Грузенберг о деле Мясоедова. Окончание.
Начало
III.
Через два дня пришел еще один. Его звали Фрейберг. Вряд ли когда его забуду. Высокий, статный красавец, лет 30-35, с печальными глазами, с голосом, идущим от сердца к сердцу.
Через час беседы я понял, точнее ощутил, что это один из тех клиентов, встречи с которыми так страшится уголовный защитник. Они быстро сносят тонкую, но крепкую стенку, что отделяет клиента от друга, и без которой так легко, так незаметно можно переместиться из юридического советчика в укрывателя преступления.
Существует много книг об адвокатской этике; они посвящены нетрудным, в сущности, вопросам, разрешение которых по плечу мало-мальски порядочному человеку. Но они бессильны, научить - как вести беседу с глазу на глаз с тем, кому закон дал тебя в помощь, как устоять перед его тоскующей мольбой о совете, о содействии. Никто не услышит, никто никогда не узнает: облегчи же его страдание, подскажи... От этой опутывающей тебя, словно паутина, жалости не книгою отгородиться, не ею спастись.
С годами, у каждого защитника вырабатывается - под перекрестным огнем жалости и долга - своя манера спасаться: тут все субъективно, своеобразно. Один из них, переживания которого мне близко известны, завораживал себя в часы беседы наедине с у г о л о в н ы м и клиентами, таким видением: по обе стороны становились личные его недруги - и как только он чувствовал, что при ответе на вопрос подзащитного, ему хочется понизить голос или оглянуться на недругов, - он осекался и хладел. Но эта борьба с засильем чужого горя, борьба с самим собою за право на самоуважение пожирает столько душевных сил, что нередко после получасовой беседы с клиентом наедине, уголовный защитник чувствует себя более утомленным, нежели от многодневной борьбы на суде.
Фрейберг рассказал, что он живет в Либаве, где, совместно с братьями, владеет лет десять эмиграционной конторою, преобразованною впоследствии в «Общество северо-западного пароходства». Председателем этого Общества, для сношений с министерствами и административными лицами, они избрали еще в 1911 г. отставного полковника Мясоедова, которого знали по Вержболову. Около Рождества одному из директоров Общества - Роберту Фальку воспрещено было жительство в Прибалтийском крае. Хлопоты на месте об отмене этого постановления оказались безуспешными. Тогда было решено вызвать Мясоедова, который, по их сведениям, был в хороших личных отношениях с Помощником командующего войсками округа, генерал-губернатором Курловым. На днях он несколько раз телеграфировал Мясоедову, вызывая его для встречи в разные города, но ответа не последовало. Тем временем либавский жандармский ротмистр, вполне доверяя его лояльности, сообщил ему, что получил телеграфное распоряжение с фронта о производстве у него обыска и об аресте. Тогда он отправился в Вильну, куда раньше вызывал Мясоедова. Здесь он узнал, что Мясоедов арестован по обвинению в шпионаже. Он немедленно выехал в Петроград, чтобы проконсультировать меня: что ему делать? Ехать ли домой, в Либаву, или скрыться? Последнее было бы для него очень тягостно, так как он ни в чем неповинен.
Я ответил, что о таких вопросах совещаются не с адвокатом, а со своею подушкою; разрешают же их собственным разумом, совестью и риском.
- Вы отвечаете мне, как юрист, а я спрашиваю вас,
как человека.
- Я могу отвечать вам только как юрист.
- Хорошо… Но как бы вы поступили на моем месте?
- И на это нелегко ответить. Одно дело - предполагаемая опасность, другое - реальная. Насколько я знаю: себя, не сбежал бы; искал бы суда, чтобы перегрызть горло своим обвинителям; а там - черт с ними! - кто кого...
Фрейберг быстро встал и, пожимая мне руку, радостно сказал:
- Теперь я знаю - как мне быть: еду домой!
- Ну вот - быстро порешили. Обдумайте! Знаете ведь: чужую беду руками разведу, к своей - ума не приложу.
Но Фрейберг ничего уже не слушал - и, отступая к дверям, настойчиво повторял лишь одно:
- Надо ехать домой! Могу ли я рассчитывать на вашу защиту?
- Могут и не допустить защиты. А вдруг предадут вас полевому суду.
- Это я понимаю... Я на тот случай, если зашита будет допущена: приедете ли защищать?
- Безусловно, - как бы я ни был занят. Но еще раз: не примеряйте чужой души на свою. Посоветуйтесь хорошенько со своей полушкою.
