Грузенберг о деле Мясоедова.
Прочел воспоминания знаменитого адвоката Оскара Грузенберга, изданные в 1938 г в Париже.
Они безусловно заслуживают внимания. Распознал главу о печально известном деле полковника Мясоедова. В ней содержится ряд исключительно интересных деталей:
Полковник Мясоедов и братья Фрейберг.
В конце зимы 1907 года меня пригласили на защиту в виленском военном суде несколько лиц, обвинявшихся по ст. 102 угол. уложения - в принадлежности в сообществу, составившемуся с целью насильственного ниспровержения существующего строя и имевшему в своем распоряжении провезенные некоторыми из его сочленов взрывчатые вещества и оружие. Были найдены у них и тюки прокламаций.
Приехал в Вильну. Познакомился с делом. Навестил подсудимых. - Не понимаю ни дела, ни их…
Невежественные, не имеющие представления о партиях, о задачах, ими преследуемых. Двое сильно смахивают на рыцарей зеленой таможни: слишком типичны.
Спрашиваю про оружие, взрывчатые снаряды. - Отговариваются полным незнанием, предполагают недоумевающе: должно быть подбросили...
Пришел день суда. Дело слушается при закрытых дверях. Прочли обвинительный акт. Началось следствие. Главнейшие свидетели обвинения -незначительные агенты охранного отделения - не явились. Неявка формально, законна: проживают в другом судебном округе. Те, что явились, пустяковы и серы.
Защита - нас несколько (помню, ковенского присяжного Поверенного В. П. Шипилина, талантливого и милого) - ставит свидетелям вопросы для проформы и не слушает на них ответа.
Знаем заранее, что ответы будут такие же пустопорожние, как и наши вопросы. И те, и другие - словно легкий всплеск в заброшенном колодце - еле доходят до сознания.
Читают, вперемежку с допросом свидетелей, протоколы обысков, осмотров отобранного. Читают показания не явившихся свидетелей.
Ползет, быстро нарастая, скука, - опасный враг судебной работы. Опасный потому, что влечет за собою равнодушие и к подсудимым, и к истине.
- Сейчас пойдет интересное, шепчет, бросив взгляд в список свидетелей, товарищ-сосед.
- Сейчас жандармский офицер Мясоедов - свидетель «доброй славы» моего подзащитного: хорошо знает его по Вержболову.
Появляется Мясоедов.
Он дает прекрасную аттестацию вызвавшему его подсудимому.
У защиты зарождается надежда: авось, удастся добыть у него полезное для всего дела. Начинаем осторожно, словно ступаем босыми ногами по битому стеклу. Раньше, чем перейти к важным вопросам, надо схватить, уразуметь характер свидетеля. Вопросы идут от общего к частному, от безразличного к важному, постепенно суживаясь, - с таким расчетом, чтобы, в случае провала, интересы защиты пострадали в маловажных пунктах. По ответам складывается, такое впечатление: скорее хитрый, нежели умный: старательно целится, но как раз, когда спускать курок, теряет прицел; несмотря на рыхлость, легко возбудим; говорит более того, чем хочет, и именно то, чего не хочет; чем-то обижен.
Можно, стало быть, сузить круг вопросов и смело перейти - с большими шансами на успех - к главным. Защита ставит их быстро и решительно:
- Проходили ли по вашим спискам наличные подсудимые?
Мясоедов горделиво: «Я служу по железнодорожной полиции, а не по охране».
- Именно потому, что вы стоите во главе п о г р а н и ч н о г о пункта жандармской полиции, у вас обязательно ведутся политические списки. Итак, проходили ли у вас такие-то, и какова их характеристика.
Мясоедов: «Но, ведь это служебная тайна, и я не вправе ее открывать».
Защита ссылается на. решение Сената по делу редактора московской газеты Казецкого и просит председателя обязать свидетеля дать ответ.
