(no subject)
"Чудаки". Продолжение
III
ВЪ ПРОВИНЦӀАЛЬНОЙ ГЛУШИ
Маленькая, простенькая дачка утопала вѣ богатой изумрудной зелени. Осеннее солнце золотило веранду и темно-зеленую листву плюща, обвившаго деревянныя колонны.
Сквозь стекла виднѣлся на верандѣ накрытый чайный столъ. На немъ блестѣлъ мѣдный самоваръ и никкелированный подносъ, уставленный скромнымъ голубымъ сервизомъ и опустѣвшими корзинами для хлѣба.
Надъ столомъ заботливо склонилась дѣвушка въ полотняном платьицѣ. Но даже сквозь грубую матерію обрисовывались идеально чистыя линіи дѣвственаго тѣела. Лучи осенняго солнца падали на тонкую, длинную шейку, на розоватый, словно фарфоровый, затылокъ, покрытый, какъ нѣжными поцѣлуями, золотистыми завитками шелковыхъ волосъ. И пышная шевелюра была словно выкована изъ червоннаго золота.
Нѣжныя руки съ длинными и тонкими пальчиками быстро двигались, вытирая полотенцемъ вымытую посуду. Мгновеніями молодая дѣвушка наклонялась, поднимая крошку хлѣба или край полотенца, и тогда тонкій станъ ея сгибался, какъ легкая тростинка.
Наконецъ работа кончена. Уставивъ посуду на подносъ, она повернулась. Казалось, даже лучи солнца задрожали, восхищенныя ея нѣжной красотой. Только у рыжеватыхъ блондинокъ бываетъ такой "фарфоровый" цвѣтъ кожи, такой ласкающій румянецъ.
А глаза? Эти темные, бархатные глаза, въ солнечномъ освѣщеніи - лучистые и прозрачные, подъ тѣнью темно-бронзовыхъ рѣсницъ! А эти тонкія, какъ шнуръ, словно нарисованныя кистью, брови? А пурпуровыя маленькія губки и прямой носикъ съ чуть замѣтной горбинкой? Даже въ своемъ простомъ, грубомъ нарядѣ она казалась юной богиней, сошедшей съ Олимпа. И такъ много было врожденной граціи въ ея походкѣ, въ ея движеніяхъ! Поэзіей и чистотой дышалъ ея обликъ.
Аккуратно разставила она посуду въ широкій крашеный шкафъ и закрыла его однимъ изъ ключей, висѣвшихъ связкой у кожанаго пояса. Потомъ съ легкимъ вздохомъ спустилась по деревяннымъ ступенямъ и, минуя крохотный палисадникъ, прошла въ небольшой фруктовый садъ.
Ея нѣжная фигура потонула въ высокихъ зеленыхъ кустахъ малинника. Терпѣливо осматривала она каждую вѣточку, сбирая крупныя темно-красныя ягоды. Это были послѣднія ягоды и ихъ было совсѣмъ немного, онѣ даже до половины не наполнили маленькую корзиночку. Раздвинувъ вѣтки малинника, молодая дѣвушка вышла на фруктовую аллею. Плоды уже были собраны, а деревія понемногу сиротливо теряли свою листву. Они уже шелестѣли подъ ногами, эти первые опавшіе осенніе листья.
Но день былъ такъ упоительно хорошъ! Молодая дѣвушка опустилась на скамью. Грустная и мечтательная улыбка блуждала по ея губамъ. Ея лучистый взоръ тонулъ въ прозрачномъ голубомъ небѣ.
- Муся! Муся! Марія Николаевна! - раздался рѣзкій, визгливый окрикъ.
Она вздрогнула и ея тонкія брови недовольно сдвинулись. Улыбка погасла на устахъ и недобрые огоньки сверкнули въ глубинѣ глазъ.
- Минуты не дастъ покоя! - сердито мотнула она золотисто-рыжей головкой, но все-таки поднялась и покорно пошла на зовъ.
- Муся! Муся! - все ближе и ближе раздавались рѣзкіе окрики, и вотъ почти у самой калитки сада молодая дѣвушка столкнулась съ маленькой и толстой, неказистой женщиной.