В дверях он обернулся, глянул на меня с доброй улыбкою, - высокий, плечистый, красавец.
Недели через две приехал ко мне кто-то из его родственников. Рассказал, что на другой день после посещения меня Фейерберг выехал в Либаву, явился к жандармскому ротмистру. Тот его арестовал и препроводил в распоряжение военных властей в Варшаву. Вслед за ним поехали жена и либавский помощник присяжного поверенного Лившиц.
Казалось, все шло законно и правильно. - Препроводили в Варшаву, где будет судиться полковник Мясоедов, - но этого требует основной процессуальный закон, в силу которого все участники преступления судятся в одном суде и именно в том, которому подсуден главный обвиняемый.
Через два-три дня прочел с изумлением в газетах, что 18 марта состоялся суд над Мясоедовым. Судили его одного, притом, п о л е в ы м судом - спустя месяц! После суда в ту же ночь повесили. Эта спешка возбудила вполне, серьезные сомнения.
В Варшаву свезены соучастники Мясоедова. Обвинительный материал против них - это обвинительный материал и против, Мясоедова - и наоборот. Предстоявший общий процесс должен был и мог обнаружить главнейшие, нити шпионской организации и вдруг, с непостижимой торопливостью, истребляют виновного - составителя преступной организации.
Выходило так, что не соподсудимые страшатся встречи на суде со своим руководителем: страшится обвинение.
Дальше - больше.
От явившегося ко мне, спустя приблизительно месяц, родственника Фрейберга, узнаю про новый, непостижимый факт. Для свидания с братом прибыл в Варшаву Давид Фрейберг. Свидание было дано. Через несколько дней помощник присяжного поверенного Лившиц зашел в тюрьму, чтобы сделать, как много раз до того, передачу тюремной администрации денег на улучшение пищи заключенному Борису Фрейбергу. Он передал не 50, как обычно, а 75 руб. Не успел он отойти, вместе с поджидавшим его на улице Давидом Фрейбергом, и сотню шагов, как услышал за собою топот и крики: стой!.. Это были чины тюремной администрации и еще какие-то.
Арестовали обоих и сделали обвиняемыми. Давиду Фрейбергу предъявили обвинение в принадлежности к шпионской организации, а Лившицу - в приготовлении побега членов преступной организации.
Всех их вместе с Борисом Фрейбергом, О. Г. Фрейнатом и еще с какими-то - судили летом 1915 года. Фрейната и помощн. присяжн. повер. Лившица - оправдали; Давида Фрейберга приговорили к нескольким годам каторги, а Бориса Фрейберга (того самого, который добровольно явился) - к повешению. Судили, их без защитников: з а щ и т ы н е д о п у с т и л и.
Приговор был обращен к исполнению - и, тем неменее, Верховный Главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич, назначил новый суд (Двинский) над оправданными Фрейнатом, Лившицем и приговоренным к каторге Давидом Фрейбергом.
В приказе об этом был включен беспримерный в истории суда пункт о н е д о п у щ е н и и з а щ и т ы. Волею великого князя для подсудимых был отменен закон, незадолго до того подтвержденный к исполнению Главным Военным Прокурором А.С. Макаренко, по делу моего подзащитного - мельника Чеховского.
Про это дело - после, когда будет речь об А.С. "Макаренко, отзывчивом человеке и стойком хранителе закона даже в беззаконное время войны.
Я кинулся к нему.
Он в ответ на мою просьбу:
- Я бессилен помочь... Театр военных действий вне моей компетенции. Там воля Верховного Главнокомандующего - закон. Военные дела наши, к несчастью, идут плохо… Нужно оправдаться. Ищут виновных - и, конечно, в первую голову валят на инородцев: благо это легче всего. Впрочем, на одних ли инородцев? - Я получил копию вопросного листа по делу Мясоедова. Возмутительно, хотя человечек он отвратительный. Признали его виновным по первому вопросу - в шпионаже до войны. Но в вопросе об этом не помещено н и о д н о г о ф а к т и ч е с к о г о п р и з н а к а, который, хотя бы отдалённо, свидетельствовал о том доказательственном материале, над которым работа мысль судей. Взяли да списали текст закона о шпионаже: вот и весь вопрос. Так можно всякого обвинить в чем угодно... Потом следует вопрос о виновности Мясоедова в шпионаже во время войны. Разбили этот вопрос на три части. В первой - признали, что Мясоедов, с целью собирания сведений для германцев, добыл адреса и выехал на позицию. Еще бы не признать, если он это сделал, исполняя распоряжение своего начальства! Но, когда по второй и третьей частях вопроса перешли к обсуждению обвинения в передаче этих сведений германцам, ничего не вышло. Пришлось ответить дважды: нет! Вот что получилось из обвинения в шпионаже... Зато признали его виновным в мародерстве... в отношении немцев: у него - видите ли - нашли несколько статуэток и гравюр...