Удивительное сенатское решение. Оно состоялось в наиболее реакционное время не только у нас, но и во всей Европе: в эпоху борьбы по делу Дрейфуса с ее печальным судебным зрелищем, когда генералы отказывались отвечать на важнейшие вопросы суда, прячась за служебную тайну, а некоторые даже за «даму под вуалью». Как раз в это время у нас, в России, проходит решение исторической ценности. Привлеченный по обвинению в клевете, редактор Казецкий вызвал, в качестве свидетелей, офицеров, входивших в составе суда чести по делу жалобщика. Ссылаясь на устав дисциплинарный, свидетели отказались от дачи показания о том, что происходило в закрытом заседании суда. Лишенный, таким образом, свидетелей, обвиняемый был осужден за клевету. Дело перешло в Сенат. Доклад был поручен А.Ф. Кони, приложившему к нему не только талант, но благородную настойчивость и большой служебный такт. Под его влиянием, обер-прокурор запросил мнение военного министра. Юрисконсульт министерства Лохвицкий написал блестящее заключение, в котором признал, что пред интересами правосудия должны склониться все остальные. Военный министр Куропатки разделил эти соображения. Сенат преподал, что суду в его поисках истины не должна преграждать путь пресловутая служебная тайна. Однако, с передачею в 1906 г. в суды политических дел, это разъяснение скоро было обращено в павлинье перо. Редко кто из гражданских судей с ним считался. Не считался с ним - увы! - и Сенат.
Только в военных судах встречались еще строгие законники, признававшие.для себя обязательным преподанное Сенатом разъяснение.
Таким законником оказался, и наш председатель. Он признал уважительною ссылку на дело Казецкого.
- Если я не устраняю вопроса защиты, значит, он законен, и относится к делу. Потрудитесь на него ответить. Защитник спрашивает: проходили ли по вашим спискам наличные подсудимые.
Мясоедов, с минуту поколебался… Затем, его, будто прорвало - и понеслись бурным потоком разоблачения, одно другого неожиданнее. Задаю вопросы решительнее.
- Нет, не проходили. Кой кто из них в подозрении по контрабанде, но политических среди них - ни одного.
- Вы, вот, говорите - ни одного. Однако, нашли же у них тюки с прокламациями, оружие, взрывчатые вещества…
Мясоедов со смёшком: - Нашли! И у меня могли бы найти.
- Ничего не понять: объясните.
- Игра простая. Кой кому из подсудимых агенты охраны сдали тюки для тайного провоза, не говоря об их содержимом, а другим - подбросили оружие и взрывчатые вещества при обыске.
- Кто же это сделал? Ваши люди?
- Мой люди таким делом не занимаются. Здесь работали, люди ротмистра Пономарева, под его руководством. Он приезжал сюда.
- Вы--сказали, что и у вас могли .бы найти взрывчатые вещества, прокламации. Как понять эти слова: как стилистический, оборот, или, как факт?
- От скуки мы, вержболовцы, ездим часто в Эйдкунен. Езжу и я. У меня там за долгие годы, службы, в Вержболове немало знакомых. Раз как-то, возвращаясь поздним вечером из Эйдкунена, я обнаружил в своём автомобиле взрывчатые снаряды и литературу. Это. совпало с периодом работы здесь ротмистра Пономарева. Не заметь я вовремя, ошельмовали бы и меня.
- Какой кому интерес навлекать ложное обвинение на вас, начальника жандармского отделения?
- Для того, кто хотел бы. Меня заменить. - большой интерес.
- У кого же, по вашему, такая охота?
- Да все у того же ротмистра Пономарева.
- Это какой Пономарев? Не бывший ли студент Петербургского Горного Института?
- Тот самый...
Я вспомнил рассказ профессоров Л.И. Лутугина и В.И. Баумана о том ликующем усердии, с каким бывший студент Пономарев производил у них обыск.
Прокурор предложил было два-три поверочных вопроса, но вскоре, махнув безнадежно рукою, оборвал допрос. Председатель распорядился о занесении в протокол показания Мясоедова целиком. Судьи сидели сконфуженные и оскорбленные.
Процесс лежал в грязи, и всех тяготило ощущение чисто физической брезгливости. Скорее бы уйти и хорошенько вымыться. Весь конец судебного следствия прошел как-то вскачь.
Прокурор хмуро, не глядя на судей, поддерживал обвинение. Защита чувствовала, что судьи дошли до той высоты душевного напряжения, за которого начинается быстрый спуск. Она ограничилась осторожным указанием, что в веселой комедии, скомпонованной жандармским ротмистром, судьям и подсудимым предназначались одинаково трагические роли: одним - наложить кару без вины, другим нести безвинно ее муку.
Суд оставался долго в совещательной комнате. Не о судьбе подсудимых шла речь: оправдание было, конечно, вне спора. Вырабатывалось особое постановление. Суд не только оправдал всех подсудимых, но и постановил об обнаруженных действиях жандармской власти сообщить министру внутренних дел.
