Записки отца: октябрь 1941 г.
Год назад я опубликовал в своем блоге сокращенный отрывок из записок отца, в котором он рассказывал о событиях вокруг 16 октября 1941 г. До сих пор еще не все события тех дней подробно освещены. История - наука весьма коньюнктурная, она вычеркивает целые эпизоды из жизни стран и народов, если эти эпизоды кому-то неприятны или не отвечают господствующим трактовкам событий. Поэтому призываю своих друзей: если есть в вашей семье кто-то, кто еще помнит жизнь в СССР и события тех времен, - расспросите их, уговорите написать о своем восприятии той жизни, о своей личной истории, о своей правде. Или запишите их рассказы на магнитофон и потом наберите на компьютере, Когда-нибудь для ваших детей или внуков это будет бесценный подарок на память. И не только для них - будущим историкам эти воспоминания позволят увидеть эпоху такой, какой она была, отряхнув все позднейшие коньюнктурные наслоения.
Исходя из этих соображений и зная, что опубликованное в блогах читают только в течение одной-двух недель (мало ктосмотрит по ключевым словам прежние посты, да и по прямым ссылкам мало кто ходит), решил дать здесь этот отрывок целиком, без сокращений.
Для начала - несколько пояснений. Мой отец, Александр Никанорович Курочкин, работал тогда на Метрострое секретарем парткома строительства двух особо важных оборонных объектов специального назначения, №1 и №16, в которых должно было располагаться руководство ЦК партии и правительства во время налетов вражеской авиации. Когда отцу было уже за восемьдесят, мы уговорили его написать воспоминания о прожитой жизни. Писал он "для внутреннего пользования" - для нас с братом, для внуков и родственников, но старался быть предельно точным в своих рассказах.
На фотографии слева - отец незадолго до начала войны, справа - в конце 80-х
Паника началась еще вечером 15 октября.
Мне в партком позвонили из райкома партии и сообщили, что на семь часов вечера меня вызывает секретарь райкома Никифоров. Уже на подходе к райкому, который находился на улице Чехова, я почувствовал неладное: у здания райкома стояли две или три легковые машины; сотрудники спешно носили и укладывали в них связки документов, пишущие машинки и другие вещи. Я спросил знакомого инструктора, что они делают и зачем меня вызвали. "Иди, там узнаешь" - ответил он.
В указанной мне комнате на втором этаже находились еще семь или восемь секретарей партийных организаций других предприятий. Через несколько минут в комнату вошли первый секретарь райкома Никифоров и второй секретарь Горин. Оба были в военной форме, и на поясе у каждого висел в кобуре пистолет.
Поздоровавшись, Никифоров спросил, чем мы занимаемся. Все молчали. Он посмотрел на меня: "Вот Вы, например, чем занимались сегодня?" Я ответил, что занимался своей обычной работой, а завтра еду строить оборонительные рубежи в качестве комиссара отряда нашей шахты. Он прервал меня и, обращаясь ко всем, сказал: "Вот что, товарищи. Ни на какие рубежи ехать не надо. Москву мы защищать будем, но положение тяжелое, враг в 30-40 километрах. Возможно, Москву придется оставить. Во избежание лишних жертв предлагаю вам взять лучшую часть актива и сегодня же любым транспортом выехать из Москвы на восток, через Горький. Повторяю: выехать сегодня же, самое позднее - завтра рано утром".
Сообщение Никифорова произвело на нас очень тяжелое впечатление. Я спросил, как мне быть, у меня ведь приказ начальника Метростроя, и к тому же жена с сыном находятся под Москвой у тещи. Он ответил: "Я же сказал - возьмите автомашину, забирайте семью, вещи и немедленно уезжайте". "Ну, товарищи, до свидания, - сказал он, обращаясь к нам. - Мы сейчас уезжаем". Оба они быстро вышли из комнаты.
