К дискуссии о работе Л.С.Выготского «Исторический смысл кризиса в психологии»
К дискуссии о работе Л.С.Выготского «Исторический смысл кризиса в психологии»
7 декабря 2015 года в рамках дискуссионного клуба «Чаепитие у классиков» состоялось обсуждение доклада Екатерины Юрьевны Завершневой «Л.С. Выготский о кризисе психологии: что изменилось за 100 лет?». Екатериной Юрьевной были представлены с одной стороны, результаты архивно-биографических исследований судьбы текстов Выготского, с другой - философско-методлогическое осмысление их содержания. Обе эти линии сходились в обсуждении темы «Выготский сегодня», поскольку история нынешней «интеллектуальной ауры» вокруг работ Л.С. во многом определяется тем, где, когда и в каком виде публиковались его тексты. В своем выступлении докладчик подчеркивала проблематизирующую, «центробежную» направленность ряда работ классика, в том числе и обсуждаемого ею «Исторического смысла кризиса»: различные психологические учения и идеи противопоставляются, сталкиваются лбами, акцентируется их взаимоотрицание и несовместимость. В предлагаемой читателю заметке я хотел было проделать работу прямо противоположного толка и попытаться «просинтезировать» прозвучавшие в дискуссии суждения и идеи, обозначив их место на некоем едином ландшафте. И лишь слегка дополнить теми соображениями, которые не было возможности высказать в ходе обсуждения. Но «Остапа несло», и получилось то, что получилось. Отмечу, что приведенные ниже размышления и отсылки есть плод моей вольной интерпретации. И если участниками будет заявлено, что все события вымышлены, а совпадения случайны - готов буду подписаться и под этим.
Предварительно хотелось бы немного расширить границы случившегося обсуждения и привлечь к нему несколько слов «снаружи».
На мой взгляд, значимым вектором развития идей и экспериментов Выготского были теоретические и практические поиски в направлении, которое условно может быть названо конструктивной психологией. К данному направлению я отнес бы, как наиболее ранние, работы П.Я.Гальперина и его учеников.
Что такое гальперианская идея «формирующего эксперимента», познания психического процесса через его активное формирование начиная от внешних, развернутых и наблюдаемых форм? С точки зрения логики идея формирующего эксперимента не выдерживает критики. И здравый смысл, и накопленный сегодня опыт профессионалов в области процессного моделирования, будь то производственные технологии или бизнес-процессы, недвусмысленно говорят о том, что одни и те же результаты могут быть достигнуты самыми разными путями. Однако, на мой взгляд, это ничуть не снижает ценность разработок в традиции поэтапного формирования психических процессов. Просто труды Гальперина и его последователей нуждаются в переинтерпретации. Что, если формирующий эксперимент не отвечает и не должен отвечать на вопрос «какова структура и генезис такого-то психического процесса вообще»? Или «какова структура и генезис некоего массово распространенного психического процесса»? Что, если эксперимент с исчерпывающей точностью отвечает совсем на другой вопрос: какова структура и генез вот этого самого конкретного процесса, сформированного у конкретного испытуемого? Но ведь такая постановка никак не вяжется с принципами традиционной науки! С другой стороны, начатое Гальпериным направление вполне могло бы (и еще может!) вырулить в сторону вопроса о возможностях, принципах и границах проектирования и формирования любых психологических новообразований. Но и это совсем не в традициях науки и научной деятельности, это чистая инженерия! В каком-то смысле конструктивная психология носит антинаучный характер, если понимать под научностью то, что привыкли понимать под ней подавляющее большинство людей науки. Что имел Петр Яковлевич «на самом деле», провозглашая идею «формирующего эксперимента»? Вполне допускаю, что он использовал эту формулировку лишь как «фигуру речи», позволяющую вписать действительно стоящий за нею смысл в контекст господствующих в научных кругах убеждений и стереотипов.