Слушание дета при закрытых дверях не помешало печати уделить внимание приговору и особому постановлению суда. Реагировала на этот процесс и Государственная Дума.
Прошло, месяца два-три.
Вечером, на приеме клиентов, вошел ко мне в кабинет полный штатский. Автоматически указав на стул, предложил ему стереотипный вопрос: «Чем могу служить»?
- Вы меня не узнали... Я - Мясоедов… Свидетель...
Я вгляделся: сильно, осунувшееся лицо, испуганные глаза.
- Простите - не узнал. Штатское платье так меняет военных... Да к тому же не довелось с вами познакомиться; видел вас на расстоянии.
- Не только платье меня изменило, - еще больше меня изменило горе. Вы, говорили, а председатель вас поддержал, что перед судом не может быть служебной тайны. Между тем, мой министр нашел, что, отвечая на ваши вопросы, я нарушил служебный долг. Меня лишают должности начальника вержболовского жандармского отделения и предлагают перевод на северо-восток. Ухожу совсем - в отставку. Все равно, через несколько месяцев меня выживут... Вы не знаете, что такое охранка. Это - осиное гнездо... Я наступил на него - и мне никогда не простят. Перейди я к революционерам, соверши тяжкое преступление - мне бы простили его скорее, нежели данное на суде показание. Нет, оставаться: на службе мне немыслимо. Помогите устроиться в банке или в каком-нибудь промышленном деле.
- Я огорчен, что невольно причинил вам зло. Готов все сделать, - но смогу и сумею немногое: у меня мало, связей в финансовом и торгово-промышленном мире.
Мясоедов стал сумрачен и, видимо обиженный, круто . сменил просьбу на укоризну:
- Конечно, я для вас не человек.. Ненавистный жандарм - и только. Вы должны, однако, помнить, что, не будь ваших вопросов, мне не пришлось бы вас просить.
- Я ответил, что не чувствую себя виноватым: я исполнял обязанности защитника'; он - долг свидетеля. Не откказываюсь хлопотать, но лишь предупреждаю о вероятной неудаче. Просил его наведаться через несколько дней.
Я стал усиленно хлопотать. К сожалению, безуспешно: мешала не столько прежняя служба сколько неподготовленность его для ответственной должности. Предоставить мелкую - стеснялись.
Мясоедов снова зашел ко мне. Я огорчил его сообщением о неудачах, - и мы расстались на том, что, если что найду, напишу. Писать не пришлось, так как ничего для него не нашел.
Миновало четыре с небольшим года. Я прочел в газетах, что Мясоедов снова на службе по жандармскому корпусу и откомандирован в распоряжение военного министра. Через несколько месяцев после того, в одной из вечерних газет появилась заметка, недвусмысленно приписывавшая Мясоедову шпионаж. Мясоедов, в отместку газете, совершил грубое насилие над редактором. Через 2-3 дня председатель комиссии Государственной обороны, член Государственной Думы А. И. Гучков повторил в газетном интервью тоже обвинение. А еще через несколько дней дрался на дуэли с вызвавшим его Мясоедовым, чем признал беспочвенность своего обвинения: шпионы, надо полагать, не принадлежат к категории дуэдеспособных, - с ними не дерутся.
Мой чисто логический вывод нашел неожиданно фактическое, подтверждение со стороны лица, компетентность которого вне спора.
Во второй половине мая, в связи с порученным мне генералом А.А. Поливановым делом одной почтенной военной семьи, состоялась консультация, в которой, кроме меня, участвовал Главный. Военный Прокурор А.С. Макаренко, меня рекомендовавший.
По окончании делового обсуждения, когда беседа перешила на общие темы, А.А. Поливанов, в то время Помощник Военного Министра, обратился к генералу Макаренко:
- Кстати, Александр Сергеевич, как ваше расследование? Допросили Александра Ивановича (Гучкова)?
А.С. Макаренко сумрачно ответил: «Допросил... Ничего не дал... Ни одного факта».