После этой беседы мне стало ясно, - как могли осудить без всяких данных Бориса Фрейберга и назначить с грубым нарушением процессуальных законов двойной суд над его братом. Осужден «заведомо лихой человек» - значит, должны быть осуждены и те, кто были с ним в близости по должности директоров пароходного общества.
Надо ли добавлять, что домогательство верховного главнокомандующего завершилось успехом: Давид Фрейберг был также приговорен к смертной козни, О.Г. Фрейнат поплатился за разговор по-немецки на «собачьей выставке» каторгою.
Помощника присяжного поверенного Лившица пришлось и вторично оправдать.
Вскоре, возвращаясь через Петербург домой, побывала у меня, жена Бориса Фрейберга.
Маленькая, замученная женщина, вся в черном, рассказала мне про последние часы мужа и его брата, спрашивала - как ей быть с семьею, с крохотными остатками имущества.
Я слушал ее, рассказ - такой же безропотный, тихий и печальный, как она сама. Глядел на нее, но на том месте у письменного стола, где сидела она, я видел другого, что за полгода перед тем искал у меня с тревогою ответа: довериться ли ему суду?
IV
Сила предубеждения.
Вскоре, по назначении генер. А.А. Поливанова военным министром, мне довелось с ним беседовать по тяжелому вопросу. Еврейскую общественность волновал своей явной несправедливостью один из . проектов генерала Янушкевича. Предлагая призвать, для пополнения огромной убыли в офицерском составе, новую досрочную категорию воспитанников высших учебных заведений, он рекомендовал: христиан направлять на ускоренные офицерские курсы, евреев - в нижние чины, на фронт.
Я созвонился с А.А. Поливановым. Он подтвердил слух и пригласил заехать к нему вечером.
Продолжительную беседу по этому вопросу он закончил признанием правильности моих доводов о недопустимости оскорбительного неравенства при несении повинности кровью и категорически заявил:
- Военное Министерство не предложит и не одобрит подобного законопроекта: или новые категории студентов-евреев пройдут, наравне с товарищами своими - христианами, через офицерские курсы, или вовсе не будут призваны. Разве что закон этот издаст Ставка помимо меня.
Затем, пройдясь по громадному кабинету министерской квартиры, он с улыбкой заметил:
- По этим апартаментам разгуливал Мясоедов и, пользуясь небрежностью Сухомлинова, оставлявшего на письменном столе и в незапертых ящиках секретные документы, делал из них, для сообщения немцам, нужные выдержки.
Удивленный такой убежденностью и точностью изложения, я возразил:
- Почему же расследование Александра Сергеевича не дало ни малейшего подтверждения? Почему ни Генеральньй Штаб, ни Департамент Полиции ничем не поддержали этого обвинения?
Нервно подергиваясь контуженой шеей и не меняя своей на редкость приветливой улыбки, Поливанов мягко програссировал:
- Разве такие дела легко раскрываются?... Впрочем, я помню одну бумажку из Департамента Полиции. - Там указывалось, что Мясоедов, состоя при военном министерстве, в тоже время занимается платными частными делами - председательствует в каком-то пароходстве по перевозке эмигрантов. Из-за этой бумажки окончательно испортились мои отношения с Сухомлиновым. Она пришла во время его служебной поездки (Поливанов назвал не то Туркестан, не то Закаспийский край). Я. исполнял тогда обязанности военного министра - и, так как конверт был адресован Сухомлинову, как. министру, а не частному лицу, я обязан был вскрыть его, несмотря на надпись относительно с е к р е т н о с т и. Не знаю как, но все это стало известно кой кому из членов Государственной Думы. Сухомлинов изобразил меня «на верху», как интригана. Мне ничего не оставалось, как освободить его от моего сотрудничества.
Исчерпывающую информацию о деле Мясоедова можно найти в книге Уильяма Фуллера «Внутренний враг: шпиономания и закат императорской России». М. 2009.
