Так что же сказал библиофаг,
представляя свою книжечку в Доме Пастернака?
А примерно вот что:
Как совсем не странно, говорить о чужих книгах и текстах существенно проще, чем о своих (потому что есть дистанция, позволяющая их рассмотреть), но я попробую. Тем более, что некоторая дистанция у нас в данном случае тоже уже есть - дистанция времени, которое успело пройти и с момента написания этих текстов, и со времени издания книжечки, и благодаря которому всё это написанное успело уже от меня как следует отделиться (самые ранние из вошедших сюда текстов относятся к 2009 году, а самые поздние - к весне прошлого года).
«Время сновидений», конечно (к сожалению ли?), не цельное высказывание, это вполне себе разнонаправленный сборник текстов, торчащих в более-менее разные стороны. Но у этого сборника есть, во-первых, внутренний порядок (я бы сказала, слабо-хронологический: от детства - ко всевременью)
[тут читался фрагмент про детство]
и сквозные темы, которые удерживают все его тексты вместе. Даже одна, большая сквозная тема, а все остальные - её подтемы: человек и мир, отношения человека с миром как чувственным целым; возникновение смыслов из предсмысловых движений; телесное переживание смысла («соматика» его). Подтемы же вот какие: детство и тогдашнее восприятие ближайшего мира; отношения человека с предметами, с текстами, с работой, с повседневностью и бытовыми практиками, с памятью, с обитаемым пространством (в моём случае это - Москва и, в особенности, - московский Юго-Запад), с его Домами и Бездомьями, и с обитаемым временем, особенно с тем, что воплощено в собственном теле человека - с возрастом, с прохождением разных возрастных состояний. С порядком и хаосом, с бытием и небытием, со смертью и бессмертием. В общем - антропологические константы.
[тут читался фрагмент о повседневности]
Тут самое время проговорить некоторые методологические ориентиры - которые, как известно, бывают не только у теоретически выстроенных, но и у художественно выращенных текстов. Михаил Эпштейн, один из тех, кого я числю своими заочными учителями и воспитателями (и, пожалуй, одним из главных: именно ему, наверное, в первую очередь я благодарна за интуицию тотальной смыслоносности повседневного существования) не так давно в интервью Борису Кутенкову сказал: «В этом мне видится призвание гуманитария - осознавать свой человеческий опыт и выражать его в понятиях, доступных для других. Закладывать очаги саморефлексии, чтобы каждый живущий мог стать теоретиком своего «я». <…> в гуманистике каждый становится теоретиком своей жизни. Никто не знает себя лучше, чем мы сами, но гуманитарии специально посвящают себя труду самопознания и передают эту эстафету другим.»
Вот примерно это и есть то, чем я стараюсь заниматься - не в качестве основной задачи жизни (мне как-то так кажется, что такая задача и не должна быть основной, помещённой в фокус внимания, она, так сказать, бежит прямого освещения), но на полях тех задач, которые имеют статус основных и профессиональных (журналистика, книжное обозревательство, редактирование). В их-то тени - глубокой и влажной - и вырастают, подобно грибам, такие самопроясняющие записи (из которых в результате и сложилась эта книжечка - вернее, была сложена некоторым усилием, с некоторым преодолением их естества, - потому что, по моему разумению, записям этого рода естественнее существовать во фрагментарном виде, ниоткуда возникая и в никуда обрываясь).
[тут читался фрагмент о вещах]
Почти все эти тексты (кроме разве «Метафизической кириллицы») написаны от первого лица. Герой-повествователь их (героиня-повествовательница) - это не «лирический герой» («лирическая героиня»), это и есть я в своей эмпирической данности, - мне важно было не конструировать тут субъекта повествования, но рассматривать то, что есть. Вопрос лишь в том, какое именно это «я» и для чего оно такое нужно.
То «я», которое присутствует здесь - это, по моему разумению, «я» не автобиографическое и, избави Боже, не лирическое (хотя у того, что здесь сказано, сплошь и автобиографические, и, ещё пуще того, лирические источники и стимулы. Это также не исповедь, не имеет целью признания своих грехов - хотя преизрядно и их - и просьбы к кому бы то ни было об их отпущении). Мне всё-таки хочется думать и надеяться, что это «я» - аналитическое, и что на собственном, единожды в истории случившемся примере я выщупываю, прослеживаю, угадываю нечто общечеловеческое, то, что может относиться - и, по всей вероятности, относится к каждому, просто мне на своём материале виднее всего.