Я оказался в трудном положении. Никаких автомашин в моем распоряжении не было, и уехать, как рекомендовал Никифоров, в такой короткий срок я не мог. Было десять вечера, возвращаться на шахту не было смысла: никого из руководства там уже не было. Я решил поехать к жене, чтобы попытаться вывезти семью хотя бы в Москву.
Жизнь в столице как-то сразу замерла, не было никакого движения даже вокруг служебных зданий. Транспорт уже не работал, освещения не было. Темень была страшная, в двух шагах ничего не было видно. Я шел пешком к Северному вокзалу медленно, ощупью, вытянув вперед руки. По дороге натыкался на брошенные автомашины, автобусы, троллейбусы, на какие-то громоздкие вещи. В кромешной тьме наталкивался на встречных, которые тоже шли с вытянутыми руками, чтобы не сбить друг друга и не налететь на что-нибудь.
С большим трудом я добрался до Северного вокзала. Там все платформы были до отказа забиты народом. Освещение здания вокзала было выключено полностью, все железнодорожные знаки, таблицы, расписания были сняты. Куда и когда пойдут поезда, выяснить было невозможно. Вдруг по радио раздался голос диктора: "Граждане, с такой-то платформы отправляется электропоезд". Куда отправляется, не было сказано, но вся огромная масса людей хлынула к платформе, и вырваться из нее было невозможно. Толпа меня закрутила и против моего желания втиснула в вагон. Поезд сразу тронулся. Я сильно беспокоился: а вдруг поезд пойдет по Загорской ветке, как тогда быть? Выйти быстро из вагона я при всем желании не сумею. Но, на мое счастье, после Мытищ поезд пошел по Монинской ветке, куда мне как раз было нужно, и я успокоился.
На перегоне от платформы Соколовская к платформе Щелковская над нами появились фашистские самолеты и начали обстреливать наш поезд из пулеметов. Машинист стал маневрировать: то замедлит движение поезда, то резко увеличит скорость. Очевидно, это в какой-то степени помогало: пули точно град ударяли по крыше вагона, она звенела, но никаких серьезных повреждений ни поезду, ни пассажирам фашистским летчикам причинить не удалось.
На платформе Осеевская я с большим трудом выбрался из вагона. Деревня Соколово, где проживала моя теща, находилась примерно в двухстах метрах от платформы. Я шел медленно, осторожно, озираясь по сторонам. Деревня примыкала к лесу. После такой категоричной информации, сделанной нам убегающим секретарем райкома партии Никифоровым, можно было ожидать, что деревня уже захвачена немецкими войсками. У меня был небольшой пистолет системы "браунинг", я на всякий случай держал его наготове. Никого не обнаружив, я тихо подошел к дому тещи и осторожно постучал в окно. Вскоре раздался голос тещи, она спросила, кто стучит. Я ответил, она тут же открыла дверь, и я вошел в избу. Жена тоже встала. Обе они крайне удивились моему позднему приезду.
Я вкратце рассказал им, что обстановка вокруг Москвы резко ухудшилась - очевидно, предстоят сильные бои за Москву, что Метрострой эвакуирует семьи руководящих работников вглубь страны, что Елене с сыном тоже лучше уехать. Если в ближайшие дни обстановка не улучшится, то я с коллективом шахты должен буду вступить в партизанский отряд и помочь им ничем уже не смогу. Но они обе, и теща, и жена, решительно воспротивились моему плану. Теща заявила, что у них здесь пока тихо и спокойно, ни о каких фашистах ничего не слышно, а если даже положение изменится, то Елене будет с ней легче. Елена тоже заявила категорически, что она одна, без меня, никуда не поедет, а останется с матерью. "Что я буду делать дорогой одна с ребенком, - говорила она, - я наверняка пропаду. Уж, лучше пусть я здесь погибну, в родных местах".
Рассуждения их, конечно, были логичны, и я вынужден был с ними согласиться. Просидев с ними весь остаток ночи совершенно без сна, я рано утром простился с ними и с сыном и пошел к платформе, намереваясь побыстрее уехать, чтобы часам к 7-8 попасть на шахту, разобраться в обстановке и решить, что же надо делать после сообщения Никифорова.
