Уже через четыре дня мне в Прагу (само это слово дымное и жёсткое), - за очередным глотком, горьким и обжигающим, позднего догорающего детства.
Горит, горит оно там и всё никак догореть не может.
До сих пор Прага для меня неотмыслима, неотчувствуема от этого сгоревшего детства, от пепла и гари внутренних пожаров. Они впитались в её стены, это от них серы и дымны дома Ходова, это их горечью горчит цифра в имени района - Praha 11.
Praha 11, вечный ноябрь детства, вечные его дожди. Дожди и дым.
Мой дом-не-дом, который никогда не будет моим.
Туристом и первооткрывателем в нём быть давно уже невозможно, своей - тем менее. Живая невозможность. Отсутствие качественных ролевых моделей. Промежуточность, пограничье. Лимб.
Всё-таки часть меня в Праге осталась - не вытащить. Очень небольшая, не представляющая из себя почти ничего, но живая и чувствительная, - потянешь за неё - больно.
Бессмысленная боль такая. Ну зачем? Особенно теперь, когда уже ничего не переделать?
Не, я её не культивирую, - есть вещи почувствительней. Я за ней наблюдаю.
Как, собственно, и за всем вообще.
«Своё» - это (ещё и) то, от чего бывает больно почти без причины. То есть, по причинам, конечно же, только они такие глубокие, что им и осознание почти не нужно.