Метафизика наощупь
Чем дальше, тем больше мне кажется, будто в жизни, пережитой «наощупь», на уровне простых физиологических впечатлений от неё: осязательных, обонятельных, - заключена, свёрнута вся полнота смыслов; что в «физике» уже проговорена, и весьма подробно, едва ли не вся «метафизика». Что каждое воспринятое чувственное впечатление - это услышанное высказывание. Что почувствовать - значит уже в некотором смысле понять, причём куда более глубоко, даже более точно, чем «головой» - а голове (в нашей «головной» культуре) приходится до этого дотягиваться.
Кстати, начинаю замечать в себе - с изумлением, однако, ибо не ждала - проступающее прямо на глазах большее внимание и доверие к художественному слову, чем к абстрактным суждениям и теоретическим конструкциям, которые преданно любила всю первую половину жизни да и теперь ещё, кажется, не перестала. Эта любовь сказывается и на моих отношениях с художественно воспринятыми деталями: в них волнует не самоценность, а то, что в единственном облике каждой из них просвечивают идеи; даже то, что идеи в некотором смысле могут существовать, лишь будучи воплощёнными - вот так, в конкретных, влажных, шершавых земных вещах. Что в этом самом, ещё далеко не вполне понятном мне самой «некотором смысле» в каждой из таких вещей нет несовершенства и неполноты: любая щербинка, зазубринка на них - воплощение некоторой единственной точности. Что вещь - самостоятельное и прямое свидетельство о бытии (Бытии) и не нуждается в толкованиях: в толкованиях нуждаемся скорее мы сами, приученные переводить свои восприятия на язык «головной» культуры, чтобы эти восприятия стали нам понятнее. Что, то есть, можно - и не в ущерб полноте, скорее напротив - обойтись и без перевода.
Кстати, начинаю замечать в себе - с изумлением, однако, ибо не ждала - проступающее прямо на глазах большее внимание и доверие к художественному слову, чем к абстрактным суждениям и теоретическим конструкциям, которые преданно любила всю первую половину жизни да и теперь ещё, кажется, не перестала. Эта любовь сказывается и на моих отношениях с художественно воспринятыми деталями: в них волнует не самоценность, а то, что в единственном облике каждой из них просвечивают идеи; даже то, что идеи в некотором смысле могут существовать, лишь будучи воплощёнными - вот так, в конкретных, влажных, шершавых земных вещах. Что в этом самом, ещё далеко не вполне понятном мне самой «некотором смысле» в каждой из таких вещей нет несовершенства и неполноты: любая щербинка, зазубринка на них - воплощение некоторой единственной точности. Что вещь - самостоятельное и прямое свидетельство о бытии (Бытии) и не нуждается в толкованиях: в толкованиях нуждаемся скорее мы сами, приученные переводить свои восприятия на язык «головной» культуры, чтобы эти восприятия стали нам понятнее. Что, то есть, можно - и не в ущерб полноте, скорее напротив - обойтись и без перевода.