Не менее значимыми представляются поиски, посвященные углубленному прочтению работ Выготского, их переинтерпретации и освобождения от устоявшихся стереотипных толкований. Работа по освоению этого поля проделана большая и интересная, однако обсуждение этой темы увело бы нас далеко в сторону. Ограничусь статьей Николая Вересова «Культурно-историческая психология Л.С.Выготского: трудная работа понимания». В исследовании автора вырисовывается целая градация процессов «освоения человеком культурно-исторического наследия по Выготскому», на одном полюсе которой располагается элементарное обучение тому или иному навыку, а на другом - подлинное новообразование личности. Как различные случаи усвоения/присвоения, будь то искусственно организованный учебный процесс или стихийно сложившаяся жизненная ситуация, могут быть расположены на этой шкале? Все зависит от меры драматизма, остроты жизненной проблемы, глубины конфликта. Следуя этой логике, скажем так: В вершинных своих проявлениях развитие личности предполагает обязательное участие смерти как одного из действующих лиц драмы. «Быть или не быть?» - вот вопрос, который появляется на острие кризиса. А поиск и практическая, волевая реализация ответа - оказываются ничем иным, как ступенью в подлинном возвышении личности, шагом на пути освобождения. Речь идет здесь о психологии переживания. В том смысле, что кто-то смог пережить жизненное испытание, а кто-то - не смог. Но тогда при чем здесь педагогика как массовая практика? При чем здесь наука в ее ориентации на универсальное и общее?
Выходит, что поиски на переднем крае того, что называлось прежде научной психологией, нередко приводят к отрицанию самих основ научного подхода. И это не случайность. Еще в конце 60-х годов американский психолог Р.Розенталь экспериментально (!) показал принципиальную ненадежность данных психологического экспериментирования. Эксперимент в психологии оказался не более, чем пародией на естественнонаучный эксперимент. Примерно в это же время советский (ныне также американский) мыслитель Владимир Лефевр уже на философско-методологическом уровне обосновал ограниченность, если не сказать бессмысленность, применения естественнонаучных методов к «объектам, наделенным сознанием». Однако, историческая инерция, инерция привычки - столь велика, что большинство современных психологов продолжают равняться на «идеал научности».
Перейдем теперь собственно к дискуссии. Интересный разворот получило в обсуждении осмысление «конструктивно-психологического» лозунга «формирования нового человека» в стране победившего социализма. Были нащупаны две прямо противоположные трактовки этой идеи в зависимости от того, в каком контексте она бралась: то ли в рамках идущей от Маркса и официально провозглашенной идеологии освобождения, то ли в рамках реально складывающейся социально-политической практики сталинизма. Замаячили два образа «нового человека». Один - человек порабощенный, винтик с заранее заданными свойствами, идеально подогнанная деталь для той или иной производственной или военной машины.
Другой - обитатель «царства свободы» и «полного раскрытия человеческих сущностных сил». Чего достигла конструктивная психология и педагогика порабощения в СССР? Судя по всему, немногого. Нужные результаты были получены за счет силовых решений на уровне практики совсем другого масштаба, и задействован был отнюдь не психолого-педагогической инструментарий. Вместе с тем, в советской прессе 30-40 летней давности проскакивала информация о том, что гитлеровские концентрационные лагеря были первоначально не лагерями смерти, а антропотехническими лабораториями для проведения всевозможных «формирующих экспериментов» над людьми и поиска эффективных методов «перевоспитания». По версии авторов, последующее перепрофилирование концлагерей было вызвано тем, что лабораторные эксперименты также не дали нужного результата. Но мир не стоял на месте. За прошедшие после второй мировой войны полвека психология порабощения шагнула далеко вперед, особенно в так называемы развитых странах. Основным оружием «массового порабощения» стали средства массовой информации. Сегодня методы манипулирования общественным сознанием в этой сфере отработаны настолько, что подчинение человека чужой воле начинает происходить в форме… предоставления ему полной свободы! Свободы выбора жизненного пути, политических убеждений, стандартов потребления и образа жизни. Обществу потребления нужен был унифицированный «продукт» - и на свет явились инструменты массового воздействия.