Когда А. А. Поливанов ушел, А. С. Макаренко, несколько раздосадованный, объяснил мне:
- Это мы про Мясоедова. Еще до данного мне поручения был запрошен Главный Штаб. Генерал. Беляев затребовал все секретные сведения: ничего, что могло бы подтвердить пли хотя бы объяснить в отдаленной степени кампанию против Мясоедова. Запросили Департамент Полиции: тоже ни одного штриха. После этого Военный Министр возложил руководство расследованием на меня. Я назначил для производства его, под моим наблюдением, М.Н. Палибина. [М.Н. Полибин - начальник законодательного отдела Главного Военно-судного Управления. Обширные юридические познания и строгая корректность снискали ему и в военно-судебной среде общие симпатии. По аттестации сослуживцев, он был назначен в 1917 г. Временным Правительством членом Главного Военного Суда.] Мы ждали показания А.И. Гучкова с нетерпением. И. что же?
- Полное разочарование. Ничего конкретного, фактического - одна лишь ссылка на свое убеждение и на какие-то сведения. От кого же он скрывал факты и имена? - Кому он боялся их доверить? - Главному военно-прокурорскому надзору? Главному Штабу? Наконец, если допустить, что А.И. Гучков связал себя неосторожно словом, то он мог и должен был заставить, во имя. важных государственных интересов, говорить того, кто, связав его словом, прячется сам и прячет доказательства к изобличению изменника. То же и с журналистами. Очевидно, они .черпали свои сведения или у А.И. Гучкова, или из того же источника, что и он.
На мое указание - с чего бы стал А.И Гучков взводить напраслину на неведомого ему человека, А. С. Макаренко ответил:
- Должно быть, кто-то ловко наплел ему. - После показания Мясоедова в военной среде у него появилось немало врагов. Гучков легко поверил - и в политической борьбе с Сухомлиновым торопливо использовал.
Через два года с небольшим разразилась война. Всякий, старался, хоть чем-нибудь, облегчить страдания тех, кто на фронте. В числе других работал и я над снаряжением поезда с подарками от петербургской еврейской общины. Зашел как-то в магазин офицерского общества, что на Большой Конюшенной. В дефилировавшей в разных направлениях толпе столкнулся с полковником Мясоедовым. Он поклонился, остановил меня. Несмотря на чиесть с половиною лет прошедшие со дня появления его в моем кабинете, он мало изменился: только обрюзг и как-то потемнел. С неприятной усмешкою пробурчал он, протягивая руку:
- Перед судом не может быть тайн... Так, что ли? Сколько горя принес мне тот проклятый процесс.
- Что делать... Теперь вы должны чувствовать себя удовлетворенным: ведь, обе газеты, против вас выступавшие, взяли назад обвинение, ответил я - и, воспользовавшись давкою, отошел с поклоном.
Через несколько Месяцев Мясоедов связался в моем сознаний в один узел с напрасной гибелью двух человек.
II.
Это было во второй половине февраля 1915 года. Вечером, в приемные часы, вошел ко мне в кабинет товарищ прокурора ковенского окружного суда А.Г. Фрейнат. Не сколько раз до того, при своих приездах в Петербург, он посещал меня но делу одного близкого ему лица. Всегда спокойный, выдержанный он бы сильно взволнован:
- У меня большое горе... Третьего дня арестован мой брат Оттон Генрихович. Только сегодня от одного из его бывших сослуживцев по Министерству мне удалось узнать, что его обвиняют в -государственной измене. На фронте арестован по обвинению в шпионаже полковник Мясоедов. К его делу примешивают брата; он просит принять его защиту.
Я живо вспомнил Кишинев, процесс об еврейском погроме, Отобое Присутствие Одесской судебной палаты, судейцев - и среди, них жизнерадостную, энергичную фигуру судебного следователя по особо важным делам Оттона Генриховича Фрейната. В русском либеральном обществе, и еврейском населении высказывалось против него недовольство: вел пристрастно дело, стараясь затемнить виновность должностных лиц в погроме. Все, однако, отдавали должное его трудолюбию и недюжинной работоспособности. После процесса он был назначен товарищем прокурора, а через несколько лет перешел в Петербург, в министерство внутренних дел чиновником особых поручений при министре.
- Мне удалось, - продолжал А.Г. Фрейнат, - узнать, что главной уликой против брата приводится то обстоятельство, что представляя, незадолго до войны, свое министерство на выставке в Петербурге полицейских и военных собак, он давал некоторым иностранным делегатам объяснения на немецком языке. Ссылаются также на то, что, выйдя в начале войны в отставку, сделался членом правления нескольких акционерных обществ, которые, будучи русскими, имели крупными акционерами немцев.