На видъ этой особѣ было за сорокъ. Въ ея черныхъ, какъ вороново крыло, волосахъ уже ярко бѣлѣли сѣдыя нити. По темному, пятнитому лицу проходили глубокія борозды, проведенныя безпощадной рукой времени. Но въ маленькихъ темныхъ глазкахъ била ключомъ непокорная жизнь, а тонкія губы и крючковатый носъ свидѣтельствовали о злобѣ, кипѣвшей въ ея груди.
Въ грязномъ, распущенномъ халатѣ съ длинными рукавами, съ гортаннымъ крикливымъ голосомъ, она походила на старую ворону.
Бархатные, лучистые глаза молодой дѣвушки встрѣтились со жгучими, черными глазами женщины, и въ этихъ скрестившихся взорахъ, какъ въ зеркалѣ, отразилась ненависть, которую оба эти существа питали другъ къ другу.
- Если тебѣ не угодно заниматься съ Вавой и Диной, - злобно заговорила маленькая женщина, - то надо сказать отцу, чтобы онъ взялъ учительницу, хотя это намъ не по карману. Но что же дѣлать, когда ты такъ манкируешь занятіями. Теперь уже половина одиннадцатаго, а ты все еще прохлаждаешься въ саду.
Молодая дѣвушка на всю эту тираду отвѣтила только взглядомъ презрѣнія и молча прошла мимо врага, направляясь къ дому.
- Подумаешь! - злобно понеслось ей вдогонку. - Пава! Вся въ свою маменьку.
Молодая дѣвушка круто повернулась и на поблѣднѣвшемъ лицѣ ея глаза заблестѣли гнѣвомъ.
- Не задѣвайте мою мать! Я вамъ этого не позволю!
- Не позволишь? Хотѣла бы я знать, какъ это ты мнѣ не позволишь? Что же, ты бить меня будешь, что-ли? Можетъ быть, языкъ мнѣ вырвешь? Или я должна, чтобы угодить тебѣ, расхваливать ту женщину, которая отняла мое счастье и опозорила мою жизнь ради своего каприза? Какъ собака на сѣнѣ: ни себѣ, ни другимъ.
Очевидно, молодая дѣвушка обладала сильнымъ характеромъ, такъ какъ ей удалось сдержать гнѣвъ. Взглядомъ, полнымъ презрѣнія, смѣрила она злобное существо и, не оглядываясь, бѣгомъ направилась къ дому. Она остановилась только у дверей кабинета своего отца и постучалась.
- Это я Муся! Можно, папа?
- Войди, дѣтка! - послышался мягкій, ласковый, немного глуховатый голосъ.
Молодая дѣвушка быстро вошла въ кабинетъ и поспѣшно закрыла дверь за собой на ключъ.
По ея блѣдному лицу и дрожащимъ губамъ отецъ сразу догадался, что произошла стычка между его законной дочерью и незаконной подругой.
Барону фонъ-Саксъ было уже около шестидесяти лѣтъ, но на видъ онъ казался гораздо моложе, хотя и утомленный жизнью. Немного выше средняго роста, коренастый, съ крупной головой, покрытой рыжеватыми сѣдѣющими кудрями. На сохранившемся свѣжемъ лицѣ только нѣсколько морщинъ выдавали его годы. Онъ давно уже не заботился о своей внѣшности, и борода его, которой уже давно не касались ножницы, отросла длинная, жесткая, безпорядочная. Честно и грустно смотрѣли круглые, свѣтло-каріе глаза.
- Что опять случилось, Муся? почти робко спросилъ онъ.
Съ какой гордой нѣжностью смотрѣлъ онъ на свою дочь, на эту сказочную, бѣлоснѣжную царевну съ золотыми волосами. И его сердце болѣзненно сжималось, потому что она такъ походила на женщину, - единственную, которую онъ любилъ въ своей жизни. И какъ любилъ! Только у жены его не было этихъ золотыхъ волосъ. Напротивъ, какъ черныя, блестящія змѣи сползали ея косы съ античной головки.
- Что же случилось, Муся? - повторил онъ свой вопросъ.
Молодая дѣвушка заговорила взволнованно и настойчиво:
- Ты долженъ ее обуздать, папа! И моего терпѣнія уже не хватаетъ. Слишкомъ дерзко и вызывающе держится послѣднее время твоя Анна Егоровна. Оъясни ей, что я уже не тотъ ребенокъ, не то безсловесное маленькое существо, которое она съ такимъ наслажденіемъ безнаказанно терзала годы. Добромъ это не кончится, папа. Теперь она изобрѣла новую пытку, она старается бить меня по самой больной струнѣ, она оскорбляетъ мою мать.
