Тема, которая не могла не возникнуть
На живописном выступе горного массива Мурджаджо испанцы, побывавшие в Алжире еще до французов, воздвигли каменную женщину - Марию Санта-Круз. Мария простирает руки к небу и с высоты Мурджаджо скорбно глядит на современный Оран. Эта статуя и католическая церковь с тем же названием рядом, появились после страшной эпидемии холеры, обрушившейся на Оран в 1849 году (не путать с политически-вымышленной чумой Камю, произошедшей веком позже!). Санта-Круз напоминает статую Христа в Бразилии. Парадокс, но именно эта католическая дева и есть символ мусульманского Орана наряду со львами, стоящими на главной площади города.
Территория вокруг церкви была кое-как прибрана. Это означало, что грязь лежала также слоем, но просто не тройным. Мы зашли во дворик церкви. На песке под августовским солнцем валялись тощие рыжие собаки, не реагирующие на внешний раздражитель. Одна из них, похоже, уже скончалась. В просветах оставшейся редкой шерсти виднелись спекшиеся на солнце кровавые язвочки.
Церковь казалась какой-то родной, словно частица европейской культуры, давно оставившей всю эту страну, материализовалась именно в этом дворике. Из церкви раздавалось пение. Шла месса. В Алжире существует католическая община, состоящая, главным образом, из приезжих студентов-христиан. Позже мы узнали, что церковь работает очень редко, по особой договоренности с епископом. Обычно, католические мессы проходят в специально отведенных местах, а все уцелевшие церкви Орана переоборудованы под библиотеки. Сегодня для группы туристов из Эфиопии сделали исключение.
Тяжелая дверь открылась. Мне навстречу вышла толпа черных подростков во главе со священником. В это же время все собаки, включая мертвую, встали и медленно поплелись в другой, более прохладный угол. Я разговорилась со священником о католицизме в Алжире и о погоде. - Вы русские? - обрадовался он. Мне говорили, что вы должны приехать! Дело в том, что секретарь нашего епископа - русская женщина! Ее зовут Наташа! Она будет очень рада вас видеть, позвоните ей. И я, естественно, позвонила.
О религии писать сложно. Потому что религия для меня связана с менталитетом и ареалом обитания. Если я кому-то говорю, что я -православная христианка, я, скорее, имею в виду, что я русская. Но в «глобальном» масштабе христианство не делает разделения между православием и католичеством, поэтому священник сразу принял нас «за своих», а эфиопские студенты улыбались нам как родным.
Часто бывает так, что ты оказываешься совершенно один в незнакомом тебе месте. Ты не знаешь, с чего начать. А начинать все равно придется. Один из распространенных способов почувствовать себя «своим» там, где все чужие - это вступить в секту или религиозную общину. Так делали многие мои друзья, приехавшие в Питер из других городов (например, Макс - прим. для Неретиной). И не всегда это кончалось плохо. Также поступила Наташа, оказавшись в Оране.
Наташа родилась в Риге. Гражданство у нее было русское. На учебе познакомилась с будущим мужем - алжирским студентом Ахмедом и решила уехать в его родной город - Оран. Собственно, других вариантов у нее не было. А любовь была. Алжирское гражданство она предпочла не получать, осталась русской и до сих пор, уже очень много лет, живет по специальной справке. Официально работать в Алжире она не имеет права, следовательно, нет права на пенсию, и другие льготы. Интересен факт, что ни приезжие, ни эмигранты также не имеют права устраивать в Алжире акции протеста и забастовки. В то время как в Европе, наши смуглые друзья регулярно жгут машины и бьют витрины, если их что-то не устраивает.
Как человек, ищущий «своих» там, где своих найти особенно сложно, Наташа в итоге оказалась в католической общине, прошла необходимое обучение, крестилась и затем была принята на работу. Европейское сознание с трудом может перестроиться на «мусульманский» и такое решение было единственным, позволяющим ей чувствовать себя здесь вполне комфортно, иметь собственный круг общения, друзей-единомышленников и стабильный доход.
В Алжире мы столкнулись с доселе неведомой и удивительной проблемой - нехваткой европейского сознания. Отсутствием понимания и приятия нас, как людей. Все это время мы так и не смогли найти того, что могло бы объединить нас с мусульманами. Ни понятие любви и дружбы, ни представление о работе, ни жизненный уклад - ни один из этих терминов не совпадал с таким же нашим по содержанию. А разница была непреодолимой.
