Псина
Пёс маленький, лохматый, а-ля юный Лабрадор прибегал к Лёше в гараж. Интересовался, мешался, таскал куски. С важным видом входил в офис, откуда его быстро выставляли. Он обижался, но не на Лёшу и ко., он обижался тогда на прохожих и приезжих. Лаял, а сам посматривал на нас с ожиданием и надеждой, что оценим его старания. Интересовался кошками, быстро понял, что от них беда одна и морда в крови, со временем стал лаять и на них. По бестолковости, встречая после одинокой ночи, прыгал грязными лапами на штаны, на юбки, чулки. Его отгоняли, он сначала шел ругаться с прохожими, приезжими и кошками. Снова посматривал, ждал одобрения, не получая его, приходил просто за вознаграждением. Таскал бутерброды у механиков, вылизывал тарелки с низкого офисного столика, получал по физиономии, уходил страдать в кусты, откуда успевал ссориться с кошками и прохожими.
Имени у него не было. Зачем имя, когда ты гордая дворняга? Его звали и Шариком и Бобиком, Наглой мордой, Этим, даже просто Дураком. Он не обижался ни на одно из имён, но и откликаться на них не спешил.
Его пропажу даже заметили не сразу. Кто-то сказал: "что-то Бармалея нет." Кто-то не обратил внимания и не узнал имени. Только иногда всем казалось, что где-то воет собака. Иногда это была кошка. Иногда выл волк. Иногда слышны были странные звуки мотора. Потом снова волк, потом собака.
К моменту, когда лишних бутербродов накопилась гора, прошла уже неделя. Мы стали прислушиваться, может этот обормот попал в какую-нибудь яму. Прошлись вокруг, посмотрели, ям не было - точно. Он выл или нет? Всем было лень задуматься, не хотелось забивать голову мыслями еще и об этом бестолковом. Кошки почувствовали свободу, стали входить в гараж, в офис пока не проникали.
Соседи по зданию рассказали историю про страшного гастарбайтера, который привязал к забору, где-то в той стороне собаку. Может наш барбос? Нет, вряд ли, неужели он не перегрыз бы веревку? И не пошли, не проверили. Чем мы себя успокоили - не помню. Но, видимо, убедительно успокоили...
Когда пёс пришел с веревкой на шее, у него была дистрофия. Шерсть клочками, рёбра, таз, лопатки и голова. Он не вырос, совсем не вырос, но глаза повзрослели, устали. Он не прыгал, не лаял, не выл. Он только заглядывал в глаза, обращался за помощью, недоумевал, как же так вышло, что мы не пошли его искать. Он был тут совсем рядом, он звал, кричал, а мы не пошли. Он просил помочь. Уже не так по-детски, как раньше, когда было совсем голодно или обидно. Он просил помочь справиться с болью. От боли некуда было деваться. Молодой, голодный желудок съел себя. Вода и еда не хотели, никак не хотели облегчить боль. Лечь здесь он не мог - не имел права, его ведь никогда не пускали в гараж, тем более офис на долго. Стащить бутерброд - одно, но все попытки легализовать своё присутствие провалились и он усвоил этот урок. Ложиться нельзя. Нельзя входить без сил, ведь, чтобы бежать, надо быть в форме.
Он прислонялся к зданию, ложился рядом, не перед входом. Снова приходил к гаражу, просил помочь справиться с болью. Ничего не помогало. И повышенное внимание людей почему-то не принесло облегчения. Деликатесы: все вспомнили про куриные грудки, паштеты и отварную говядину, ничего было не мило. Ему было больно.
Но каждый из нас, из тех, кто дал кусок умирающему псу, внутренне решил, что именно он не сможет сегодня отнести его к ветеринару.
Имени у него не было. Зачем имя, когда ты гордая дворняга? Его звали и Шариком и Бобиком, Наглой мордой, Этим, даже просто Дураком. Он не обижался ни на одно из имён, но и откликаться на них не спешил.
Его пропажу даже заметили не сразу. Кто-то сказал: "что-то Бармалея нет." Кто-то не обратил внимания и не узнал имени. Только иногда всем казалось, что где-то воет собака. Иногда это была кошка. Иногда выл волк. Иногда слышны были странные звуки мотора. Потом снова волк, потом собака.
К моменту, когда лишних бутербродов накопилась гора, прошла уже неделя. Мы стали прислушиваться, может этот обормот попал в какую-нибудь яму. Прошлись вокруг, посмотрели, ям не было - точно. Он выл или нет? Всем было лень задуматься, не хотелось забивать голову мыслями еще и об этом бестолковом. Кошки почувствовали свободу, стали входить в гараж, в офис пока не проникали.
Соседи по зданию рассказали историю про страшного гастарбайтера, который привязал к забору, где-то в той стороне собаку. Может наш барбос? Нет, вряд ли, неужели он не перегрыз бы веревку? И не пошли, не проверили. Чем мы себя успокоили - не помню. Но, видимо, убедительно успокоили...
Когда пёс пришел с веревкой на шее, у него была дистрофия. Шерсть клочками, рёбра, таз, лопатки и голова. Он не вырос, совсем не вырос, но глаза повзрослели, устали. Он не прыгал, не лаял, не выл. Он только заглядывал в глаза, обращался за помощью, недоумевал, как же так вышло, что мы не пошли его искать. Он был тут совсем рядом, он звал, кричал, а мы не пошли. Он просил помочь. Уже не так по-детски, как раньше, когда было совсем голодно или обидно. Он просил помочь справиться с болью. От боли некуда было деваться. Молодой, голодный желудок съел себя. Вода и еда не хотели, никак не хотели облегчить боль. Лечь здесь он не мог - не имел права, его ведь никогда не пускали в гараж, тем более офис на долго. Стащить бутерброд - одно, но все попытки легализовать своё присутствие провалились и он усвоил этот урок. Ложиться нельзя. Нельзя входить без сил, ведь, чтобы бежать, надо быть в форме.
Он прислонялся к зданию, ложился рядом, не перед входом. Снова приходил к гаражу, просил помочь справиться с болью. Ничего не помогало. И повышенное внимание людей почему-то не принесло облегчения. Деликатесы: все вспомнили про куриные грудки, паштеты и отварную говядину, ничего было не мило. Ему было больно.
Но каждый из нас, из тех, кто дал кусок умирающему псу, внутренне решил, что именно он не сможет сегодня отнести его к ветеринару.