Баронъ вздрогнулъ и крупная голова его тоскливо, какъ виноватая, опустилась на грудь. Молодая дѣвушка нѣжно склонилась къ этой сѣдѣющей головѣ.
- Я знаю, моя бѣдная мама причинила тебѣ много горя, но я все-таки ее люблю. Мое сиротливое дѣтство съ вѣчными попреками и притѣсненіями создало прекрасную, сладостную мечту. Эта мечта - моя мать. Когда я заливалась горькими, безпомощными слезами, мнѣ стоило только вспомнить мою маму... и сразу мнѣ становилось легче. Въ фантастическихъ грезахъ тонули мои мысли, и, маленькое, наболѣвшее сердце успокаивалось и отдыхало. А теперь мою золотую грезу оскорбляютъ недостойные уста! Обуздай ее, папа, а если это невозможно... то отпусти меня.
Онъ снова вздрогнулъ и порывисто поднялъ голову. Грустные, честные глаза съ такой тоской глядѣли н[а дочь.]
- Неужели ты можешь бросить меня, Муся?
Слезы подступали къ ея горлу, она не могла ему отвѣтить.
- Муся, - заговорилъ онъ дрожащим голосомъ. ... вся твоя жизнь еще впереди, и я глубоко вѣрю, что тебя ждетъ счастье. Небо должно быть справедливым. И [я] когда-то былъ счастливъ, но... разбился хрупкій бокал... и больно рѣжутъ сердце острые осколки. Теперь темно и холодно. Одинъ только лучъ свѣта въ этой темнотѣ... это ты, Муся. И неужели ты можешь уйти, оставить меня, погасить этотъ послѣдній свѣтъ моей догорающей жизни? Неужели на смертномъ одрѣ моемъ будетъ только темно и холодно?
Двѣ крупныя слезы медленно отдѣлились отъ глазъ и покатились по его щекамъ. Какъ виновная, молодая дѣвушка склонилась и покрыла поцѣлуями его холодныя, дрожавшія руки. Глубоко тронутая, она хотѣла сказать ему тысячу словъ утѣшенія, но... но ручку запертой двери уже теребили сердитыя руки Анны Егоровны; визгливымъ голосомъ требовала она, чтобы ей немедленно отворили дверь.
Въх кабинетѣ картина рѣзко измѣнилась. Молодая дѣвушка вскочила и нахмурилась. Ея отецъ смахнулъ предательскія слезинки и покорно сказалъ:
- Не волнуйся, Нюра, я сейчасъ открою!
Едва щелкнулъ замокъ, Анна Егоровна ворвалась, какъ разъяренная фурія.
- Жалуешься? Еще бы? я ее оскорбила, оскорбила святыню, ея маменьку. Ха-ха-ха! Если-бы она аккуратно исполняла свои обязанности, то избавила бы себя отъ моего гнѣва и отъ моихъ справедливыхъ замѣчаній. Вмѣсто того, чтобы учить нашихъ дѣвочекъ, она бѣгаетъ по саду, она обобрала всю малину и, кажется, чувствуетъ себя хозяйкой въ моемъ домѣ и потомъ еще угощаетъ меня взглядами презрѣнія. Ты долженъ обуздать свою дочь, иначе мнѣ придется покинуть этотъ домъ. Я лучше со своими крошками пойду съ протянутой рукой, чѣм позволю дѣвчонкѣ наступить себѣ на голову.
Баронъ обѣими руками взялся за голову. Каждая [зл]обная фраза этой женщины, какъ ударомъ хлыста, терзала его сердце. Онъ поблѣднелъ и глаза его словно глубже впали в орбиты.
- Тише, Нюра, подожди, надо говорить спокойно. Муся чейчас пойдетъ заниматься съ дѣвочками, а ты останешься со мной и мы поговоримъ.
- Теперь уже поздно заниматься, все утро пропало. И зачѣм ей уходить? Пусть она выслушаетъ все то, что я тебѣ скажу и что ты посмѣешь мнѣ возразить. Я никого не боюсь и не стыжусь своихъ словъ. Я - права!
Онъ заговорилъ примирительно разбитымъ, больнымъ голосомъ:
- Конечно, Мусѣ слѣдовало во-время начать занятія, и завтра она будетъ аккуратна, но и ты не совсѣмъ права. Зачѣмъ ты задѣваешь Мусину маму? Вѣдь это прошлое, давно умершее, и оно никогда не воскреснетъ, а для дѣвочки...
