Об эстетике и биографии
Вычитала сегодня на ФБ, в перепосте одного из френдов, нечто, по первому чувству, совершенно безумное:
«Anna Pichkhadze
Сегодня из ГБЛ поступил слух, что Ленинскую библиотеку, здание которой "уродует Москву", предполагается срыть, сделать на этом месте пешеходную зону, а книжные фонды переместить в Троицкое (за МКАД). Пашков дом как чрезвычайно доходный (свадьбы с видом на Кремль и т.п.) собираются освободить от Отдела рукописей - совершенно ненужного балласта. Разумеется, это пока слухи, указ не подписан, но когда будет подписан, уже ничего не сделаешь. Ну и как-то всё кстати: учёных упразднили, протестовать против уничтожения Ленинки некому. На протестных акциях РАН я слышала аналогичное о Библиотеке естественных наук, что поблизости от Ленинки (напротив Пашкова дома): им велено собирать вещички.»
А что, с НИХ станется.
(Я надеюсь, что это всего лишь слухи, - хотя, честно сказать, не умею надеяться, не знаю, как это делается.)
Как по мне, это чёртов и отчаянный ужас, по всем направлениям сразу, и даже не в том (только) дело, что книги ушлют из центра Москвы хрен знает куда. Мне всеми мыслимыми силами жаль самого этого места, здания, признаваемого людьми, что-то, наверно, понимающими в архитектуре и эстетике городского пространства, за монструозное и «убивающее любую возможность жизни вокруг» (это цитата из одного комментатора, с которым чёрт дёрнул меня вступать в препирательства - не надо этого делать, особенно когда речь ведётся на разных языках и изнутри разных систем отсчёта. Но уж здесь-то душу отведу). - Что угодно-де лучше, писал человек, только не этот «страшный монстр, занимающий несколько кварталов города как какое-то чудовище, убивая любую возможность жизни вокруг»). От самой этой идеи я задыхаюсь физически. В этом, будь оно хоть тыщу раз эстетически мотивировано, есть что-то большевистское - весь мир насилья (хотя бы архитектурного) мы разрушим до основанья, а затем. Возведём новый, прекрасный мир, сообразующийся, наконец, с человеческими ценностями и здравым смыслом, а то, пожалуй, даже и с мировой гармонией. Мне видится в этом эстетический фашизм. И я начинаю ненавидеть эстетику вместе с архитектурной теорией.
Слишком много значительного, коренного, жизнеобразующего прожито в этом здании, что бы оно ни представляло собой с точки зрения эстетики (и хотела бы я посмотреть на эстетику, особенно городского обитаемого пространства, способную быть оторванной от биографических, субъективных, экзистенциальных смыслов. Вот человек пишет, что запросто может быть оторванной. Это, говорит мой невольный оппонент, «вопрос не биографический - вопрос эстетический. И архитектурный. И то, что называется civic space - а по-русски такого выражения нет.»). Хороши civic spaces, прокатывающиеся катком по человеческим жизням.
Да, я отдаю себе отчёт в том, что в своё время это здание и само возникло, уничтожив целые кварталы и безвозвратно погубив живую часть старой Москвы - и тоже ещё как проехалось по многим жизням. Но теперь, когда с его возникновения прошло много-много других жизней, - ситуация уже совершенно другая, чем была в его начале, когда оно ещё ничего не значило, кроме амбиций новой власти всё переделать в соответствии с очередными здравыми соображениями (тогдашним ИМ ИХ соображения наверняка тоже виделись очень здравыми). Мы, при этом здании родившиеся, вросли в него - ведь не только же я, у которой из сорокавосьмилетней жизни с Библиотекой связаны, наверно, две трети. Столько там памяти, жгучего счастья, жгучего смысла - столько, что не имеет значения изначальное эстетическое качество пространства. Это вполне можно, вероятно, считать доместикацией монструозного, обживанием его. Но доместикация и наделение личными смыслами - вещь страшно глубокая. Для меня это здание было настолько всегда, ещё до попадания внутрь, ещё с младенчества, что никогда не воспринималось уродливым - оно было частью естества, как и здание Университета на Воробьёвых горах, шпиль которого неотмыслим от нашего вида из окна. Оно всегда чувствовалось мне мощным и значительным.
