ИСТИННЫЕ ПРИЧИНЫ НЕНАВИСТИ БУНИНА К МАЯКОВСКОМУ
22 октября родился Иван Бунин (1870-1953).
Мы уже говорили о его желчи, заставляющей исходить злоязычием, выставляя уничижительно малые оценки большим литераторам. Если подходить с лупой, то выяснится, что вкусовые не предпочтения Бунина были без рамок. Его бесили модернисты (Леонид Андреев), реалисты ( ЗА ЧТО БУНИН ТЕРПЕТЬ НЕ МОГ ГОРЬКОГО?), символисты (Александр Блок), поэты, любимые народом ( ЗА ЧТО БУНИН НЕНАВИДЕЛ ЕСЕНИНА). И всегда раздражение Бунина имело под собой почву не литературную, как бы ни старался он предстать в шлеме рыцаря, защищающего слово русское.
Ниспровергая «дутые», как ему казалось, авторитеты, Бунин явно расчищал место на пьедестале для себя. Основная, но тщательно скрываемая, мотивация певца полей заключается во фразе: «На его месте должен быть я!» Так и подмывает продолжить: «Пиши лучше - будешь!». Но нет - писал Бунин достойно и после смерти вошел таки в пантеон. А вот жизнь провел под рефреном «Не додано!». Даже Нобелевская премия аппетиты успокоить не могла, ибо Нобелевка - это большие гроши, а не читатели.
А Бунин хотел читателей и наибольшую ревность вызывали у него тиражные авторы: Горький, Есенин, Маяковский.
Вот на неприятии Маяковского остановимся подробнее.
Если рамс с Горьким состоялся после продолжительной дружбы, а Есенин даже бунинских оценок не заметил, то Маяковский статья иная.
Он задел Бунина первым, и задел чувствительно.
На всю Россию Маяковский заявил о себе в компании футуристов. В декабре 1912 года вышел манифест «Пощечина общественному вкусу», с немедленно ставшим классическим пожеланием бросить Пушкина с Парохода современности. Вместе с Пушкиным за борт предлагалось отправить «парфюмерный блуд» Бальмонта, «бумажные латы» Брюсова, «грязную слизь книг» «бесчисленных» Леонидов Андреевых. На счет Пушкина Бунин поморщился, но остальные кандидатуры его, наверняка, порадовали. Я так и вижу, как читает он этот хулиганский манифест, еле сдерживая улыбку на сухих губах. Улыбка исчезает, когда доходит Иван Алексеевич до строчек: «Всем этим Максимам Горьким, Куприным, Блокам, Сологубам, Ремизовым, Аверченкам, Черным, Кузьминым, Буниным и проч. и проч. нужна лишь дача на реке. Такую награду дает судьба портным»
Ни один выпад против себя Бунин не пропускал, но Маяковский раздражал бы его и без влепленной походя, через запятую, пощёчиной. Раздражал эстрадной славой, желтой кофтой, поднятым шумом. Позже Бунин оценит его выходки времен футуризма как хулиганские, плоские, дешевые и грубые, говоря, что в приличном обществе Маяковского, который почитав стихи, предложил публике становиться в очередь для получения по морде, самого измордовали бы до бесчувствия.
Личное знакомство только укрепило негатив Бунина. В феврале 1918 он заносит в дневник:
«Маяковский, державшийся, в общем, довольно пристойно, хотя все время с какой-то хамской независимостью, щеголявший стоеросовой прямотой суждений, был в мягкой рубахе без галстука и почему-то с поднятым воротником пиджака, как ходят плохо бритые личности, живущие в скверных номерах, по утрам в нужник».
Плотно столкнулся он с главным футуристом на банкете по случаю выставки финских художников. Бунин сидел рядом с Горьким, с которым еще поссориться не успел, и художником Галленом.
«И начал Маяковский с того, что без всякого приглашения подошел к нам, вдвинул стул между нами и стал есть с наших тарелок и пить из наших бокалов. Галлен глядел на него во все глаза - так, как глядел бы он, вероятно, на лошадь, если бы ее, например, ввели в эту банкетную залу. Горький хохотал. Я отодвинулся. Маяковский это заметил.