- Ахъ! - прервала его Анна Егоровна. - Вотъ оно что! Оказывается, прекрасная баронесса и т в о я святыня. Всю свою жизнь ты втайнѣ лелѣешь ея образъ! А я была только экономкой, кухаркой, тряпкой, ха-ха-ха! Дождалась! Я тебѣ пожертвовала всей своей жизнью, молодостью, честью. Страдаютъ наши дѣти, незаконныя., бѣдняжки. Можетъ быть, даже по т в о е й просьбѣ она не давала развода?
- Нюра, ради Бога...
- Молчи! Должна же, наконецъ, я тебѣ высказать всю правду сама я должна знать правду. Пора тебѣ стать, наконецъ, мужемъ и отцомъ. Ты до сихъ поръ подъ башмакомъ у своей баронессы, терпѣливое, безсловесное животное!
- Какъ вамъ не стыдно! - вспыхнула Муся. - Вы грубая, неблагодарная. Развѣ вы стоите любви этого человѣка?
- Муся, ради Бога...
- Я не стою? Я не достойна? А кто же достоинъ! Прекрасная баронесса, ваша маменька? Я вашему отцу отдала свою жизнь и свою честь. Я не знала другой любви. Я не знала ласкъ другого мужчины, я только ему одному принадлежала, и потому я его настоящая жена, а не ваша маменька, ходившая по рукамъ.
- Замолчите! - внѣ себя крикнулъ баронъ и схвативъ дочь за руку, онъ толкнулъ ее къ двери.
- Муся, уйди, уйди, моя дѣтка...
- А ... ты боишься, чтобъ до невинных ушей твоей прелестной дочки не дошла правда о поведеніи ея матери? Ты соорудилъ плотину и годами сдерживалъ бѣшенный потокъ, но плотина прорвалась и твоя слабая рука не удержитъ теперь бѣшеной силы. Часъ мести насталъ. Пусть дѣвчонка знаетъ правду и пусть презираетъ свою собственную мать. Прекрасная бвронесса потонетъ въ той крови, которую она высосала изъ моего сердца!
Муся стояла блѣдная, какъ смерть, дрожащая.
- Она говоритъ правду? - задыхаясь, повернулась молодая дѣвушка къ отцу.
Онъ открылъ ротъ, какъ будто хотѣлъ что-то сказать, но языкъ ему не повиновался. Онъ протянулъ къ ней руки, но руки эти безпомощно опустились. Въ его свѣтлыхъ глазахъ отразилась нечеловѣческая мука... и тихій стонъ сорвался съ его посиневшихъ губъ. Онъ покачнулся, руки его конвульсивно сжали замиравшее сердце. Его губы открывались, но воздуха не хватало, и, теряя сознаніе, всей своей грузной фигурой онъ опустился на коверъ.
© О.Бебутова, 1930 г.
III
ВЪ ПРОВИНЦӀАЛЬНОЙ ГЛУШИ
Маленькая, простенькая дачка утопала вѣ богатой изумрудной зелени. Осеннее солнце золотило веранду и темно-зеленую листву плюща, обвившаго деревянныя колонны.
Сквозь стекла виднѣлся на верандѣ накрытый чайный столъ. На немъ блестѣлъ мѣдный самоваръ и никкелированный подносъ, уставленный скромнымъ голубымъ сервизомъ и опустѣвшими корзинами для хлѣба.
Надъ столомъ заботливо склонилась дѣвушка въ полотняном платьицѣ. Но даже сквозь грубую матерію обрисовывались идеально чистыя линіи дѣвственаго тѣела. Лучи осенняго солнца падали на тонкую, длинную шейку, на розоватый, словно фарфоровый, затылокъ, покрытый, какъ нѣжными поцѣлуями, золотистыми завитками шелковыхъ волосъ. И пышная шевелюра была словно выкована изъ червоннаго золота.
Нѣжныя руки съ длинными и тонкими пальчиками быстро двигались, вытирая полотенцемъ вымытую посуду. Мгновеніями молодая дѣвушка наклонялась, поднимая крошку хлѣба или край полотенца, и тогда тонкій станъ ея сгибался, какъ легкая тростинка.