На платформе толпилась небольшая группа пассажиров, они о чем-то тихо переговаривались между собой. Когда будет поезд на Москву, никто не знал: расписание было снято, никаких объявлений не было вывешено, даже кассирша в ответ на обращения пассажиров заявляла, что она тоже ничего не знает. И вдруг неожиданно со стороны Монина показался электропоезд. Все обрадовались, быстро сели и поехали. Дорогой сидели все молча.
Продолжение здесь
Исходя из этих соображений и зная, что опубликованное в блогах читают только в течение одной-двух недель (мало ктосмотрит по ключевым словам прежние посты, да и по прямым ссылкам мало кто ходит), решил дать здесь этот отрывок целиком, без сокращений.
Для начала - несколько пояснений. Мой отец, Александр Никанорович Курочкин, работал тогда на Метрострое секретарем парткома строительства двух особо важных оборонных объектов специального назначения, №1 и №16, в которых должно было располагаться руководство ЦК партии и правительства во время налетов вражеской авиации. Когда отцу было уже за восемьдесят, мы уговорили его написать воспоминания о прожитой жизни. Писал он "для внутреннего пользования" - для нас с братом, для внуков и родственников, но старался быть предельно точным в своих рассказах.
На фотографии слева - отец незадолго до начала войны, справа - в конце 80-х
Паника началась еще вечером 15 октября.
Мне в партком позвонили из райкома партии и сообщили, что на семь часов вечера меня вызывает секретарь райкома Никифоров. Уже на подходе к райкому, который находился на улице Чехова, я почувствовал неладное: у здания райкома стояли две или три легковые машины; сотрудники спешно носили и укладывали в них связки документов, пишущие машинки и другие вещи. Я спросил знакомого инструктора, что они делают и зачем меня вызвали. "Иди, там узнаешь" - ответил он.
В указанной мне комнате на втором этаже находились еще семь или восемь секретарей партийных организаций других предприятий. Через несколько минут в комнату вошли первый секретарь райкома Никифоров и второй секретарь Горин. Оба были в военной форме, и на поясе у каждого висел в кобуре пистолет.
Поздоровавшись, Никифоров спросил, чем мы занимаемся. Все молчали. Он посмотрел на меня: "Вот Вы, например, чем занимались сегодня?" Я ответил, что занимался своей обычной работой, а завтра еду строить оборонительные рубежи в качестве комиссара отряда нашей шахты. Он прервал меня и, обращаясь ко всем, сказал: "Вот что, товарищи. Ни на какие рубежи ехать не надо. Москву мы защищать будем, но положение тяжелое, враг в 30-40 километрах. Возможно, Москву придется оставить. Во избежание лишних жертв предлагаю вам взять лучшую часть актива и сегодня же любым транспортом выехать из Москвы на восток, через Горький. Повторяю: выехать сегодня же, самое позднее - завтра рано утром".
Сообщение Никифорова произвело на нас очень тяжелое впечатление. Я спросил, как мне быть, у меня ведь приказ начальника Метростроя, и к тому же жена с сыном находятся под Москвой у тещи. Он ответил: "Я же сказал - возьмите автомашину, забирайте семью, вещи и немедленно уезжайте". "Ну, товарищи, до свидания, - сказал он, обращаясь к нам. - Мы сейчас уезжаем". Оба они быстро вышли из комнаты.
Я оказался в трудном положении. Никаких автомашин в моем распоряжении не было, и уехать, как рекомендовал Никифоров, в такой короткий срок я не мог. Было десять вечера, возвращаться на шахту не было смысла: никого из руководства там уже не было. Я решил поехать к жене, чтобы попытаться вывезти семью хотя бы в Москву.
Жизнь в столице как-то сразу замерла, не было никакого движения даже вокруг служебных зданий. Транспорт уже не работал, освещения не было. Темень была страшная, в двух шагах ничего не было видно. Я шел пешком к Северному вокзалу медленно, ощупью, вытянув вперед руки. По дороге натыкался на брошенные автомашины, автобусы, троллейбусы, на какие-то громоздкие вещи. В кромешной тьме наталкивался на встречных, которые тоже шли с вытянутыми руками, чтобы не сбить друг друга и не налететь на что-нибудь.