Похож ли порабощенный человек на раба? Вовсе не обязательно. Пути порабощения многолики, а стоящие за поработителями идеалы подчас достойны и благородны. Поработить ведь можно и благоденствием, и счастьем. Что есть свобода и рабство в современном мире? Думаю, ключевой вопрос здесь - не во внешних признаках и оценке получаемого результата. А в том, кто является субъектом формирующего воздействия, кто проектирует результат и несет за него ответственность. Путь к свободе или к рабству - это прежде всего ответ на вопрос о субъекте формирующего воздействия. Кто он? Тот на кого направлено воздействие - или тот, кто направляет его на другого? А это подводит нас к новым вопросам: Может ли система образования отвечать за формирование свободной личности? Может ли отвечать семья? И что означает в переводе на современный язык древний восточный принцип "Встретишь Будду - убей Будду»?
Практика превращения человека в программируемый социальный автомат разворачивается у всех на виду и широко обсуждается. Что же касается путей и средств освобождения, то здесь все гораздо более проблематично и таинственно. В том числе и потому, что пути освобождения уникальны: речь идет о личностном выборе в построении человеком собственного «Я». Возможны здесь какие-то технологии, или освобождение является исключительно интимным делом конкретного человека? Думается, опыт освобождения, личностного роста может стать чем-то вроде технологии лишь после того, как некто завершил свое интимное дело, а затем оставил след. Таким следом может быть и неявный намек в виде романа или симфонии. И вполне конкретный работающий инструмент в виде психопрактической школы. Остается, правда, вопрос, можно ли технологию в том же качестве использовать дважды. И насколько стал свободным тот, кто пошел по следам первооткрывателя.
Комбинаторное пространство формирования/развития
характер воздействия
подавление соблазнение
острота проблемно-конфликтной ситуации
«мера субъектности»
индивидуализированный
групповой
массовый
формат психопрактик
Когда усваиваются зафиксированные в культуре способности, формы поведения, оценивания, принятия решений - человек учится. Или человека учат. Или происходит и то и другое. В любом случае на психофизиологии учащегося-обучаемого отпечатывается некий культурный штамп, и человек становится способным его воспроизводить. Но в развитии личности роль культуры не может сводиться к одним только штампам. Культурное наследие - лишь арсенал орудий, из которых человек может выбрать что-то подходящее для овладения собой в конкретной проблемно-конфликтной ситуации. Нередко - использовать орудие так, как никто до него этого не делал. Или даже культура может выступить как набор «полуфабрикатов», из которых только предстоит изготовить нужное орудие. Тогда преодоление личностного кризиса, шаг в развитии личности - может совпадать с шагом в развитии культуры, с созданием культурно-значимого нового.
Шаг в развитии личности =
Шаг в развитии культуры
Человек Культура
Представленная Выготским панорама множества не состыкованных между собой психологических идей, теорий и фактов, за минувшие 100 лет качественно не изменилась. Как относиться к этому? Многие и сегодня солидаризируются с установкой Л.С. на синтез разрозненных обрывков в единое полотно. Однако, как заметила докладчик, 100 лет разнобоя - это уже не кризис науки, а ее нормальное состояние. Такая оценка достаточно распространена: сегодня философы заговорили о новой рациональности, которая приходит в 21 веке на смену научной рациональности. Примечательно, что описывая новую рациональность, многие слово в слово повторяют признаки, которыми Л.С.Выготский характеризовал кризис в психологии: неустранимый плюрализм знаний и картин мира, отказ от универсалистских теорий в пользу ad hoc построений, ориентация знания на решение практических задач.
Наш современник, российский философ Вячеслав Семенович Степин выдвинул идею трех типов научной рациональности и научного знания. Согласно Степину, поиск «истинной картины мира» (классическая рациональность) сменяется кантианским пониманием зависимости «картины» от инструментов ее «рисования» (неклассическая рациональность), а затем и осознанием зависимости выбора инструментов от предельных ценностно-онтологических оснований (постнеклассическая рациональность).
