Два эссе о МЦ (2)
В "Камертоне" опубликовали второй эссей, размышления пространнее и интимнее, с отсылкой к моей собственной прозе.
МОЯ МАРИНА
...Само собой разумеется, стихи её наизусть знала ещё в отрочестве. Потом в университете разъяснили, что на все четыре стороны благословляла Марина Ивановна отнюдь не мужчину (впрочем, ее стриженая головка и раньше мнилась мне точь-в-точь схожей с «Поэтессой», фиалкокудрой, покусывающей стило, с той, кто по преданию - Сапфо), а с цветаевской прозой познакомилась на третьем курсе филфака. «Повесть о Сонечке» меня ошеломила. «Она пишет так, как я пишу - в своих дневниках!» Не знала, что с такой великолепной, беззащитной исповедальностью, без маски и позы, можно писать прозу - о любви, о многих любовях, слитых воедино. Такая молодая, но премудрая - и безумная… Не очень счастливы те юные девы, которые смотрятся в Марину как в зеркало - или в морскую гладь: утопит!
Офорт Светланы Ланшаковой
…Марина Ивановна в житейском отношении была дура набитая, а детская простота в трагические дни оборачивается преступлением.
Помню разговоры университетские, мимолётный спор с однокурсницей, пока красноярский автобус с натугой полз в гору, к Академгородку:
«Цветаева - преступная мать, сдала дочерей в детдом, Ирину уморили там голодом! Гумилёв - преступный отец, тоже сдал дочку в детдом! Ахматова - дурная мать…»
«Но им и не следовало заниматься чадородием, а гениальность не подразумевает моральной порядочности».
«Для меня невозможен талант вне морали! Талант - прежде всего хороший человек!» - кипела собеседница.
Я тихонько усмехнулась. Ах вы, синюшные птицы счастья из кулинарии по рупь двадцать, жиловатые несушки с затянутыми синеватой плёнкой глазами, - сварят из вас семейный бульон, выхлебают и спасиба не скажут. Жар-Птице в небесах - Марине ли, Анне - праведного ко-ко-ко и не слыхать.
Обещали детям в приюте шоколад от «АРА» и сливочное масло. Шоколад и сливочное масло тамошние серафимовичи сбывали на сторону, потому что у них была своя родня, кому нужны чужие сироты? Ей и самой ЛИТО Наркомпроса в пайке отказал в 22-м году, в 41-м - не дождалась чёрной работы судомойки в литфондовской столовой.
...Совпадаем с ней в одном: в монархизме. Впрочем, она-то убеждениями розовела, краснела, желтела - прямо как осенний лист. А данные были изначально хорошие, да дураку досталась в жёны.
Занятное из записных книжек, рисующее её непримиримый характер «против течения»:
- «Марина, Вы «еврей» переправляете на «жид», как другие «жид» на «еврей».
Шестилетняя Аля.
…Вот уж кто, на мой взгляд, любовной взаимности совершенно не искал в своем ирреальном мироощущении, так это Марина Ивановна. Ей важно было самой очароваться, насочинять, вознести предмет своей страсти на ледяные вершины совершенства - и разочароваться. «В кошачьем сердце рабства нет!»
Кто же виноват, что мужчины «глупее бабы» и не в силах даже понять, КТО перед ними. Оттого МЦ и писала о Пушкине и Гончаровой, что видела в «нашем всём» - себя, а в возлюбленных - «роковое пустое место».
Ариадна Эфрон вспоминала о материнских увлечениях:
«Не женское это было свойство у нее! - ведь наряжала она других, а не себя и, по-мужски, просто была, а не слыла, выглядела, казалась».
«Господи, какими же ничтожествами мама обольщалась!»
Но её ранило - и убивало - всё: человеческая пошлость, быт, глупость…
«А со скучными поэтами - то же, что и со скучными людьми: надоедает не однообразие, а тождественность ничтожного, хотя бы и весьма разнообразного. Как убийственно одинаковы, при всей разноголосости, газеты на столе, как убийственно одинаковы, при всем разнообразии, парижанки на улицах! Словно все это: рекламы, газеты и парижанки - не разное, а одно. На всех перекрестках, во всех лавках, трамваях, на всех аукционах и во всех концертных залах - им несть числа, но сколько бы их ни было, а все - одно! И это одно - все!
Надоедает, когда вместо человеческого лица видишь нечто худшее маски: слепок массового производства безликости: ассигнации без никакого золотого обеспечения!»
Сейчас ещё хуже (МЦ до Второй мировой эти слова написала), ещё гомогеннее: слипшийся комок неразличимой человечьей глины, утратившей образ Божий.
Набоковское определение духа времени: «Poslost’». Любящие ещё тошнотворнее осуждающих. Какова же бесовская насмешка над цветаевским трагическим благородством: от жеманных всхлипов сетевых графоманок («Ох, Серёжа Эфрон! Такой волшебный юноша с сердоликовой бусиной! Ах, любовь на берегу Чёрного моря!») до бойкой торговли брелоками в Тарусе, где за портрет Марины туристам выдают кадр из слезоточивого фильма-байопика (вместо трагической маски гения - смазливая актриса, куколка в нахлобученном пышном парике).
…Главный отрицательный урок - не заводить детей, чтобы потом их не уморить. (Могла обеих дочерей-младенцев убить - и написать детской кровью трагедию «Медея». Она и в юности всё прекрасно понимала, сама же писала: «Любая прачка может выйти замуж и родить».) Не использовать живых людей как объекты фантазий и гордыни. И от эфронов, бурно взволнованных политикой, подальше держаться. В её случае, впрочем, всё было без пользы: психиатрия с отрочества, сильнейшее мортидо, и вместе со всей Россией гениальная женщина попала в катаклизм. Марина Ивановна многажды порывалась развестись, я сама видела в РНБ ее рукой заполненный аусвайс, где написано: «В разводе». Осуждать её нет смысла, она сама себя осудила, приговорила и выполнила приговор.
Ещё из воспоминаний о МЦ: «Очень близорука была. И она считала, что близорукость - это большое счастье, потому что близорукий человек видит лица людей гораздо более красивыми, чем они на самом деле».
«Доктора узнают нас в морге
По не в меру большим сердцам».
ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ ЗДЕСЬ:
https://webkamerton.ru/2022/10/moya-marina