Я выразил надежду, что все разъяснится, - и брату не потребуется защиты.
Продолжение
Они безусловно заслуживают внимания. Распознал главу о печально известном деле полковника Мясоедова. В ней содержится ряд исключительно интересных деталей:
Полковник Мясоедов и братья Фрейберг.
В конце зимы 1907 года меня пригласили на защиту в виленском военном суде несколько лиц, обвинявшихся по ст. 102 угол. уложения - в принадлежности в сообществу, составившемуся с целью насильственного ниспровержения существующего строя и имевшему в своем распоряжении провезенные некоторыми из его сочленов взрывчатые вещества и оружие. Были найдены у них и тюки прокламаций.
Приехал в Вильну. Познакомился с делом. Навестил подсудимых. - Не понимаю ни дела, ни их…
Невежественные, не имеющие представления о партиях, о задачах, ими преследуемых. Двое сильно смахивают на рыцарей зеленой таможни: слишком типичны.
Спрашиваю про оружие, взрывчатые снаряды. - Отговариваются полным незнанием, предполагают недоумевающе: должно быть подбросили...
Пришел день суда. Дело слушается при закрытых дверях. Прочли обвинительный акт. Началось следствие. Главнейшие свидетели обвинения -незначительные агенты охранного отделения - не явились. Неявка формально, законна: проживают в другом судебном округе. Те, что явились, пустяковы и серы.
Защита - нас несколько (помню, ковенского присяжного Поверенного В. П. Шипилина, талантливого и милого) - ставит свидетелям вопросы для проформы и не слушает на них ответа.
Знаем заранее, что ответы будут такие же пустопорожние, как и наши вопросы. И те, и другие - словно легкий всплеск в заброшенном колодце - еле доходят до сознания.
Читают, вперемежку с допросом свидетелей, протоколы обысков, осмотров отобранного. Читают показания не явившихся свидетелей.
Ползет, быстро нарастая, скука, - опасный враг судебной работы. Опасный потому, что влечет за собою равнодушие и к подсудимым, и к истине.
- Сейчас пойдет интересное, шепчет, бросив взгляд в список свидетелей, товарищ-сосед.
- Сейчас жандармский офицер Мясоедов - свидетель «доброй славы» моего подзащитного: хорошо знает его по Вержболову.
Появляется Мясоедов.
Он дает прекрасную аттестацию вызвавшему его подсудимому.
У защиты зарождается надежда: авось, удастся добыть у него полезное для всего дела. Начинаем осторожно, словно ступаем босыми ногами по битому стеклу. Раньше, чем перейти к важным вопросам, надо схватить, уразуметь характер свидетеля. Вопросы идут от общего к частному, от безразличного к важному, постепенно суживаясь, - с таким расчетом, чтобы, в случае провала, интересы защиты пострадали в маловажных пунктах. По ответам складывается, такое впечатление: скорее хитрый, нежели умный: старательно целится, но как раз, когда спускать курок, теряет прицел; несмотря на рыхлость, легко возбудим; говорит более того, чем хочет, и именно то, чего не хочет; чем-то обижен.
Можно, стало быть, сузить круг вопросов и смело перейти - с большими шансами на успех - к главным. Защита ставит их быстро и решительно:
- Проходили ли по вашим спискам наличные подсудимые?
Мясоедов горделиво: «Я служу по железнодорожной полиции, а не по охране».
- Именно потому, что вы стоите во главе п о г р а н и ч н о г о пункта жандармской полиции, у вас обязательно ведутся политические списки. Итак, проходили ли у вас такие-то, и какова их характеристика.
Мясоедов: «Но, ведь это служебная тайна, и я не вправе ее открывать».
Защита ссылается на. решение Сената по делу редактора московской газеты Казецкого и просит председателя обязать свидетеля дать ответ.