Типы рациональности трактуются автором как последовательные исторические периоды развития наук. Фактически же, если говорить о современной ситуации, они одновременно сосуществуют в умах представителей ученых сообществ. На конференциях того же Института философии, в котором работает В.С. Степин, можно заметить: приверженность принципам классической науки присуща по большей части старшему поколению философского сословия, в то время как неклассика и постнеклассика более охотно усваивается молодыми философами. Стало быть, дело в поколениях, и через пять-десять лет ностальгия по «золотому веку науки» и установка на «окончательный синтез» окончательно покинет умы? А быть может, уйдя в двери, проблема влезет в окно? Переходя из сферы познания в прикладную, практическую область, ситуация множественности знаний уже не выглядит столь нейтральной и безобидной. Например, если оценивать роль несоизмеримости представлений о мире в современных межнациональных и межконфессиональных конфликтах. Как я могу ужиться на одной территории с монстром, который непонятен, не уважает моих святынь и не поступает как должно? Как возможно сосуществование инакомыслящих, живущих на одной планете, но в разных мирах? Как и в каком смысле возможны синтез или координация несовместимых знаний в практической перспективе? Возможно ли здесь «объемлющее учение» той же принципиальной природы, что и «объемлемые» им учения? Или необходима иная форма синтеза знаний, сохраняющая одновременно всю их разноязыкость и несоизмеримость? Какие тогда требуются интерфейсы, правила и алгоритмы для «гармонизации» действий всевозможных инопланетян?
Как к одной из возможных подсказок, можно обратиться к микроструктурному моделированию, широко используемому в инженерной психологии. Здесь в качестве модели психического процесса выступает конструкция из «черных ящиков», имеющих функцию, вход и выход. Неважно, что за «субстрат» наполняет функциональные блоки - биохимические процессы в тканях мозга, ход мыслей в логическом рассуждении или что-то еще. Модели строятся на основе «голого функционализма», без каких-либо попыток «заглянуть под крышку». Таким образом микроструктурный анализ оказывается «перпендикулярным» всему лоскутному одеялу противоречивых знаний, даже дуализму души и тела. Он с равным успехом переваривает и бихевиористские, и спиритуалистские идеи. И позволяет получать экспериментальные ответы на любые прикладные запросы с любой заданной точностью, все зависит лишь от изобретательности экспериментатора.
Возможны и другие подсказки. Выходя из здания МППУ, я спросил у охранника, синтезирует ли он шестнадцать различных картинок на мониторе в «объемное» представление о том, что происходит в помещениях здания и на территории вокруг. «А нет у меня условий для полноценной отработки такой способности - посетовал он, - да и не нужно мне это: для практических целей достаточно видеть, что происходит в каждом из окошек.» Ладно, сорвалось. Ну, а допустим, в следующий раз повезет побеседовать с другим охранником. У которого были условия для формирования «3D-способности». И который умеет мониторить сразу несколько трехмерных пространств своим фасеточным зрением. Или с архитектором, с инженером-конструктором, чудесным образом владеющих магией перехода от чертежей к объемам? Это ведь тоже форма прикладного синтеза знаний, причем такая, что синтез происходит не в плоскости самих знаний, а на живом субстрате человеческой психики. Убежден, что найдутся и другие примеры. И что проблема синтеза знаний в рамках практических задач может и должна решаться иначе, чем в привычной для ученых познавательной установке.
В какой-то момент обсуждения статьи «Исторический смысл кризиса» прозвучало предложение сменить ракурс и вместо вопроса о его причинах кризиса в психологии задаться вопросом о целях: зачем понадобилось Выготскому сгущать краски и нагнетать страсти при изображении кризиса? Ведь до того, как он вбросил эту картинку, все, вроде бы, было более-менее «бескризисно». В качестве версии можно вспомнить о том, что Выготский начинал как литературовед и театральный критик. Посещал собрания литературно-философского общества в Москве. Первые работы были литературоведческими и во многом связанными с театром. Конечно же, он знал толк в драматургии. И, конечно же, разворачивая перед читателем конфликт, заранее знал развязку драмы. Но жизнь оказалась слишком короткой. И занавес опустился прежде, чем зрители могли в полной мере насладиться красотой спектакля. Тем не менее, спектакль состоялся, и воздействие на сознание научного сообщества было пусть отсроченным, но достаточно мощным. Продолжается оно и по сей день, и лишь набирает обороты, захватывая в свою орбиту новые и новые умы. И что на самом деле сделал Выготский - нам предстоит осмысливать еще долго.