«Anna Pichkhadze
Сегодня из ГБЛ поступил слух, что Ленинскую библиотеку, здание которой "уродует Москву", предполагается срыть, сделать на этом месте пешеходную зону, а книжные фонды переместить в Троицкое (за МКАД). Пашков дом как чрезвычайно доходный (свадьбы с видом на Кремль и т.п.) собираются освободить от Отдела рукописей - совершенно ненужного балласта. Разумеется, это пока слухи, указ не подписан, но когда будет подписан, уже ничего не сделаешь. Ну и как-то всё кстати: учёных упразднили, протестовать против уничтожения Ленинки некому. На протестных акциях РАН я слышала аналогичное о Библиотеке естественных наук, что поблизости от Ленинки (напротив Пашкова дома): им велено собирать вещички.»
А что, с НИХ станется.
(Я надеюсь, что это всего лишь слухи, - хотя, честно сказать, не умею надеяться, не знаю, как это делается.)
Как по мне, это чёртов и отчаянный ужас, по всем направлениям сразу, и даже не в том (только) дело, что книги ушлют из центра Москвы хрен знает куда. Мне всеми мыслимыми силами жаль самого этого места, здания, признаваемого людьми, что-то, наверно, понимающими в архитектуре и эстетике городского пространства, за монструозное и «убивающее любую возможность жизни вокруг» (это цитата из одного комментатора, с которым чёрт дёрнул меня вступать в препирательства - не надо этого делать, особенно когда речь ведётся на разных языках и изнутри разных систем отсчёта. Но уж здесь-то душу отведу). - Что угодно-де лучше, писал человек, только не этот «страшный монстр, занимающий несколько кварталов города как какое-то чудовище, убивая любую возможность жизни вокруг»). От самой этой идеи я задыхаюсь физически. В этом, будь оно хоть тыщу раз эстетически мотивировано, есть что-то большевистское - весь мир насилья (хотя бы архитектурного) мы разрушим до основанья, а затем. Возведём новый, прекрасный мир, сообразующийся, наконец, с человеческими ценностями и здравым смыслом, а то, пожалуй, даже и с мировой гармонией. Мне видится в этом эстетический фашизм. И я начинаю ненавидеть эстетику вместе с архитектурной теорией.
Слишком много значительного, коренного, жизнеобразующего прожито в этом здании, что бы оно ни представляло собой с точки зрения эстетики (и хотела бы я посмотреть на эстетику, особенно городского обитаемого пространства, способную быть оторванной от биографических, субъективных, экзистенциальных смыслов. Вот человек пишет, что запросто может быть оторванной. Это, говорит мой невольный оппонент, «вопрос не биографический - вопрос эстетический. И архитектурный. И то, что называется civic space - а по-русски такого выражения нет.»). Хороши civic spaces, прокатывающиеся катком по человеческим жизням.
Да, я отдаю себе отчёт в том, что в своё время это здание и само возникло, уничтожив целые кварталы и безвозвратно погубив живую часть старой Москвы - и тоже ещё как проехалось по многим жизням. Но теперь, когда с его возникновения прошло много-много других жизней, - ситуация уже совершенно другая, чем была в его начале, когда оно ещё ничего не значило, кроме амбиций новой власти всё переделать в соответствии с очередными здравыми соображениями (тогдашним ИМ ИХ соображения наверняка тоже виделись очень здравыми). Мы, при этом здании родившиеся, вросли в него - ведь не только же я, у которой из сорокавосьмилетней жизни с Библиотекой связаны, наверно, две трети. Столько там памяти, жгучего счастья, жгучего смысла - столько, что не имеет значения изначальное эстетическое качество пространства. Это вполне можно, вероятно, считать доместикацией монструозного, обживанием его. Но доместикация и наделение личными смыслами - вещь страшно глубокая. Для меня это здание было настолько всегда, ещё до попадания внутрь, ещё с младенчества, что никогда не воспринималось уродливым - оно было частью естества, как и здание Университета на Воробьёвых горах, шпиль которого неотмыслим от нашего вида из окна. Оно всегда чувствовалось мне мощным и значительным.