Наконецъ работа кончена. Уставивъ посуду на подносъ, она повернулась. Казалось, даже лучи солнца задрожали, восхищенныя ея нѣжной красотой. Только у рыжеватыхъ блондинокъ бываетъ такой "фарфоровый" цвѣтъ кожи, такой ласкающій румянецъ.
А глаза? Эти темные, бархатные глаза, въ солнечномъ освѣщеніи - лучистые и прозрачные, подъ тѣнью темно-бронзовыхъ рѣсницъ! А эти тонкія, какъ шнуръ, словно нарисованныя кистью, брови? А пурпуровыя маленькія губки и прямой носикъ съ чуть замѣтной горбинкой? Даже въ своемъ простомъ, грубомъ нарядѣ она казалась юной богиней, сошедшей съ Олимпа. И такъ много было врожденной граціи въ ея походкѣ, въ ея движеніяхъ! Поэзіей и чистотой дышалъ ея обликъ.
Аккуратно разставила она посуду въ широкій крашеный шкафъ и закрыла его однимъ изъ ключей, висѣвшихъ связкой у кожанаго пояса. Потомъ съ легкимъ вздохомъ спустилась по деревяннымъ ступенямъ и, минуя крохотный палисадникъ, прошла въ небольшой фруктовый садъ.
Ея нѣжная фигура потонула въ высокихъ зеленыхъ кустахъ малинника. Терпѣливо осматривала она каждую вѣточку, сбирая крупныя темно-красныя ягоды. Это были послѣднія ягоды и ихъ было совсѣмъ немного, онѣ даже до половины не наполнили маленькую корзиночку. Раздвинувъ вѣтки малинника, молодая дѣвушка вышла на фруктовую аллею. Плоды уже были собраны, а деревія понемногу сиротливо теряли свою листву. Они уже шелестѣли подъ ногами, эти первые опавшіе осенніе листья.
Но день былъ такъ упоительно хорошъ! Молодая дѣвушка опустилась на скамью. Грустная и мечтательная улыбка блуждала по ея губамъ. Ея лучистый взоръ тонулъ въ прозрачномъ голубомъ небѣ.
- Муся! Муся! Марія Николаевна! - раздался рѣзкій, визгливый окрикъ.
Она вздрогнула и ея тонкія брови недовольно сдвинулись. Улыбка погасла на устахъ и недобрые огоньки сверкнули въ глубинѣ глазъ.
- Минуты не дастъ покоя! - сердито мотнула она золотисто-рыжей головкой, но все-таки поднялась и покорно пошла на зовъ.
- Муся! Муся! - все ближе и ближе раздавались рѣзкіе окрики, и вотъ почти у самой калитки сада молодая дѣвушка столкнулась съ маленькой и толстой, неказистой женщиной.
На видъ этой особѣ было за сорокъ. Въ ея черныхъ, какъ вороново крыло, волосахъ уже ярко бѣлѣли сѣдыя нити. По темному, пятнитому лицу проходили глубокія борозды, проведенныя безпощадной рукой времени. Но въ маленькихъ темныхъ глазкахъ била ключомъ непокорная жизнь, а тонкія губы и крючковатый носъ свидѣтельствовали о злобѣ, кипѣвшей въ ея груди.
Въ грязномъ, распущенномъ халатѣ съ длинными рукавами, съ гортаннымъ крикливымъ голосомъ, она походила на старую ворону.
Бархатные, лучистые глаза молодой дѣвушки встрѣтились со жгучими, черными глазами женщины, и въ этихъ скрестившихся взорахъ, какъ въ зеркалѣ, отразилась ненависть, которую оба эти существа питали другъ къ другу.
- Если тебѣ не угодно заниматься съ Вавой и Диной, - злобно заговорила маленькая женщина, - то надо сказать отцу, чтобы онъ взялъ учительницу, хотя это намъ не по карману. Но что же дѣлать, когда ты такъ манкируешь занятіями. Теперь уже половина одиннадцатаго, а ты все еще прохлаждаешься въ саду.
Молодая дѣвушка на всю эту тираду отвѣтила только взглядомъ презрѣнія и молча прошла мимо врага, направляясь къ дому.
- Подумаешь! - злобно понеслось ей вдогонку. - Пава! Вся въ свою маменьку.
Молодая дѣвушка круто повернулась и на поблѣднѣвшемъ лицѣ ея глаза заблестѣли гнѣвомъ.