С большим трудом я добрался до Северного вокзала. Там все платформы были до отказа забиты народом. Освещение здания вокзала было выключено полностью, все железнодорожные знаки, таблицы, расписания были сняты. Куда и когда пойдут поезда, выяснить было невозможно. Вдруг по радио раздался голос диктора: "Граждане, с такой-то платформы отправляется электропоезд". Куда отправляется, не было сказано, но вся огромная масса людей хлынула к платформе, и вырваться из нее было невозможно. Толпа меня закрутила и против моего желания втиснула в вагон. Поезд сразу тронулся. Я сильно беспокоился: а вдруг поезд пойдет по Загорской ветке, как тогда быть? Выйти быстро из вагона я при всем желании не сумею. Но, на мое счастье, после Мытищ поезд пошел по Монинской ветке, куда мне как раз было нужно, и я успокоился.
На перегоне от платформы Соколовская к платформе Щелковская над нами появились фашистские самолеты и начали обстреливать наш поезд из пулеметов. Машинист стал маневрировать: то замедлит движение поезда, то резко увеличит скорость. Очевидно, это в какой-то степени помогало: пули точно град ударяли по крыше вагона, она звенела, но никаких серьезных повреждений ни поезду, ни пассажирам фашистским летчикам причинить не удалось.
На платформе Осеевская я с большим трудом выбрался из вагона. Деревня Соколово, где проживала моя теща, находилась примерно в двухстах метрах от платформы. Я шел медленно, осторожно, озираясь по сторонам. Деревня примыкала к лесу. После такой категоричной информации, сделанной нам убегающим секретарем райкома партии Никифоровым, можно было ожидать, что деревня уже захвачена немецкими войсками. У меня был небольшой пистолет системы "браунинг", я на всякий случай держал его наготове. Никого не обнаружив, я тихо подошел к дому тещи и осторожно постучал в окно. Вскоре раздался голос тещи, она спросила, кто стучит. Я ответил, она тут же открыла дверь, и я вошел в избу. Жена тоже встала. Обе они крайне удивились моему позднему приезду.
Я вкратце рассказал им, что обстановка вокруг Москвы резко ухудшилась - очевидно, предстоят сильные бои за Москву, что Метрострой эвакуирует семьи руководящих работников вглубь страны, что Елене с сыном тоже лучше уехать. Если в ближайшие дни обстановка не улучшится, то я с коллективом шахты должен буду вступить в партизанский отряд и помочь им ничем уже не смогу. Но они обе, и теща, и жена, решительно воспротивились моему плану. Теща заявила, что у них здесь пока тихо и спокойно, ни о каких фашистах ничего не слышно, а если даже положение изменится, то Елене будет с ней легче. Елена тоже заявила категорически, что она одна, без меня, никуда не поедет, а останется с матерью. "Что я буду делать дорогой одна с ребенком, - говорила она, - я наверняка пропаду. Уж, лучше пусть я здесь погибну, в родных местах".
Рассуждения их, конечно, были логичны, и я вынужден был с ними согласиться. Просидев с ними весь остаток ночи совершенно без сна, я рано утром простился с ними и с сыном и пошел к платформе, намереваясь побыстрее уехать, чтобы часам к 7-8 попасть на шахту, разобраться в обстановке и решить, что же надо делать после сообщения Никифорова.
На платформе толпилась небольшая группа пассажиров, они о чем-то тихо переговаривались между собой. Когда будет поезд на Москву, никто не знал: расписание было снято, никаких объявлений не было вывешено, даже кассирша в ответ на обращения пассажиров заявляла, что она тоже ничего не знает. И вдруг неожиданно со стороны Монина показался электропоезд. Все обрадовались, быстро сели и поехали. Дорогой сидели все молча.
Продолжение здесь