Удивительное сенатское решение. Оно состоялось в наиболее реакционное время не только у нас, но и во всей Европе: в эпоху борьбы по делу Дрейфуса с ее печальным судебным зрелищем, когда генералы отказывались отвечать на важнейшие вопросы суда, прячась за служебную тайну, а некоторые даже за «даму под вуалью». Как раз в это время у нас, в России, проходит решение исторической ценности. Привлеченный по обвинению в клевете, редактор Казецкий вызвал, в качестве свидетелей, офицеров, входивших в составе суда чести по делу жалобщика. Ссылаясь на устав дисциплинарный, свидетели отказались от дачи показания о том, что происходило в закрытом заседании суда. Лишенный, таким образом, свидетелей, обвиняемый был осужден за клевету. Дело перешло в Сенат. Доклад был поручен А.Ф. Кони, приложившему к нему не только талант, но благородную настойчивость и большой служебный такт. Под его влиянием, обер-прокурор запросил мнение военного министра. Юрисконсульт министерства Лохвицкий написал блестящее заключение, в котором признал, что пред интересами правосудия должны склониться все остальные. Военный министр Куропатки разделил эти соображения. Сенат преподал, что суду в его поисках истины не должна преграждать путь пресловутая служебная тайна. Однако, с передачею в 1906 г. в суды политических дел, это разъяснение скоро было обращено в павлинье перо. Редко кто из гражданских судей с ним считался. Не считался с ним - увы! - и Сенат.
Только в военных судах встречались еще строгие законники, признававшие.для себя обязательным преподанное Сенатом разъяснение.
Таким законником оказался, и наш председатель. Он признал уважительною ссылку на дело Казецкого.
- Если я не устраняю вопроса защиты, значит, он законен, и относится к делу. Потрудитесь на него ответить. Защитник спрашивает: проходили ли по вашим спискам наличные подсудимые.
Мясоедов, с минуту поколебался… Затем, его, будто прорвало - и понеслись бурным потоком разоблачения, одно другого неожиданнее. Задаю вопросы решительнее.
- Нет, не проходили. Кой кто из них в подозрении по контрабанде, но политических среди них - ни одного.
- Вы, вот, говорите - ни одного. Однако, нашли же у них тюки с прокламациями, оружие, взрывчатые вещества…
Мясоедов со смёшком: - Нашли! И у меня могли бы найти.
- Ничего не понять: объясните.
- Игра простая. Кой кому из подсудимых агенты охраны сдали тюки для тайного провоза, не говоря об их содержимом, а другим - подбросили оружие и взрывчатые вещества при обыске.
- Кто же это сделал? Ваши люди?
- Мой люди таким делом не занимаются. Здесь работали, люди ротмистра Пономарева, под его руководством. Он приезжал сюда.
- Вы--сказали, что и у вас могли .бы найти взрывчатые вещества, прокламации. Как понять эти слова: как стилистический, оборот, или, как факт?
- От скуки мы, вержболовцы, ездим часто в Эйдкунен. Езжу и я. У меня там за долгие годы, службы, в Вержболове немало знакомых. Раз как-то, возвращаясь поздним вечером из Эйдкунена, я обнаружил в своём автомобиле взрывчатые снаряды и литературу. Это. совпало с периодом работы здесь ротмистра Пономарева. Не заметь я вовремя, ошельмовали бы и меня.
- Какой кому интерес навлекать ложное обвинение на вас, начальника жандармского отделения?
- Для того, кто хотел бы. Меня заменить. - большой интерес.
- У кого же, по вашему, такая охота?
- Да все у того же ротмистра Пономарева.
- Это какой Пономарев? Не бывший ли студент Петербургского Горного Института?
- Тот самый...
Я вспомнил рассказ профессоров Л.И. Лутугина и В.И. Баумана о том ликующем усердии, с каким бывший студент Пономарев производил у них обыск.
Прокурор предложил было два-три поверочных вопроса, но вскоре, махнув безнадежно рукою, оборвал допрос. Председатель распорядился о занесении в протокол показания Мясоедова целиком. Судьи сидели сконфуженные и оскорбленные.
Процесс лежал в грязи, и всех тяготило ощущение чисто физической брезгливости. Скорее бы уйти и хорошенько вымыться. Весь конец судебного следствия прошел как-то вскачь.
Прокурор хмуро, не глядя на судей, поддерживал обвинение. Защита чувствовала, что судьи дошли до той высоты душевного напряжения, за которого начинается быстрый спуск. Она ограничилась осторожным указанием, что в веселой комедии, скомпонованной жандармским ротмистром, судьям и подсудимым предназначались одинаково трагические роли: одним - наложить кару без вины, другим нести безвинно ее муку.
Суд оставался долго в совещательной комнате. Не о судьбе подсудимых шла речь: оправдание было, конечно, вне спора. Вырабатывалось особое постановление. Суд не только оправдал всех подсудимых, но и постановил об обнаруженных действиях жандармской власти сообщить министру внутренних дел.