- Не задѣвайте мою мать! Я вамъ этого не позволю!
- Не позволишь? Хотѣла бы я знать, какъ это ты мнѣ не позволишь? Что же, ты бить меня будешь, что-ли? Можетъ быть, языкъ мнѣ вырвешь? Или я должна, чтобы угодить тебѣ, расхваливать ту женщину, которая отняла мое счастье и опозорила мою жизнь ради своего каприза? Какъ собака на сѣнѣ: ни себѣ, ни другимъ.
Очевидно, молодая дѣвушка обладала сильнымъ характеромъ, такъ какъ ей удалось сдержать гнѣвъ. Взглядомъ, полнымъ презрѣнія, смѣрила она злобное существо и, не оглядываясь, бѣгомъ направилась къ дому. Она остановилась только у дверей кабинета своего отца и постучалась.
- Это я Муся! Можно, папа?
- Войди, дѣтка! - послышался мягкій, ласковый, немного глуховатый голосъ.
Молодая дѣвушка быстро вошла въ кабинетъ и поспѣшно закрыла дверь за собой на ключъ.
По ея блѣдному лицу и дрожащимъ губамъ отецъ сразу догадался, что произошла стычка между его законной дочерью и незаконной подругой.
Барону фонъ-Саксъ было уже около шестидесяти лѣтъ, но на видъ онъ казался гораздо моложе, хотя и утомленный жизнью. Немного выше средняго роста, коренастый, съ крупной головой, покрытой рыжеватыми сѣдѣющими кудрями. На сохранившемся свѣжемъ лицѣ только нѣсколько морщинъ выдавали его годы. Онъ давно уже не заботился о своей внѣшности, и борода его, которой уже давно не касались ножницы, отросла длинная, жесткая, безпорядочная. Честно и грустно смотрѣли круглые, свѣтло-каріе глаза.
- Что опять случилось, Муся? почти робко спросилъ онъ.
Съ какой гордой нѣжностью смотрѣлъ онъ на свою дочь, на эту сказочную, бѣлоснѣжную царевну съ золотыми волосами. И его сердце болѣзненно сжималось, потому что она такъ походила на женщину, - единственную, которую онъ любилъ въ своей жизни. И какъ любилъ! Только у жены его не было этихъ золотыхъ волосъ. Напротивъ, какъ черныя, блестящія змѣи сползали ея косы съ античной головки.
- Что же случилось, Муся? - повторил онъ свой вопросъ.
Молодая дѣвушка заговорила взволнованно и настойчиво:
- Ты долженъ ее обуздать, папа! И моего терпѣнія уже не хватаетъ. Слишкомъ дерзко и вызывающе держится послѣднее время твоя Анна Егоровна. Оъясни ей, что я уже не тотъ ребенокъ, не то безсловесное маленькое существо, которое она съ такимъ наслажденіемъ безнаказанно терзала годы. Добромъ это не кончится, папа. Теперь она изобрѣла новую пытку, она старается бить меня по самой больной струнѣ, она оскорбляетъ мою мать.
Баронъ вздрогнулъ и крупная голова его тоскливо, какъ виноватая, опустилась на грудь. Молодая дѣвушка нѣжно склонилась къ этой сѣдѣющей головѣ.
- Я знаю, моя бѣдная мама причинила тебѣ много горя, но я все-таки ее люблю. Мое сиротливое дѣтство съ вѣчными попреками и притѣсненіями создало прекрасную, сладостную мечту. Эта мечта - моя мать. Когда я заливалась горькими, безпомощными слезами, мнѣ стоило только вспомнить мою маму... и сразу мнѣ становилось легче. Въ фантастическихъ грезахъ тонули мои мысли, и, маленькое, наболѣвшее сердце успокаивалось и отдыхало. А теперь мою золотую грезу оскорбляютъ недостойные уста! Обуздай ее, папа, а если это невозможно... то отпусти меня.
Онъ снова вздрогнулъ и порывисто поднялъ голову. Грустные, честные глаза съ такой тоской глядѣли н[а дочь.]
- Неужели ты можешь бросить меня, Муся?
Слезы подступали къ ея горлу, она не могла ему отвѣтить.