7 декабря 2015 года в рамках дискуссионного клуба «Чаепитие у классиков» состоялось обсуждение доклада Екатерины Юрьевны Завершневой «Л.С. Выготский о кризисе психологии: что изменилось за 100 лет?». Екатериной Юрьевной были представлены с одной стороны, результаты архивно-биографических исследований судьбы текстов Выготского, с другой - философско-методлогическое осмысление их содержания. Обе эти линии сходились в обсуждении темы «Выготский сегодня», поскольку история нынешней «интеллектуальной ауры» вокруг работ Л.С. во многом определяется тем, где, когда и в каком виде публиковались его тексты. В своем выступлении докладчик подчеркивала проблематизирующую, «центробежную» направленность ряда работ классика, в том числе и обсуждаемого ею «Исторического смысла кризиса»: различные психологические учения и идеи противопоставляются, сталкиваются лбами, акцентируется их взаимоотрицание и несовместимость. В предлагаемой читателю заметке я хотел было проделать работу прямо противоположного толка и попытаться «просинтезировать» прозвучавшие в дискуссии суждения и идеи, обозначив их место на некоем едином ландшафте. И лишь слегка дополнить теми соображениями, которые не было возможности высказать в ходе обсуждения. Но «Остапа несло», и получилось то, что получилось. Отмечу, что приведенные ниже размышления и отсылки есть плод моей вольной интерпретации. И если участниками будет заявлено, что все события вымышлены, а совпадения случайны - готов буду подписаться и под этим.
Предварительно хотелось бы немного расширить границы случившегося обсуждения и привлечь к нему несколько слов «снаружи».
На мой взгляд, значимым вектором развития идей и экспериментов Выготского были теоретические и практические поиски в направлении, которое условно может быть названо конструктивной психологией. К данному направлению я отнес бы, как наиболее ранние, работы П.Я.Гальперина и его учеников.
Что такое гальперианская идея «формирующего эксперимента», познания психического процесса через его активное формирование начиная от внешних, развернутых и наблюдаемых форм? С точки зрения логики идея формирующего эксперимента не выдерживает критики. И здравый смысл, и накопленный сегодня опыт профессионалов в области процессного моделирования, будь то производственные технологии или бизнес-процессы, недвусмысленно говорят о том, что одни и те же результаты могут быть достигнуты самыми разными путями. Однако, на мой взгляд, это ничуть не снижает ценность разработок в традиции поэтапного формирования психических процессов. Просто труды Гальперина и его последователей нуждаются в переинтерпретации. Что, если формирующий эксперимент не отвечает и не должен отвечать на вопрос «какова структура и генезис такого-то психического процесса вообще»? Или «какова структура и генезис некоего массово распространенного психического процесса»? Что, если эксперимент с исчерпывающей точностью отвечает совсем на другой вопрос: какова структура и генез вот этого самого конкретного процесса, сформированного у конкретного испытуемого? Но ведь такая постановка никак не вяжется с принципами традиционной науки! С другой стороны, начатое Гальпериным направление вполне могло бы (и еще может!) вырулить в сторону вопроса о возможностях, принципах и границах проектирования и формирования любых психологических новообразований. Но и это совсем не в традициях науки и научной деятельности, это чистая инженерия! В каком-то смысле конструктивная психология носит антинаучный характер, если понимать под научностью то, что привыкли понимать под ней подавляющее большинство людей науки. Что имел Петр Яковлевич «на самом деле», провозглашая идею «формирующего эксперимента»? Вполне допускаю, что он использовал эту формулировку лишь как «фигуру речи», позволяющую вписать действительно стоящий за нею смысл в контекст господствующих в научных кругах убеждений и стереотипов.