III.
Через два дня пришел еще один. Его звали Фрейберг. Вряд ли когда его забуду. Высокий, статный красавец, лет 30-35, с печальными глазами, с голосом, идущим от сердца к сердцу.
Через час беседы я понял, точнее ощутил, что это один из тех клиентов, встречи с которыми так страшится уголовный защитник. Они быстро сносят тонкую, но крепкую стенку, что отделяет клиента от друга, и без которой так легко, так незаметно можно переместиться из юридического советчика в укрывателя преступления.
Существует много книг об адвокатской этике; они посвящены нетрудным, в сущности, вопросам, разрешение которых по плечу мало-мальски порядочному человеку. Но они бессильны, научить - как вести беседу с глазу на глаз с тем, кому закон дал тебя в помощь, как устоять перед его тоскующей мольбой о совете, о содействии. Никто не услышит, никто никогда не узнает: облегчи же его страдание, подскажи... От этой опутывающей тебя, словно паутина, жалости не книгою отгородиться, не ею спастись.
С годами, у каждого защитника вырабатывается - под перекрестным огнем жалости и долга - своя манера спасаться: тут все субъективно, своеобразно. Один из них, переживания которого мне близко известны, завораживал себя в часы беседы наедине с у г о л о в н ы м и клиентами, таким видением: по обе стороны становились личные его недруги - и как только он чувствовал, что при ответе на вопрос подзащитного, ему хочется понизить голос или оглянуться на недругов, - он осекался и хладел. Но эта борьба с засильем чужого горя, борьба с самим собою за право на самоуважение пожирает столько душевных сил, что нередко после получасовой беседы с клиентом наедине, уголовный защитник чувствует себя более утомленным, нежели от многодневной борьбы на суде.
Фрейберг рассказал, что он живет в Либаве, где, совместно с братьями, владеет лет десять эмиграционной конторою, преобразованною впоследствии в «Общество северо-западного пароходства». Председателем этого Общества, для сношений с министерствами и административными лицами, они избрали еще в 1911 г. отставного полковника Мясоедова, которого знали по Вержболову. Около Рождества одному из директоров Общества - Роберту Фальку воспрещено было жительство в Прибалтийском крае. Хлопоты на месте об отмене этого постановления оказались безуспешными. Тогда было решено вызвать Мясоедова, который, по их сведениям, был в хороших личных отношениях с Помощником командующего войсками округа, генерал-губернатором Курловым. На днях он несколько раз телеграфировал Мясоедову, вызывая его для встречи в разные города, но ответа не последовало. Тем временем либавский жандармский ротмистр, вполне доверяя его лояльности, сообщил ему, что получил телеграфное распоряжение с фронта о производстве у него обыска и об аресте. Тогда он отправился в Вильну, куда раньше вызывал Мясоедова. Здесь он узнал, что Мясоедов арестован по обвинению в шпионаже. Он немедленно выехал в Петроград, чтобы проконсультировать меня: что ему делать? Ехать ли домой, в Либаву, или скрыться? Последнее было бы для него очень тягостно, так как он ни в чем неповинен.
Я ответил, что о таких вопросах совещаются не с адвокатом, а со своею подушкою; разрешают же их собственным разумом, совестью и риском.
- Вы отвечаете мне, как юрист, а я спрашиваю вас,
как человека.
- Я могу отвечать вам только как юрист.
- Хорошо… Но как бы вы поступили на моем месте?
- И на это нелегко ответить. Одно дело - предполагаемая опасность, другое - реальная. Насколько я знаю: себя, не сбежал бы; искал бы суда, чтобы перегрызть горло своим обвинителям; а там - черт с ними! - кто кого...
Фрейберг быстро встал и, пожимая мне руку, радостно сказал:
- Теперь я знаю - как мне быть: еду домой!
- Ну вот - быстро порешили. Обдумайте! Знаете ведь: чужую беду руками разведу, к своей - ума не приложу.
Но Фрейберг ничего уже не слушал - и, отступая к дверям, настойчиво повторял лишь одно:
- Надо ехать домой! Могу ли я рассчитывать на вашу защиту?
- Могут и не допустить защиты. А вдруг предадут вас полевому суду.
- Это я понимаю... Я на тот случай, если зашита будет допущена: приедете ли защищать?
- Безусловно, - как бы я ни был занят. Но еще раз: не примеряйте чужой души на свою. Посоветуйтесь хорошенько со своей полушкою.
