Бабуся
Бабуся принесла пакет с печеньем, конфетами и какими-то вафлями. Не новый, серенький, наверняка стираный пакет, в котором кучей были свалены сладости. Остатки "песочного" колечка с посыпкой из арахиса, несколько помятых вафель, карамельки в фантиках и запах. Не могла узнать его сразу, но именно он ассоциировался со старостью и бабусей.
- подожди, Машенька, давай чайку нальём. Слава тебе, господи! Слава тебе, господи! Слава тебе! - веселым голосом напевала бабусенька.
Я отковыривала орешки и не хотела есть без них "колечко". Под влажными фантиками были расползшиеся конфеты. Даже карамельки стали какими-то невнятными. Вафли меня всегда приводили в ступор, я совсем не понимала, как это можно есть вообще.
Бабу тем временем разогревала чайник, заваривала "тот самый" чай, ставила большие кружки и маленькие ложки на стол и, по-прежнему была в приподнятом настроении:
- я, когда молодая, бойкая была, Машенька! Танцевала, пела! Вот кулак у меня какой! Если кто-нибудь тронет, я ему дам прикурить! А-ля-ли-ля-ли-ля-ли-ля а-ля-ли-ля-ли-ля-ляй! - и бабу начинала кружиться, притопывая ногами и делая руками "фонарики". Фонарики эти и даже притопывания казались мне совсем несложными, детскими, но я улыбалась и делала заинтересованный вид.
Мама эти наши лакомства почти никогда не ела. Может быть пару раз взяла конфетку. А бабу приносила эти серые пакеты часто, иногда и каждый день, если жила на тот момент у нас. Но ее полумифическая собака звала ее обратно, в дом, да так, что даже обычная я не могла уговорить бабУ остаться. Дом был в другом городе, ветхий, без удобств, и почти без мебели. Некоторые окна были заколочены в нем всегда, на некоторых углем были нарисованы кресты, где-то, вместо стёкол стояли фанерки. Там же, в младенчестве я увлеченно колотила деревянным молоточком по полу для распугивания крыс - бабу научила. Мебель из бабусиного дома исчезала постепенно, по мере надобности пьющим соседям. Иногда они выламывали двери и выносили очередной комод, иногда, через окно вытягивали радио, иногда, приходя от нас, бабу находила на своей кровати спящего соседского сынка-"неудачника и алкаша". И всегда, в бессилии, она показывала мне этот свой кулак и говорила: "уж я ему дам прикурить! Пусть только стащат у меня что-нибудь еще! Я милицию позову!". Каждый раз, после очередного взлома своего дома, бабу уходила. Уходила не куда-то, а просто пешком. Ходила через Волгу по мосту, которого страшно боялась:
- дурак я, дурак! Зачем я приехала к вам! Надо же за домом смотреть! Не поеду больше! Никуда не поеду!
- ты к нам больше не приедешь?? - ревела я
- приеду, Машенька, приеду, только дом нельзя оставлять, надо дома ночевать. И собаку заведу большую. Пусть этих алкашей покусает всех!
И в ее доме появлялась очередная, взлохмаченная, глупая, смешная собачонка, брехающая на всё вокруг. Мать говорила, что все они или убегают или подыхают с голоду. Я старалась не верить, просто не верить и не знать...
Позже у бабу стали отнимать деньги. Сначала выхватывали сумку с пенсией, потом вынимали деньги из карманов, прямо на улице, прямо на выходе из почты. Бабу приходила молчаливая и грустная, угощала меня конфеткой и говорила: "да, обязательно пойду в милицию, обязательно дам им отпор" - и уходила. Иногда занимала деньги у нашей соседки, иногда просила немного у матери, но отдавать было нечем. Я тогда этого не понимала.
А бабУ ходила пешком по мосту через Волгу, покупала хлеб в магазине за 20 километров от дома, заходила к нам, просила меня почитать вслух и снова уходила пешком домой.
Когда украли последние сапоги "прощай молодость", бабу ходила в галошах. Отморозила пальцы. Ногти на ее ногах стали похожи на черных улиток. "Добрая" соседка позвала бабу к себе, видя, что ей тяжело с такими ногтями, и вырвала ногти плоскогубцами. Бабу было больно и она ходила. Ходила по мосту через Волгу.
Зимой, когда в ее доме было невозможно жить, она приходила к нам. Мы пили чай, рисовали глупые цветочки, танцевали в кухне, делали "фонарики" и волшебный массаж. Для волшебства надо было поднять руки вверх и пощелкать пальцами. Потом бабу аккуратно, еле дотрагиваясь "рисовала" на моей макушке крест и говорила, что это "машшаж" не простой, он волшебный и лечебный. Я просила еще, но бабуся быстро уставала и шла отдыхать.
- кушай, Машенька, колечко.
- не хочу, бабуль, спасибо. Я потом доем.
- конфетки, смотри, и барбариски есть кисленькие! Кушай!
- спасибо, бабунь, я потом.
Я радовалась, что у бабу всё хорошо, что она может купить колечки и булочки, и что, даже если пенсию отняли, можно как-то жить. "Наверное - думала я - у нее была другая, большая пенсия, которую бабу сберегла". И каждое зимнее утро бабусенька уходила, а возвращалась днём. Мама, приходя с работы, раздраженно отказывалась от колечек, распаковывала сумки с едой, готовила суп или борщ, кормила меня и ложилась спать. А я, лёжа, смотрела на снег в окно, радовалась уюту и теплу, подсовывала холодные ноги под кошку и не знала, что утром бабуся снова пойдет в кафе, собирать куски со столов.