[тут читался фрагмент о Юго-Западе]
В какой-то мере, конечно (думаю - в большой), это - письмо неудачника: человека, который (по разным причинам, в основном, если не исключительно, по собственной вине, но это и неважно) не осуществился как следует ни в одной из (канонических, зрелых, отчётливо артикулированных) областей деятельности. Он не стал поэтом (и потому обзывает свои тексты «прозаической формой поэзии»), не стал философом (именуя свои письменные бормотания - раз уж занимаются они антропологическими константами - «нефилософской формой философии»), он даже не слишком состоялся как повседневный собеседник, ибо молчалив, косноязычен и предпочитает бормотать письменно в карманный блокнот. По всему по этому такой человек рад называть себя «промежуточным» и свои тексты, которые он пишет поверх общепринятых разметок, - соотвественно, тоже «промежуточными» (между речью и молчанием, между речью внешней и внутренней, между словом письменным и словом устным), цитируя тем самым вторую из своих заочных учителей - Лидию Гинзбург. В общем, это - письмо человека, который составил себя из обрезков и обрывков Больших Канонических Форм культурной деятельности.
Но штука в том, что у неудач в культуре есть свой собственный смысл - свой, незаменимый, такой, какого у удач и достижений никогда не будет, просто уже потому, что они - не о том. И он тоже работает на культурное целое своим незаменимым образом, - в этом смысле я культурологический оптимист (то есть, человек, имеющий ту интуицию, что на культурное целое, на сложную систему его равновесий работает всё, ничто не напрасно). И то, что мы с вами сейчас тут делаем и говорим - не что иное, как проявление этого смысла, позволение ему быть. Спасибо!!
[тут читалась «Метафизическая кириллица» по выбранным аудиторией буквам]
Без кофию не сновидствуем!!
This entry was originally posted at https://yettergjart.dreamwidth.org/426261.html. Please comment there using OpenID.
А примерно вот что:
Как совсем не странно, говорить о чужих книгах и текстах существенно проще, чем о своих (потому что есть дистанция, позволяющая их рассмотреть), но я попробую. Тем более, что некоторая дистанция у нас в данном случае тоже уже есть - дистанция времени, которое успело пройти и с момента написания этих текстов, и со времени издания книжечки, и благодаря которому всё это написанное успело уже от меня как следует отделиться (самые ранние из вошедших сюда текстов относятся к 2009 году, а самые поздние - к весне прошлого года).
«Время сновидений», конечно (к сожалению ли?), не цельное высказывание, это вполне себе разнонаправленный сборник текстов, торчащих в более-менее разные стороны. Но у этого сборника есть, во-первых, внутренний порядок (я бы сказала, слабо-хронологический: от детства - ко всевременью)
[тут читался фрагмент про детство]
и сквозные темы, которые удерживают все его тексты вместе. Даже одна, большая сквозная тема, а все остальные - её подтемы: человек и мир, отношения человека с миром как чувственным целым; возникновение смыслов из предсмысловых движений; телесное переживание смысла («соматика» его). Подтемы же вот какие: детство и тогдашнее восприятие ближайшего мира; отношения человека с предметами, с текстами, с работой, с повседневностью и бытовыми практиками, с памятью, с обитаемым пространством (в моём случае это - Москва и, в особенности, - московский Юго-Запад), с его Домами и Бездомьями, и с обитаемым временем, особенно с тем, что воплощено в собственном теле человека - с возрастом, с прохождением разных возрастных состояний. С порядком и хаосом, с бытием и небытием, со смертью и бессмертием. В общем - антропологические константы.