Слушание дета при закрытых дверях не помешало печати уделить внимание приговору и особому постановлению суда. Реагировала на этот процесс и Государственная Дума.
Прошло, месяца два-три.
Вечером, на приеме клиентов, вошел ко мне в кабинет полный штатский. Автоматически указав на стул, предложил ему стереотипный вопрос: «Чем могу служить»?
- Вы меня не узнали... Я - Мясоедов… Свидетель...
Я вгляделся: сильно, осунувшееся лицо, испуганные глаза.
- Простите - не узнал. Штатское платье так меняет военных... Да к тому же не довелось с вами познакомиться; видел вас на расстоянии.
- Не только платье меня изменило, - еще больше меня изменило горе. Вы, говорили, а председатель вас поддержал, что перед судом не может быть служебной тайны. Между тем, мой министр нашел, что, отвечая на ваши вопросы, я нарушил служебный долг. Меня лишают должности начальника вержболовского жандармского отделения и предлагают перевод на северо-восток. Ухожу совсем - в отставку. Все равно, через несколько месяцев меня выживут... Вы не знаете, что такое охранка. Это - осиное гнездо... Я наступил на него - и мне никогда не простят. Перейди я к революционерам, соверши тяжкое преступление - мне бы простили его скорее, нежели данное на суде показание. Нет, оставаться: на службе мне немыслимо. Помогите устроиться в банке или в каком-нибудь промышленном деле.
- Я огорчен, что невольно причинил вам зло. Готов все сделать, - но смогу и сумею немногое: у меня мало, связей в финансовом и торгово-промышленном мире.
Мясоедов стал сумрачен и, видимо обиженный, круто . сменил просьбу на укоризну:
- Конечно, я для вас не человек.. Ненавистный жандарм - и только. Вы должны, однако, помнить, что, не будь ваших вопросов, мне не пришлось бы вас просить.
- Я ответил, что не чувствую себя виноватым: я исполнял обязанности защитника'; он - долг свидетеля. Не откказываюсь хлопотать, но лишь предупреждаю о вероятной неудаче. Просил его наведаться через несколько дней.
Я стал усиленно хлопотать. К сожалению, безуспешно: мешала не столько прежняя служба сколько неподготовленность его для ответственной должности. Предоставить мелкую - стеснялись.
Мясоедов снова зашел ко мне. Я огорчил его сообщением о неудачах, - и мы расстались на том, что, если что найду, напишу. Писать не пришлось, так как ничего для него не нашел.
Миновало четыре с небольшим года. Я прочел в газетах, что Мясоедов снова на службе по жандармскому корпусу и откомандирован в распоряжение военного министра. Через несколько месяцев после того, в одной из вечерних газет появилась заметка, недвусмысленно приписывавшая Мясоедову шпионаж. Мясоедов, в отместку газете, совершил грубое насилие над редактором. Через 2-3 дня председатель комиссии Государственной обороны, член Государственной Думы А. И. Гучков повторил в газетном интервью тоже обвинение. А еще через несколько дней дрался на дуэли с вызвавшим его Мясоедовым, чем признал беспочвенность своего обвинения: шпионы, надо полагать, не принадлежат к категории дуэдеспособных, - с ними не дерутся.
Мой чисто логический вывод нашел неожиданно фактическое, подтверждение со стороны лица, компетентность которого вне спора.
Во второй половине мая, в связи с порученным мне генералом А.А. Поливановым делом одной почтенной военной семьи, состоялась консультация, в которой, кроме меня, участвовал Главный. Военный Прокурор А.С. Макаренко, меня рекомендовавший.
По окончании делового обсуждения, когда беседа перешила на общие темы, А.А. Поливанов, в то время Помощник Военного Министра, обратился к генералу Макаренко:
- Кстати, Александр Сергеевич, как ваше расследование? Допросили Александра Ивановича (Гучкова)?
А.С. Макаренко сумрачно ответил: «Допросил... Ничего не дал... Ни одного факта».