- подожди, Машенька, давай чайку нальём. Слава тебе, господи! Слава тебе, господи! Слава тебе! - веселым голосом напевала бабусенька.
Я отковыривала орешки и не хотела есть без них "колечко". Под влажными фантиками были расползшиеся конфеты. Даже карамельки стали какими-то невнятными. Вафли меня всегда приводили в ступор, я совсем не понимала, как это можно есть вообще.
Бабу тем временем разогревала чайник, заваривала "тот самый" чай, ставила большие кружки и маленькие ложки на стол и, по-прежнему была в приподнятом настроении:
- я, когда молодая, бойкая была, Машенька! Танцевала, пела! Вот кулак у меня какой! Если кто-нибудь тронет, я ему дам прикурить! А-ля-ли-ля-ли-ля-ли-ля а-ля-ли-ля-ли-ля-ляй! - и бабу начинала кружиться, притопывая ногами и делая руками "фонарики". Фонарики эти и даже притопывания казались мне совсем несложными, детскими, но я улыбалась и делала заинтересованный вид.
Мама эти наши лакомства почти никогда не ела. Может быть пару раз взяла конфетку. А бабу приносила эти серые пакеты часто, иногда и каждый день, если жила на тот момент у нас. Но ее полумифическая собака звала ее обратно, в дом, да так, что даже обычная я не могла уговорить бабУ остаться. Дом был в другом городе, ветхий, без удобств, и почти без мебели. Некоторые окна были заколочены в нем всегда, на некоторых углем были нарисованы кресты, где-то, вместо стёкол стояли фанерки. Там же, в младенчестве я увлеченно колотила деревянным молоточком по полу для распугивания крыс - бабу научила. Мебель из бабусиного дома исчезала постепенно, по мере надобности пьющим соседям. Иногда они выламывали двери и выносили очередной комод, иногда, через окно вытягивали радио, иногда, приходя от нас, бабу находила на своей кровати спящего соседского сынка-"неудачника и алкаша". И всегда, в бессилии, она показывала мне этот свой кулак и говорила: "уж я ему дам прикурить! Пусть только стащат у меня что-нибудь еще! Я милицию позову!". Каждый раз, после очередного взлома своего дома, бабу уходила. Уходила не куда-то, а просто пешком. Ходила через Волгу по мосту, которого страшно боялась:
- дурак я, дурак! Зачем я приехала к вам! Надо же за домом смотреть! Не поеду больше! Никуда не поеду!
- ты к нам больше не приедешь?? - ревела я
- приеду, Машенька, приеду, только дом нельзя оставлять, надо дома ночевать. И собаку заведу большую. Пусть этих алкашей покусает всех!
И в ее доме появлялась очередная, взлохмаченная, глупая, смешная собачонка, брехающая на всё вокруг. Мать говорила, что все они или убегают или подыхают с голоду. Я старалась не верить, просто не верить и не знать...
Позже у бабу стали отнимать деньги. Сначала выхватывали сумку с пенсией, потом вынимали деньги из карманов, прямо на улице, прямо на выходе из почты. Бабу приходила молчаливая и грустная, угощала меня конфеткой и говорила: "да, обязательно пойду в милицию, обязательно дам им отпор" - и уходила. Иногда занимала деньги у нашей соседки, иногда просила немного у матери, но отдавать было нечем. Я тогда этого не понимала.
А бабУ ходила пешком по мосту через Волгу, покупала хлеб в магазине за 20 километров от дома, заходила к нам, просила меня почитать вслух и снова уходила пешком домой.
Когда украли последние сапоги "прощай молодость", бабу ходила в галошах. Отморозила пальцы. Ногти на ее ногах стали похожи на черных улиток. "Добрая" соседка позвала бабу к себе, видя, что ей тяжело с такими ногтями, и вырвала ногти плоскогубцами. Бабу было больно и она ходила. Ходила по мосту через Волгу.
Зимой, когда в ее доме было невозможно жить, она приходила к нам. Мы пили чай, рисовали глупые цветочки, танцевали в кухне, делали "фонарики" и волшебный массаж. Для волшебства надо было поднять руки вверх и пощелкать пальцами. Потом бабу аккуратно, еле дотрагиваясь "рисовала" на моей макушке крест и говорила, что это "машшаж" не простой, он волшебный и лечебный. Я просила еще, но бабуся быстро уставала и шла отдыхать.
- кушай, Машенька, колечко.
- не хочу, бабуль, спасибо. Я потом доем.
- конфетки, смотри, и барбариски есть кисленькие! Кушай!
- спасибо, бабунь, я потом.
Я радовалась, что у бабу всё хорошо, что она может купить колечки и булочки, и что, даже если пенсию отняли, можно как-то жить. "Наверное - думала я - у нее была другая, большая пенсия, которую бабу сберегла". И каждое зимнее утро бабусенька уходила, а возвращалась днём. Мама, приходя с работы, раздраженно отказывалась от колечек, распаковывала сумки с едой, готовила суп или борщ, кормила меня и ложилась спать. А я, лёжа, смотрела на снег в окно, радовалась уюту и теплу, подсовывала холодные ноги под кошку и не знала, что утром бабуся снова пойдет в кафе, собирать куски со столов.