- Вы меня очень ненавидите? - весело спросил он меня.
Я без всякого стеснения ответил, что нет, слишком было бы много чести ему. Он уже было раскрыл свой корытообразный рот, чтобы еще что-то спросить меня, но тут поднялся для официального тоста министр иностранных дел, и Маяковский кинулся к нему, к середине стола. А там он вскочил на стул и так похабно заорал что-то, что министр оцепенел. Через секунду, оправившись, он снова провозгласил: «Господа!» Но Маяковский заорал пуще прежнего. И министр, сделав еще одну и столь же бесплодную попытку, развел руками и сел. Но только что он сел, как встал французский посол. Очевидно, он был вполне уверен, что уже перед ним-то русский хулиган не может не стушеваться. Не тут-то было! Маяковский мгновенно заглушил его еще более зычным ревом».
На неприязнь Бунина Маяковский отвечал зеркально, выкрикивая не только что-то Бунину неслышное, но и вполне до него доходящее: «Искусство для пролетариата не игрушка, а оружие. Долой «Буниновщину» и да здравствуют передовые рабочие круги!»
Естественно, Бунин спокойно это воспринимать никак не мог, тем паче, маяковское «Долой!» сбылось: Ивану Алексеевичу пришлось эмигрировать, а издание его книг в СССР встало на паузу, продлившуюся до конца писательских дней.
Маяковский стал рупором ненавидимой Буниным партии большевиков, но ведь как-то держал он обиды внутри, не допуская публичных оценок. Повторилась история с Горьким, - Бунин на него сорвался только когда возник призрак Нобелевки и бывший друг также оказался претендентом на шведские кроны.
При каких же обстоятельствах сорвался Бунин на Маяковского?
Во время Отечественной войны Бунин вел себя по отношению к СССР настолько лояльно, что возникла мысль вернуть его домой, как Куприна. На переговоры делегировали Симонова. Тот развернул перед писателем перспективы издания собрания сочинений, грандиозных читательских конференций, всего, по чему Иван Алексеевич соскучился. Вернуться писатель побоялся, но масштаб упущенных возможностей ел его изнутри. Никакая заграница не могла дать любителю антоновских яблок столько читателей, сколько он мог получить в СССР.
Именно на масштаб внимания, стремясь успокоиться, и замахнулся Бунин в вялом очерке «Маяковский» (1950), с энергичным зачином: «Маяковский останется в истории литературы большевицких лет как самый низкий, самый циничный и вредный слуга советского людоедства, по части литературного восхваления его и тем самым воздействия на советскую чернь»
Что же особенно возмущает Бунина? Ведь не то, что Маяковский называет звезды «плевочками» и плюет в Арагву. А утверждения, будто поэт, призывая делать жизнь с товарища Дзержинского, тем самым зовет русских юношей идти в палачи просто игра ума, причем, недалекого.
Бесит Бунина масштаб, видимый в заметке «Литературной газеты», им цитируемой:
«Десять пароходов «Владимир Маяковский» плавают по морям и рекам. «Владимир Маяковский» было начертано на броне трех танков. Один из них дошел до Берлина, до самого рейхстага. Штурмовик «Владимир Маяковский» разил врага с воздуха. Подводная лодка «Владимир Маяковский» топила корабли в Балтике. Имя поэта носят: площадь в центре Москвы, станции метро, переулок, библиотека, музеи, район в Грузии, село в Армении, поселок в Калужской области, горный пик на Памире, клуб литераторов в Ленинграде, улицы в пятнадцати городах, пять театров, три городских парка, школы, колхозы...»
До памятника Маяковского на площади Маяковского Бунин не дожил, а то бы и на это желчи достало.
Сейчас с памятью о Бунине все в порядке. Четыре музея его имени в России функционирует. Тома книг штабелями стоят.
Время справедливо.
И все расставит как надо.
#блогерскаяосень