Мы шли в гости к Наташе по улице Хемисти. Был Рамадан, но мы умудрились найти в вымершем городе кондитерскую и купить символический торт - не идти же знакомиться с пустыми руками. Улица Хемисти относилась к бывшей французской части города. Прямо с белоснежной набережной и вглубь тянулись французские особняки, порядком обшарпанные, но еще вполне живые. Наташа жила в одном из таких домов с темными винтовыми лестницами и высокими потолками. Подъезд походил на петербургский, да и квартира с длинным коридором напоминала коммуналки «старого фонда» в центре города. Внутри квартира была французско-алжирской. Полы кафельные (любые другие не сохраняют прохладу, когда в Африке наступает лето). На окнах деревянные ставни, скромное, европейское убранство, самая обычная мебель, простор. Жилых комнат было четыре. А еще столовая с антикварным комодом и самоваром на нем, темная кухня без окон, бывшая раньше видимо кладовкой, ванная с небольшим балкончиком, заставленным цветами. В этой квартире не было роскоши, не было нищеты, ее было очень сложно определить и описать, потому что здесь уже много лет сосуществовало целых 3 культуры - русская, французская и алжирская, каждая из которых является по-своему сильной, неповторимой и не похожей на остальные.
Наташе было на вид около 60. Моложавая, с голубыми глазами, светлой кожей и короткой стрижкой «каре». Вещи она носила вполне европейские, платков и балахонов не признавала, по-русски говорила прекрасно, только интонации выдавали редкость использования этого языка. Язык ведь начинает теряться именно с интонаций, потом вы забываете слова, а уже потом меняется сам внутренний монолог и сознание. У Наташи сознание было на месте. С мужем Ахмедом и двумя сыновьями она говорила по-французски, на рынке с торговцами - по-арабски, с мамой из Риги - по-русски. Детей было двое - Хаким и Адель. Студенты. Оба выглядели совершенными арабами, но в младшем, Хакиме, было больше от матери, он тоже знал русский и мог поддержать разговор. У Хакима был более мягкий взгляд, более нежные черты. Адель «принадлежал» отцу. Русского не знал, имел вид коренного жителя АНДР и во время бесед о «докторской колбасе» в гастрономах Риги явно скучал. Хаким учился на врача и мечтал поступить в «Первый мед» в Питере, а также увидеть снег. Адель собирался работать нефтяником в Сахаре, как отец и, судя по всему, не собирался покидать Алжир.
Сам дядюшка Ахмед (так назвал его Джо после третьей рюмки водки) был человеком удивительным. Первый и, скорее всего, единственный действительно толерантный алжирец, из того огромного количества, которое я знаю. Нас усадили на диван, и Наташа внесла в комнату бутерброды с настоящим свиным сервелатом. Увидеть свиную колбасу на алжирском столе - это нонсенс. Мы не ели ее уже 6 месяцев, потому что здесь колбасы вообще не бывает. То, что продается под видом колбасы скорее походит на малиновую туалетную бумагу с оливками и перцем. Удивление не прекращалось. Легким движением руки дядюшка Ахмед выкатил из холодильника водку «Смирнофф» и, с удовольствием причмокивая, налил себе и Джо. Мы с Наташей и сыновьями ограничились вином.
Ахмед работал на добыче нефти и газа в Сахаре. Условия там были прекрасные. На «базе» стояли модернизированные вагончики с личными санузлами, круглосуточной подачей пресной воды, плавательным бассейном во дворе, бильярдным залом и баром. Работал «4 через 4» - четыре месяца пахота без выходных, 4 месяца отдых дома. На этой же базе трудились норвежцы, поставляющие «к столу» отличную водку и колбасу и многие другие иностранцы. У мусульман не принято, чтобы дети выпивали за одним столом с родителями, как не принято выпивать вообще. У мусульман не принято есть свиную колбасу во время Рамадана, как и есть вообще. У мусульман не принято не быть мусульманином. Здесь же на вопрос о вероисповедании Наташа гордо заявляла, что она католичка, муж мусульманин, а дети «никто», потому что сами должны для себя определить религию. Вне дома Хаким с Аделем вынуждены были глубоко прятать свое не совсем «правильное» воспитание. Вся семья прекрасно помнила времена гражданской войны (90-е годы), когда в священный месяц детей проверяли на «неверность» в школе, обнюхивая рот. Если рот утром не пахнет - значит ребенок чистил зубы, значит во рту была вода, а, как вам известно, Рамаданом это запрещается. В самое тяжелое время Наташа отсиживалась дома месяцев 5 подряд. На улицу нельзя было выходить с непокрытой головой. Прибегая из школы, дети предупреждали: « Мама, закрывай окна, сейчас будут кидать бутылки с горючей смесью». Война - это всегда страшно. Но особенно страшно и абсурдно, когда «между собой» воюет один и тот же народ.