Не менее значимыми представляются поиски, посвященные углубленному прочтению работ Выготского, их переинтерпретации и освобождения от устоявшихся стереотипных толкований. Работа по освоению этого поля проделана большая и интересная, однако обсуждение этой темы увело бы нас далеко в сторону. Ограничусь статьей Николая Вересова «Культурно-историческая психология Л.С.Выготского: трудная работа понимания». В исследовании автора вырисовывается целая градация процессов «освоения человеком культурно-исторического наследия по Выготскому», на одном полюсе которой располагается элементарное обучение тому или иному навыку, а на другом - подлинное новообразование личности. Как различные случаи усвоения/присвоения, будь то искусственно организованный учебный процесс или стихийно сложившаяся жизненная ситуация, могут быть расположены на этой шкале? Все зависит от меры драматизма, остроты жизненной проблемы, глубины конфликта. Следуя этой логике, скажем так: В вершинных своих проявлениях развитие личности предполагает обязательное участие смерти как одного из действующих лиц драмы. «Быть или не быть?» - вот вопрос, который появляется на острие кризиса. А поиск и практическая, волевая реализация ответа - оказываются ничем иным, как ступенью в подлинном возвышении личности, шагом на пути освобождения. Речь идет здесь о психологии переживания. В том смысле, что кто-то смог пережить жизненное испытание, а кто-то - не смог. Но тогда при чем здесь педагогика как массовая практика? При чем здесь наука в ее ориентации на универсальное и общее?
Выходит, что поиски на переднем крае того, что называлось прежде научной психологией, нередко приводят к отрицанию самих основ научного подхода. И это не случайность. Еще в конце 60-х годов американский психолог Р.Розенталь экспериментально (!) показал принципиальную ненадежность данных психологического экспериментирования. Эксперимент в психологии оказался не более, чем пародией на естественнонаучный эксперимент. Примерно в это же время советский (ныне также американский) мыслитель Владимир Лефевр уже на философско-методологическом уровне обосновал ограниченность, если не сказать бессмысленность, применения естественнонаучных методов к «объектам, наделенным сознанием». Однако, историческая инерция, инерция привычки - столь велика, что большинство современных психологов продолжают равняться на «идеал научности».
Перейдем теперь собственно к дискуссии. Интересный разворот получило в обсуждении осмысление «конструктивно-психологического» лозунга «формирования нового человека» в стране победившего социализма. Были нащупаны две прямо противоположные трактовки этой идеи в зависимости от того, в каком контексте она бралась: то ли в рамках идущей от Маркса и официально провозглашенной идеологии освобождения, то ли в рамках реально складывающейся социально-политической практики сталинизма. Замаячили два образа «нового человека». Один - человек порабощенный, винтик с заранее заданными свойствами, идеально подогнанная деталь для той или иной производственной или военной машины.
Другой - обитатель «царства свободы» и «полного раскрытия человеческих сущностных сил». Чего достигла конструктивная психология и педагогика порабощения в СССР? Судя по всему, немногого. Нужные результаты были получены за счет силовых решений на уровне практики совсем другого масштаба, и задействован был отнюдь не психолого-педагогической инструментарий. Вместе с тем, в советской прессе 30-40 летней давности проскакивала информация о том, что гитлеровские концентрационные лагеря были первоначально не лагерями смерти, а антропотехническими лабораториями для проведения всевозможных «формирующих экспериментов» над людьми и поиска эффективных методов «перевоспитания». По версии авторов, последующее перепрофилирование концлагерей было вызвано тем, что лабораторные эксперименты также не дали нужного результата. Но мир не стоял на месте. За прошедшие после второй мировой войны полвека психология порабощения шагнула далеко вперед, особенно в так называемы развитых странах. Основным оружием «массового порабощения» стали средства массовой информации. Сегодня методы манипулирования общественным сознанием в этой сфере отработаны настолько, что подчинение человека чужой воле начинает происходить в форме… предоставления ему полной свободы! Свободы выбора жизненного пути, политических убеждений, стандартов потребления и образа жизни. Обществу потребления нужен был унифицированный «продукт» - и на свет явились инструменты массового воздействия.