В дверях он обернулся, глянул на меня с доброй улыбкою, - высокий, плечистый, красавец.
Недели через две приехал ко мне кто-то из его родственников. Рассказал, что на другой день после посещения меня Фейерберг выехал в Либаву, явился к жандармскому ротмистру. Тот его арестовал и препроводил в распоряжение военных властей в Варшаву. Вслед за ним поехали жена и либавский помощник присяжного поверенного Лившиц.
Казалось, все шло законно и правильно. - Препроводили в Варшаву, где будет судиться полковник Мясоедов, - но этого требует основной процессуальный закон, в силу которого все участники преступления судятся в одном суде и именно в том, которому подсуден главный обвиняемый.
Через два-три дня прочел с изумлением в газетах, что 18 марта состоялся суд над Мясоедовым. Судили его одного, притом, п о л е в ы м судом - спустя месяц! После суда в ту же ночь повесили. Эта спешка возбудила вполне, серьезные сомнения.
В Варшаву свезены соучастники Мясоедова. Обвинительный материал против них - это обвинительный материал и против, Мясоедова - и наоборот. Предстоявший общий процесс должен был и мог обнаружить главнейшие, нити шпионской организации и вдруг, с непостижимой торопливостью, истребляют виновного - составителя преступной организации.
Выходило так, что не соподсудимые страшатся встречи на суде со своим руководителем: страшится обвинение.
Дальше - больше.
От явившегося ко мне, спустя приблизительно месяц, родственника Фрейберга, узнаю про новый, непостижимый факт. Для свидания с братом прибыл в Варшаву Давид Фрейберг. Свидание было дано. Через несколько дней помощник присяжного поверенного Лившиц зашел в тюрьму, чтобы сделать, как много раз до того, передачу тюремной администрации денег на улучшение пищи заключенному Борису Фрейбергу. Он передал не 50, как обычно, а 75 руб. Не успел он отойти, вместе с поджидавшим его на улице Давидом Фрейбергом, и сотню шагов, как услышал за собою топот и крики: стой!.. Это были чины тюремной администрации и еще какие-то.
Арестовали обоих и сделали обвиняемыми. Давиду Фрейбергу предъявили обвинение в принадлежности к шпионской организации, а Лившицу - в приготовлении побега членов преступной организации.
Всех их вместе с Борисом Фрейбергом, О. Г. Фрейнатом и еще с какими-то - судили летом 1915 года. Фрейната и помощн. присяжн. повер. Лившица - оправдали; Давида Фрейберга приговорили к нескольким годам каторги, а Бориса Фрейберга (того самого, который добровольно явился) - к повешению. Судили, их без защитников: з а щ и т ы н е д о п у с т и л и.
Приговор был обращен к исполнению - и, тем неменее, Верховный Главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич, назначил новый суд (Двинский) над оправданными Фрейнатом, Лившицем и приговоренным к каторге Давидом Фрейбергом.
В приказе об этом был включен беспримерный в истории суда пункт о н е д о п у щ е н и и з а щ и т ы. Волею великого князя для подсудимых был отменен закон, незадолго до того подтвержденный к исполнению Главным Военным Прокурором А.С. Макаренко, по делу моего подзащитного - мельника Чеховского.
Про это дело - после, когда будет речь об А.С. "Макаренко, отзывчивом человеке и стойком хранителе закона даже в беззаконное время войны.
Я кинулся к нему.
Он в ответ на мою просьбу:
- Я бессилен помочь... Театр военных действий вне моей компетенции. Там воля Верховного Главнокомандующего - закон. Военные дела наши, к несчастью, идут плохо… Нужно оправдаться. Ищут виновных - и, конечно, в первую голову валят на инородцев: благо это легче всего. Впрочем, на одних ли инородцев? - Я получил копию вопросного листа по делу Мясоедова. Возмутительно, хотя человечек он отвратительный. Признали его виновным по первому вопросу - в шпионаже до войны. Но в вопросе об этом не помещено н и о д н о г о ф а к т и ч е с к о г о п р и з н а к а, который, хотя бы отдалённо, свидетельствовал о том доказательственном материале, над которым работа мысль судей. Взяли да списали текст закона о шпионаже: вот и весь вопрос. Так можно всякого обвинить в чем угодно... Потом следует вопрос о виновности Мясоедова в шпионаже во время войны. Разбили этот вопрос на три части. В первой - признали, что Мясоедов, с целью собирания сведений для германцев, добыл адреса и выехал на позицию. Еще бы не признать, если он это сделал, исполняя распоряжение своего начальства! Но, когда по второй и третьей частях вопроса перешли к обсуждению обвинения в передаче этих сведений германцам, ничего не вышло. Пришлось ответить дважды: нет! Вот что получилось из обвинения в шпионаже... Зато признали его виновным в мародерстве... в отношении немцев: у него - видите ли - нашли несколько статуэток и гравюр...
