Я видел сон, не всё в нем было сном
Великий рассказчик, Роберт Олтмен отдавал отчет в трезвой, здоровой самоценности рассказа и опасностям метафизики его не подвергал (за вычетом, может, странного фаулзовского куска в «Долгом прощании»). Под умозрительное моделирование он отводил фильмы целиком: «Три женщины» или вот еще “Images”, в Рунете прижившийся под скучным переводом «Видения».
Для нас всё начинается с точки - той, «от которой несет холодом», как замечено в сопроводительном эссе к «Двойнику». Из лондонского смога, равносильного петербургской хмари, постепенно вылезают линии, складывается недужная фигура - «совсем другое, и не только другое, а именно то самое, чему конца нет». Для Кэтрин, детской писательницы, начало кладет звук, а точнее, нойзовый концерт, своего рода будничное переложение (предвестие) пластинки “Metal Machine Music”, где умышленно поврежденная дорожка - теньканье «музыки ветра» - заедает и продолжается до предела. Это нужно, чтобы неподвижное могло мерцать.
Кэтрин обладает, прежде всего, «непосредственным слухом», она, «яснослышащая», даже собственные книги обязана проговаривать. Словно кошка, впитывающая вибрацию дремлющего вулкана, она улавливает шепот недалекого будущего и сторонится собак. Женщины в метафизических опытах Олтмена всегда, кстати, предстают в индуистском варианте - как пластичная основа, как вся небытийная эластика, что не есть упорядочивающий мужской луч. Как перкуссия.
В колебательной системе фильма Кэтрин отвечает за тембры, за отзыв; мужчины же вокруг нее будто скалывают со звуков естественные гармонические обертона, провоцируют атонализм. Олтмен это нарушение переключает в зримые images, лишний раз доказывая, что является мощнейшим синестетиком вроде Римского-Корсакова или Кандинского, который у Вагнера распознавал «глубокое тремоло деревьев» и «хоралы колоколен». И образы вынуждены подчиняться как второстепенным (плести аллитерации, рифмы), так и основным законам звуковой поэзии - например, умолкать.
Враждебность женских галлюцинаций - в их мужской материальности. Они навязаны сознательной, объектной стороной мира, и бороться с ними надлежит кулаками и кухонной утварью (см.«Премьера» Кассаветеса). Фотограф-любитель Хью получает информацию о предметах из реки частиц, которая те огибает. Тогда как у Кэтрин текут сами контуры, Кэтрин окружают лишь пульсирующие поля, в случае реализации - на глаз, на слух - представляющие угрозу.
Диагноз в фильме звучит только раз: похотливый сосед вскользь обзывает ее «шизофреничкой». Да и употребленное мною слово «галлюцинации», пожалуй, огульно. Состояние Кэтрин - третье, «глубокий сон» в ведической традиции, дрёма ее «тела причин». Ее «видения» находятся в тревожном статусе желаний. Проступая, как влага, они уже принимают вид: умершего любовника героини, действительной беременности актрисы - или же краткосрочных пророчеств в приграничной зоне. Впрочем, все хироманты и экстрасенсы уверяют, что предсказания беды - самые легкие и надежные предсказания. Самые шумные.
И уход в этот паморочный третий модус, где только волна и поле, где дети рисуют музыку (Кэтрин, будучи поклонницей единорогов, говорит, что ей 13 лет с четвертью, и знакомится со своим юным обличьем), уход этот сказался даже на виньетках. Всех актеров зовут так же, как персонажей (но чужих), а в титрах их имена разделены временным was (меня тронуло даже больше, чем кавычки в списках при старом Голливуде). Наверное, все немногие, зато отважные рейды Олтмена-метафизика сводятся в конечном счете к этому выводу: слабо держит личность свою внутренность, каплет из нее, сыплется.
Пройдя когда-то одной копией и собрав уничижительную прессу, картина числилась без вести пропавшей; пока не выпустили DVD, многие верили, что оригинал пленки сожжен. Сам Олтмен дорожил ею больше всех. На сдвоенных сеансах «Видения» пускали вместе с «А теперь не смотри». А мой показ сопровождался воем ветра в перекрытиях, журчанием воды по батареям и отдаленными раскатами осенних магнитных бурь.