Похож ли порабощенный человек на раба? Вовсе не обязательно. Пути порабощения многолики, а стоящие за поработителями идеалы подчас достойны и благородны. Поработить ведь можно и благоденствием, и счастьем. Что есть свобода и рабство в современном мире? Думаю, ключевой вопрос здесь - не во внешних признаках и оценке получаемого результата. А в том, кто является субъектом формирующего воздействия, кто проектирует результат и несет за него ответственность. Путь к свободе или к рабству - это прежде всего ответ на вопрос о субъекте формирующего воздействия. Кто он? Тот на кого направлено воздействие - или тот, кто направляет его на другого? А это подводит нас к новым вопросам: Может ли система образования отвечать за формирование свободной личности? Может ли отвечать семья? И что означает в переводе на современный язык древний восточный принцип "Встретишь Будду - убей Будду»?
Практика превращения человека в программируемый социальный автомат разворачивается у всех на виду и широко обсуждается. Что же касается путей и средств освобождения, то здесь все гораздо более проблематично и таинственно. В том числе и потому, что пути освобождения уникальны: речь идет о личностном выборе в построении человеком собственного «Я». Возможны здесь какие-то технологии, или освобождение является исключительно интимным делом конкретного человека? Думается, опыт освобождения, личностного роста может стать чем-то вроде технологии лишь после того, как некто завершил свое интимное дело, а затем оставил след. Таким следом может быть и неявный намек в виде романа или симфонии. И вполне конкретный работающий инструмент в виде психопрактической школы. Остается, правда, вопрос, можно ли технологию в том же качестве использовать дважды. И насколько стал свободным тот, кто пошел по следам первооткрывателя.
Комбинаторное пространство формирования/развития
характер воздействия
подавление соблазнение
острота проблемно-конфликтной ситуации
«мера субъектности»
индивидуализированный
групповой
массовый
формат психопрактик
Когда усваиваются зафиксированные в культуре способности, формы поведения, оценивания, принятия решений - человек учится. Или человека учат. Или происходит и то и другое. В любом случае на психофизиологии учащегося-обучаемого отпечатывается некий культурный штамп, и человек становится способным его воспроизводить. Но в развитии личности роль культуры не может сводиться к одним только штампам. Культурное наследие - лишь арсенал орудий, из которых человек может выбрать что-то подходящее для овладения собой в конкретной проблемно-конфликтной ситуации. Нередко - использовать орудие так, как никто до него этого не делал. Или даже культура может выступить как набор «полуфабрикатов», из которых только предстоит изготовить нужное орудие. Тогда преодоление личностного кризиса, шаг в развитии личности - может совпадать с шагом в развитии культуры, с созданием культурно-значимого нового.
Шаг в развитии личности =
Шаг в развитии культуры
Человек Культура
Представленная Выготским панорама множества не состыкованных между собой психологических идей, теорий и фактов, за минувшие 100 лет качественно не изменилась. Как относиться к этому? Многие и сегодня солидаризируются с установкой Л.С. на синтез разрозненных обрывков в единое полотно. Однако, как заметила докладчик, 100 лет разнобоя - это уже не кризис науки, а ее нормальное состояние. Такая оценка достаточно распространена: сегодня философы заговорили о новой рациональности, которая приходит в 21 веке на смену научной рациональности. Примечательно, что описывая новую рациональность, многие слово в слово повторяют признаки, которыми Л.С.Выготский характеризовал кризис в психологии: неустранимый плюрализм знаний и картин мира, отказ от универсалистских теорий в пользу ad hoc построений, ориентация знания на решение практических задач.
Наш современник, российский философ Вячеслав Семенович Степин выдвинул идею трех типов научной рациональности и научного знания. Согласно Степину, поиск «истинной картины мира» (классическая рациональность) сменяется кантианским пониманием зависимости «картины» от инструментов ее «рисования» (неклассическая рациональность), а затем и осознанием зависимости выбора инструментов от предельных ценностно-онтологических оснований (постнеклассическая рациональность).