После этой беседы мне стало ясно, - как могли осудить без всяких данных Бориса Фрейберга и назначить с грубым нарушением процессуальных законов двойной суд над его братом. Осужден «заведомо лихой человек» - значит, должны быть осуждены и те, кто были с ним в близости по должности директоров пароходного общества.
Надо ли добавлять, что домогательство верховного главнокомандующего завершилось успехом: Давид Фрейберг был также приговорен к смертной козни, О.Г. Фрейнат поплатился за разговор по-немецки на «собачьей выставке» каторгою.
Помощника присяжного поверенного Лившица пришлось и вторично оправдать.
Вскоре, возвращаясь через Петербург домой, побывала у меня, жена Бориса Фрейберга.
Маленькая, замученная женщина, вся в черном, рассказала мне про последние часы мужа и его брата, спрашивала - как ей быть с семьею, с крохотными остатками имущества.
Я слушал ее, рассказ - такой же безропотный, тихий и печальный, как она сама. Глядел на нее, но на том месте у письменного стола, где сидела она, я видел другого, что за полгода перед тем искал у меня с тревогою ответа: довериться ли ему суду?
IV
Сила предубеждения.
Вскоре, по назначении генер. А.А. Поливанова военным министром, мне довелось с ним беседовать по тяжелому вопросу. Еврейскую общественность волновал своей явной несправедливостью один из . проектов генерала Янушкевича. Предлагая призвать, для пополнения огромной убыли в офицерском составе, новую досрочную категорию воспитанников высших учебных заведений, он рекомендовал: христиан направлять на ускоренные офицерские курсы, евреев - в нижние чины, на фронт.
Я созвонился с А.А. Поливановым. Он подтвердил слух и пригласил заехать к нему вечером.
Продолжительную беседу по этому вопросу он закончил признанием правильности моих доводов о недопустимости оскорбительного неравенства при несении повинности кровью и категорически заявил:
- Военное Министерство не предложит и не одобрит подобного законопроекта: или новые категории студентов-евреев пройдут, наравне с товарищами своими - христианами, через офицерские курсы, или вовсе не будут призваны. Разве что закон этот издаст Ставка помимо меня.
Затем, пройдясь по громадному кабинету министерской квартиры, он с улыбкой заметил:
- По этим апартаментам разгуливал Мясоедов и, пользуясь небрежностью Сухомлинова, оставлявшего на письменном столе и в незапертых ящиках секретные документы, делал из них, для сообщения немцам, нужные выдержки.
Удивленный такой убежденностью и точностью изложения, я возразил:
- Почему же расследование Александра Сергеевича не дало ни малейшего подтверждения? Почему ни Генеральньй Штаб, ни Департамент Полиции ничем не поддержали этого обвинения?
Нервно подергиваясь контуженой шеей и не меняя своей на редкость приветливой улыбки, Поливанов мягко програссировал:
- Разве такие дела легко раскрываются?... Впрочем, я помню одну бумажку из Департамента Полиции. - Там указывалось, что Мясоедов, состоя при военном министерстве, в тоже время занимается платными частными делами - председательствует в каком-то пароходстве по перевозке эмигрантов. Из-за этой бумажки окончательно испортились мои отношения с Сухомлиновым. Она пришла во время его служебной поездки (Поливанов назвал не то Туркестан, не то Закаспийский край). Я. исполнял тогда обязанности военного министра - и, так как конверт был адресован Сухомлинову, как. министру, а не частному лицу, я обязан был вскрыть его, несмотря на надпись относительно с е к р е т н о с т и. Не знаю как, но все это стало известно кой кому из членов Государственной Думы. Сухомлинов изобразил меня «на верху», как интригана. Мне ничего не оставалось, как освободить его от моего сотрудничества.
Исчерпывающую информацию о деле Мясоедова можно найти в книге Уильяма Фуллера «Внутренний враг: шпиономания и закат императорской России». М. 2009.