[тут читался фрагмент о повседневности]
Тут самое время проговорить некоторые методологические ориентиры - которые, как известно, бывают не только у теоретически выстроенных, но и у художественно выращенных текстов. Михаил Эпштейн, один из тех, кого я числю своими заочными учителями и воспитателями (и, пожалуй, одним из главных: именно ему, наверное, в первую очередь я благодарна за интуицию тотальной смыслоносности повседневного существования) не так давно в интервью Борису Кутенкову сказал: «В этом мне видится призвание гуманитария - осознавать свой человеческий опыт и выражать его в понятиях, доступных для других. Закладывать очаги саморефлексии, чтобы каждый живущий мог стать теоретиком своего «я». <…> в гуманистике каждый становится теоретиком своей жизни. Никто не знает себя лучше, чем мы сами, но гуманитарии специально посвящают себя труду самопознания и передают эту эстафету другим.»
Вот примерно это и есть то, чем я стараюсь заниматься - не в качестве основной задачи жизни (мне как-то так кажется, что такая задача и не должна быть основной, помещённой в фокус внимания, она, так сказать, бежит прямого освещения), но на полях тех задач, которые имеют статус основных и профессиональных (журналистика, книжное обозревательство, редактирование). В их-то тени - глубокой и влажной - и вырастают, подобно грибам, такие самопроясняющие записи (из которых в результате и сложилась эта книжечка - вернее, была сложена некоторым усилием, с некоторым преодолением их естества, - потому что, по моему разумению, записям этого рода естественнее существовать во фрагментарном виде, ниоткуда возникая и в никуда обрываясь).
[тут читался фрагмент о вещах]
Почти все эти тексты (кроме разве «Метафизической кириллицы») написаны от первого лица. Герой-повествователь их (героиня-повествовательница) - это не «лирический герой» («лирическая героиня»), это и есть я в своей эмпирической данности, - мне важно было не конструировать тут субъекта повествования, но рассматривать то, что есть. Вопрос лишь в том, какое именно это «я» и для чего оно такое нужно.
То «я», которое присутствует здесь - это, по моему разумению, «я» не автобиографическое и, избави Боже, не лирическое (хотя у того, что здесь сказано, сплошь и автобиографические, и, ещё пуще того, лирические источники и стимулы. Это также не исповедь, не имеет целью признания своих грехов - хотя преизрядно и их - и просьбы к кому бы то ни было об их отпущении). Мне всё-таки хочется думать и надеяться, что это «я» - аналитическое, и что на собственном, единожды в истории случившемся примере я выщупываю, прослеживаю, угадываю нечто общечеловеческое, то, что может относиться - и, по всей вероятности, относится к каждому, просто мне на своём материале виднее всего.
[тут читался фрагмент о Юго-Западе]
В какой-то мере, конечно (думаю - в большой), это - письмо неудачника: человека, который (по разным причинам, в основном, если не исключительно, по собственной вине, но это и неважно) не осуществился как следует ни в одной из (канонических, зрелых, отчётливо артикулированных) областей деятельности. Он не стал поэтом (и потому обзывает свои тексты «прозаической формой поэзии»), не стал философом (именуя свои письменные бормотания - раз уж занимаются они антропологическими константами - «нефилософской формой философии»), он даже не слишком состоялся как повседневный собеседник, ибо молчалив, косноязычен и предпочитает бормотать письменно в карманный блокнот. По всему по этому такой человек рад называть себя «промежуточным» и свои тексты, которые он пишет поверх общепринятых разметок, - соотвественно, тоже «промежуточными» (между речью и молчанием, между речью внешней и внутренней, между словом письменным и словом устным), цитируя тем самым вторую из своих заочных учителей - Лидию Гинзбург. В общем, это - письмо человека, который составил себя из обрезков и обрывков Больших Канонических Форм культурной деятельности.
Но штука в том, что у неудач в культуре есть свой собственный смысл - свой, незаменимый, такой, какого у удач и достижений никогда не будет, просто уже потому, что они - не о том. И он тоже работает на культурное целое своим незаменимым образом, - в этом смысле я культурологический оптимист (то есть, человек, имеющий ту интуицию, что на культурное целое, на сложную систему его равновесий работает всё, ничто не напрасно). И то, что мы с вами сейчас тут делаем и говорим - не что иное, как проявление этого смысла, позволение ему быть. Спасибо!!
[тут читалась «Метафизическая кириллица» по выбранным аудиторией буквам]
Без кофию не сновидствуем!!
This entry was originally posted at https://yettergjart.dreamwidth.org/426261.html. Please comment there using OpenID.