Типы рациональности трактуются автором как последовательные исторические периоды развития наук. Фактически же, если говорить о современной ситуации, они одновременно сосуществуют в умах представителей ученых сообществ. На конференциях того же Института философии, в котором работает В.С. Степин, можно заметить: приверженность принципам классической науки присуща по большей части старшему поколению философского сословия, в то время как неклассика и постнеклассика более охотно усваивается молодыми философами. Стало быть, дело в поколениях, и через пять-десять лет ностальгия по «золотому веку науки» и установка на «окончательный синтез» окончательно покинет умы? А быть может, уйдя в двери, проблема влезет в окно? Переходя из сферы познания в прикладную, практическую область, ситуация множественности знаний уже не выглядит столь нейтральной и безобидной. Например, если оценивать роль несоизмеримости представлений о мире в современных межнациональных и межконфессиональных конфликтах. Как я могу ужиться на одной территории с монстром, который непонятен, не уважает моих святынь и не поступает как должно? Как возможно сосуществование инакомыслящих, живущих на одной планете, но в разных мирах? Как и в каком смысле возможны синтез или координация несовместимых знаний в практической перспективе? Возможно ли здесь «объемлющее учение» той же принципиальной природы, что и «объемлемые» им учения? Или необходима иная форма синтеза знаний, сохраняющая одновременно всю их разноязыкость и несоизмеримость? Какие тогда требуются интерфейсы, правила и алгоритмы для «гармонизации» действий всевозможных инопланетян?
Как к одной из возможных подсказок, можно обратиться к микроструктурному моделированию, широко используемому в инженерной психологии. Здесь в качестве модели психического процесса выступает конструкция из «черных ящиков», имеющих функцию, вход и выход. Неважно, что за «субстрат» наполняет функциональные блоки - биохимические процессы в тканях мозга, ход мыслей в логическом рассуждении или что-то еще. Модели строятся на основе «голого функционализма», без каких-либо попыток «заглянуть под крышку». Таким образом микроструктурный анализ оказывается «перпендикулярным» всему лоскутному одеялу противоречивых знаний, даже дуализму души и тела. Он с равным успехом переваривает и бихевиористские, и спиритуалистские идеи. И позволяет получать экспериментальные ответы на любые прикладные запросы с любой заданной точностью, все зависит лишь от изобретательности экспериментатора.
Возможны и другие подсказки. Выходя из здания МППУ, я спросил у охранника, синтезирует ли он шестнадцать различных картинок на мониторе в «объемное» представление о том, что происходит в помещениях здания и на территории вокруг. «А нет у меня условий для полноценной отработки такой способности - посетовал он, - да и не нужно мне это: для практических целей достаточно видеть, что происходит в каждом из окошек.» Ладно, сорвалось. Ну, а допустим, в следующий раз повезет побеседовать с другим охранником. У которого были условия для формирования «3D-способности». И который умеет мониторить сразу несколько трехмерных пространств своим фасеточным зрением. Или с архитектором, с инженером-конструктором, чудесным образом владеющих магией перехода от чертежей к объемам? Это ведь тоже форма прикладного синтеза знаний, причем такая, что синтез происходит не в плоскости самих знаний, а на живом субстрате человеческой психики. Убежден, что найдутся и другие примеры. И что проблема синтеза знаний в рамках практических задач может и должна решаться иначе, чем в привычной для ученых познавательной установке.
В какой-то момент обсуждения статьи «Исторический смысл кризиса» прозвучало предложение сменить ракурс и вместо вопроса о его причинах кризиса в психологии задаться вопросом о целях: зачем понадобилось Выготскому сгущать краски и нагнетать страсти при изображении кризиса? Ведь до того, как он вбросил эту картинку, все, вроде бы, было более-менее «бескризисно». В качестве версии можно вспомнить о том, что Выготский начинал как литературовед и театральный критик. Посещал собрания литературно-философского общества в Москве. Первые работы были литературоведческими и во многом связанными с театром. Конечно же, он знал толк в драматургии. И, конечно же, разворачивая перед читателем конфликт, заранее знал развязку драмы. Но жизнь оказалась слишком короткой. И занавес опустился прежде, чем зрители могли в полной мере насладиться красотой спектакля. Тем не менее, спектакль состоялся, и воздействие на сознание научного сообщества было пусть отсроченным, но достаточно мощным. Продолжается оно и по сей день, и лишь набирает обороты, захватывая в свою орбиту новые и новые умы. И что на самом деле сделал Выготский - нам предстоит осмысливать еще долго.