптуры (ибо культура должна в себе содержать хотя бы в каком-то периоде то, что суть cheerful & gleeful - иначе зачем всё это?), дивной душевности минойская керамика и архитектурный вызов Гэри-Либескинда (как та заноза, которая напоминанием о своём присутствии мотивирует изучать всё окружающее с утроенным усилием).