Наташа тихонечко прикрыла деревянные ставни, чтобы соседи не увидели нашу не богоугодную трапезу, и пригласила всех к «основному» столу. Несоблюдение Рамадана карается законом, и, поев в обед, можно оказаться в жандармерии на «ужин».
На столе красовалось огромное блюдо с пловом и греческий салат. Столовая, как и остальные комнаты, была очень скромной и уютной. Круглый стол, комод, шкаф для посуды. В шкафу коричневые пивные кружки из Латвии и русские заварочные чайники. После плова с салатом на столе появился самодельный яблочный пирог, каких здесь не сыскать, и черный листовой чай. Как же был прекрасен аромат этого чая, когда я подняла крышечку, перемешать чаинки, когда наливала в фарфоровую чашку с золотой «каемочкой» этот настоящий заварной напиток через ситичко, закрепленное в носике чайника. Мы не добавляли в этот чай сахар и лимон, мы наслаждались им и, я вам клянусь, все воспитанное во мне, все русское и человеческое, все из чего я состою, в этот момент выло и металось.
Для справки - черный листовой чай в Алжире не продается. Есть зеленый китайский и растворимые напитки из меда с имбирем. Ценители скажут мне, что распитие черного чая это вообще mauvais ton. Но здесь дело не во вкусе, а в ассоциативности. Большая, видавшая виды кружка черного сладкого чая, может быть даже с отбитой ручкой, печенье квадратиками или сигарета, маленькая кухня, тусклая лампа над столом и улыбка кого-то очень родного напротив. Именно это я называю черным чаем.
Борщ в Наташином доме никто не ел, зато обожали пельмени, которые привозились из России пару раз в год. Аким вспоминал квас, попробованный им в Москве. Наташа готовила великолепно. Никогда не покупала слишком приторные арабские пирожные, сама пекла отличные печенья и пироги. Дядюшка Ахмед ел все, смотрела на жену с нескрываемой нежностью. Выпивал совершенно по-русски, с залихватским удовольствием, травил анекдоты про тещу, а когда совсем забывался, Наташа прикрикивала на него Arrêt! (прекращай!- фр.). Ахмед не делал разделения между религиями и объяснял это очень мудро - важно не то, что в тебя входит, а то, что из тебя выходит. Иными словами, неважно ешь ли ты халяльные продукты, воздерживаешься ты от спиртного или нет - важно только то, как ты воспринимаешь мир, какие дела ты делаешь. Короче, дядю Ахмеда невозможно было не любить.
На вопрос «где ты все-таки чувствуешь себя по-настоящему ДОМА?» Наташа сразу ответила - у мамы на даче под Ригой. Примерно такого ответа я и ожидала. Сама я никогда раньше не задумывалась о самоидентификации. И не задумалась бы, не попади в Алжир, как и многие люди, которые уезжают из нашей страны жить и работать. Единицы из них НЕ вспоминают о прошлом, о местах, где родились и провели детство, о том «первоязыке», который позднее был утерян, заменяя все это новыми впечатлениями, интерьерами и материальными ценностями. Большинство уехавших, уже спустя несколько месяцев, начинают искать частички собственной России там, где на самом деле их быть не может. Также и я, например, часто выхожу из нашей гостиницы рано утром, чтобы почувствовать свежесть, которая бывает только в нашем северном воздухе. Эта абстрактная «точка России» есть у каждого. И только при наличии этой самой точки, может существовать все остальное. Все эмиграции, командировки и вся эта любовь к Парижам, Лондонам, комфорту, экологии. Только при условии, что когда-нибудь мы снова, пусть ненадолго, но вернемся и встанем в эту точку, мы можем быть счастливыми.