Когда А. А. Поливанов ушел, А. С. Макаренко, несколько раздосадованный, объяснил мне:
- Это мы про Мясоедова. Еще до данного мне поручения был запрошен Главный Штаб. Генерал. Беляев затребовал все секретные сведения: ничего, что могло бы подтвердить пли хотя бы объяснить в отдаленной степени кампанию против Мясоедова. Запросили Департамент Полиции: тоже ни одного штриха. После этого Военный Министр возложил руководство расследованием на меня. Я назначил для производства его, под моим наблюдением, М.Н. Палибина. [М.Н. Полибин - начальник законодательного отдела Главного Военно-судного Управления. Обширные юридические познания и строгая корректность снискали ему и в военно-судебной среде общие симпатии. По аттестации сослуживцев, он был назначен в 1917 г. Временным Правительством членом Главного Военного Суда.] Мы ждали показания А.И. Гучкова с нетерпением. И. что же?
- Полное разочарование. Ничего конкретного, фактического - одна лишь ссылка на свое убеждение и на какие-то сведения. От кого же он скрывал факты и имена? - Кому он боялся их доверить? - Главному военно-прокурорскому надзору? Главному Штабу? Наконец, если допустить, что А.И. Гучков связал себя неосторожно словом, то он мог и должен был заставить, во имя. важных государственных интересов, говорить того, кто, связав его словом, прячется сам и прячет доказательства к изобличению изменника. То же и с журналистами. Очевидно, они .черпали свои сведения или у А.И. Гучкова, или из того же источника, что и он.
На мое указание - с чего бы стал А.И Гучков взводить напраслину на неведомого ему человека, А. С. Макаренко ответил:
- Должно быть, кто-то ловко наплел ему. - После показания Мясоедова в военной среде у него появилось немало врагов. Гучков легко поверил - и в политической борьбе с Сухомлиновым торопливо использовал.
Через два года с небольшим разразилась война. Всякий, старался, хоть чем-нибудь, облегчить страдания тех, кто на фронте. В числе других работал и я над снаряжением поезда с подарками от петербургской еврейской общины. Зашел как-то в магазин офицерского общества, что на Большой Конюшенной. В дефилировавшей в разных направлениях толпе столкнулся с полковником Мясоедовым. Он поклонился, остановил меня. Несмотря на чиесть с половиною лет прошедшие со дня появления его в моем кабинете, он мало изменился: только обрюзг и как-то потемнел. С неприятной усмешкою пробурчал он, протягивая руку:
- Перед судом не может быть тайн... Так, что ли? Сколько горя принес мне тот проклятый процесс.
- Что делать... Теперь вы должны чувствовать себя удовлетворенным: ведь, обе газеты, против вас выступавшие, взяли назад обвинение, ответил я - и, воспользовавшись давкою, отошел с поклоном.
Через несколько Месяцев Мясоедов связался в моем сознаний в один узел с напрасной гибелью двух человек.
II.
Это было во второй половине февраля 1915 года. Вечером, в приемные часы, вошел ко мне в кабинет товарищ прокурора ковенского окружного суда А.Г. Фрейнат. Не сколько раз до того, при своих приездах в Петербург, он посещал меня но делу одного близкого ему лица. Всегда спокойный, выдержанный он бы сильно взволнован:
- У меня большое горе... Третьего дня арестован мой брат Оттон Генрихович. Только сегодня от одного из его бывших сослуживцев по Министерству мне удалось узнать, что его обвиняют в -государственной измене. На фронте арестован по обвинению в шпионаже полковник Мясоедов. К его делу примешивают брата; он просит принять его защиту.
Я живо вспомнил Кишинев, процесс об еврейском погроме, Отобое Присутствие Одесской судебной палаты, судейцев - и среди, них жизнерадостную, энергичную фигуру судебного следователя по особо важным делам Оттона Генриховича Фрейната. В русском либеральном обществе, и еврейском населении высказывалось против него недовольство: вел пристрастно дело, стараясь затемнить виновность должностных лиц в погроме. Все, однако, отдавали должное его трудолюбию и недюжинной работоспособности. После процесса он был назначен товарищем прокурора, а через несколько лет перешел в Петербург, в министерство внутренних дел чиновником особых поручений при министре.
- Мне удалось, - продолжал А.Г. Фрейнат, - узнать, что главной уликой против брата приводится то обстоятельство, что представляя, незадолго до войны, свое министерство на выставке в Петербурге полицейских и военных собак, он давал некоторым иностранным делегатам объяснения на немецком языке. Ссылаются также на то, что, выйдя в начале войны в отставку, сделался членом правления нескольких акционерных обществ, которые, будучи русскими, имели крупными акционерами немцев.
Я выразил надежду, что все разъяснится, - и брату не потребуется защиты.
Продолжение