Для нас всё начинается с точки - той, «от которой несет холодом», как замечено в сопроводительном эссе к «Двойнику». Из лондонского смога, равносильного петербургской хмари, постепенно вылезают линии, складывается недужная фигура - «совсем другое, и не только другое, а именно то самое, чему конца нет». Для Кэтрин, детской писательницы, начало кладет звук, а точнее, нойзовый концерт, своего рода будничное переложение (предвестие) пластинки “Metal Machine Music”, где умышленно поврежденная дорожка - теньканье «музыки ветра» - заедает и продолжается до предела. Это нужно, чтобы неподвижное могло мерцать.
Кэтрин обладает, прежде всего, «непосредственным слухом», она, «яснослышащая», даже собственные книги обязана проговаривать. Словно кошка, впитывающая вибрацию дремлющего вулкана, она улавливает шепот недалекого будущего и сторонится собак. Женщины в метафизических опытах Олтмена всегда, кстати, предстают в индуистском варианте - как пластичная основа, как вся небытийная эластика, что не есть упорядочивающий мужской луч. Как перкуссия.
В колебательной системе фильма Кэтрин отвечает за тембры, за отзыв; мужчины же вокруг нее будто скалывают со звуков естественные гармонические обертона, провоцируют атонализм. Олтмен это нарушение переключает в зримые images, лишний раз доказывая, что является мощнейшим синестетиком вроде Римского-Корсакова или Кандинского, который у Вагнера распознавал «глубокое тремоло деревьев» и «хоралы колоколен». И образы вынуждены подчиняться как второстепенным (плести аллитерации, рифмы), так и основным законам звуковой поэзии - например, умолкать.
Враждебность женских галлюцинаций - в их мужской материальности. Они навязаны сознательной, объектной стороной мира, и бороться с ними надлежит кулаками и кухонной утварью (см.«Премьера» Кассаветеса). Фотограф-любитель Хью получает информацию о предметах из реки частиц, которая те огибает. Тогда как у Кэтрин текут сами контуры, Кэтрин окружают лишь пульсирующие поля, в случае реализации - на глаз, на слух - представляющие угрозу.
Диагноз в фильме звучит только раз: похотливый сосед вскользь обзывает ее «шизофреничкой». Да и употребленное мною слово «галлюцинации», пожалуй, огульно. Состояние Кэтрин - третье, «глубокий сон» в ведической традиции, дрёма ее «тела причин». Ее «видения» находятся в тревожном статусе желаний. Проступая, как влага, они уже принимают вид: умершего любовника героини, действительной беременности актрисы - или же краткосрочных пророчеств в приграничной зоне. Впрочем, все хироманты и экстрасенсы уверяют, что предсказания беды - самые легкие и надежные предсказания. Самые шумные.
И уход в этот паморочный третий модус, где только волна и поле, где дети рисуют музыку (Кэтрин, будучи поклонницей единорогов, говорит, что ей 13 лет с четвертью, и знакомится со своим юным обличьем), уход этот сказался даже на виньетках. Всех актеров зовут так же, как персонажей (но чужих), а в титрах их имена разделены временным was (меня тронуло даже больше, чем кавычки в списках при старом Голливуде). Наверное, все немногие, зато отважные рейды Олтмена-метафизика сводятся в конечном счете к этому выводу: слабо держит личность свою внутренность, каплет из нее, сыплется.
Пройдя когда-то одной копией и собрав уничижительную прессу, картина числилась без вести пропавшей; пока не выпустили DVD, многие верили, что оригинал пленки сожжен. Сам Олтмен дорожил ею больше всех. На сдвоенных сеансах «Видения» пускали вместе с «А теперь не смотри». А мой показ сопровождался воем ветра в перекрытиях, журчанием воды по батареям и отдаленными раскатами осенних магнитных бурь.