- Муся, - заговорилъ онъ дрожащим голосомъ. ... вся твоя жизнь еще впереди, и я глубоко вѣрю, что тебя ждетъ счастье. Небо должно быть справедливым. И [я] когда-то былъ счастливъ, но... разбился хрупкій бокал... и больно рѣжутъ сердце острые осколки. Теперь темно и холодно. Одинъ только лучъ свѣта въ этой темнотѣ... это ты, Муся. И неужели ты можешь уйти, оставить меня, погасить этотъ послѣдній свѣтъ моей догорающей жизни? Неужели на смертномъ одрѣ моемъ будетъ только темно и холодно?
Двѣ крупныя слезы медленно отдѣлились отъ глазъ и покатились по его щекамъ. Какъ виновная, молодая дѣвушка склонилась и покрыла поцѣлуями его холодныя, дрожавшія руки. Глубоко тронутая, она хотѣла сказать ему тысячу словъ утѣшенія, но... но ручку запертой двери уже теребили сердитыя руки Анны Егоровны; визгливымъ голосомъ требовала она, чтобы ей немедленно отворили дверь.
Въх кабинетѣ картина рѣзко измѣнилась. Молодая дѣвушка вскочила и нахмурилась. Ея отецъ смахнулъ предательскія слезинки и покорно сказалъ:
- Не волнуйся, Нюра, я сейчасъ открою!
Едва щелкнулъ замокъ, Анна Егоровна ворвалась, какъ разъяренная фурія.
- Жалуешься? Еще бы? я ее оскорбила, оскорбила святыню, ея маменьку. Ха-ха-ха! Если-бы она аккуратно исполняла свои обязанности, то избавила бы себя отъ моего гнѣва и отъ моихъ справедливыхъ замѣчаній. Вмѣсто того, чтобы учить нашихъ дѣвочекъ, она бѣгаетъ по саду, она обобрала всю малину и, кажется, чувствуетъ себя хозяйкой въ моемъ домѣ и потомъ еще угощаетъ меня взглядами презрѣнія. Ты долженъ обуздать свою дочь, иначе мнѣ придется покинуть этотъ домъ. Я лучше со своими крошками пойду съ протянутой рукой, чѣм позволю дѣвчонкѣ наступить себѣ на голову.
Баронъ обѣими руками взялся за голову. Каждая [зл]обная фраза этой женщины, какъ ударомъ хлыста, терзала его сердце. Онъ поблѣднелъ и глаза его словно глубже впали в орбиты.
- Тише, Нюра, подожди, надо говорить спокойно. Муся чейчас пойдетъ заниматься съ дѣвочками, а ты останешься со мной и мы поговоримъ.
- Теперь уже поздно заниматься, все утро пропало. И зачѣм ей уходить? Пусть она выслушаетъ все то, что я тебѣ скажу и что ты посмѣешь мнѣ возразить. Я никого не боюсь и не стыжусь своихъ словъ. Я - права!
Онъ заговорилъ примирительно разбитымъ, больнымъ голосомъ:
- Конечно, Мусѣ слѣдовало во-время начать занятія, и завтра она будетъ аккуратна, но и ты не совсѣмъ права. Зачѣмъ ты задѣваешь Мусину маму? Вѣдь это прошлое, давно умершее, и оно никогда не воскреснетъ, а для дѣвочки...
- Ахъ! - прервала его Анна Егоровна. - Вотъ оно что! Оказывается, прекрасная баронесса и т в о я святыня. Всю свою жизнь ты втайнѣ лелѣешь ея образъ! А я была только экономкой, кухаркой, тряпкой, ха-ха-ха! Дождалась! Я тебѣ пожертвовала всей своей жизнью, молодостью, честью. Страдаютъ наши дѣти, незаконныя., бѣдняжки. Можетъ быть, даже по т в о е й просьбѣ она не давала развода?
- Нюра, ради Бога...
- Молчи! Должна же, наконецъ, я тебѣ высказать всю правду сама я должна знать правду. Пора тебѣ стать, наконецъ, мужемъ и отцомъ. Ты до сихъ поръ подъ башмакомъ у своей баронессы, терпѣливое, безсловесное животное!
- Какъ вамъ не стыдно! - вспыхнула Муся. - Вы грубая, неблагодарная. Развѣ вы стоите любви этого человѣка?
- Муся, ради Бога...
- Я не стою? Я не достойна? А кто же достоинъ! Прекрасная баронесса, ваша маменька? Я вашему отцу отдала свою жизнь и свою честь. Я не знала другой любви. Я не знала ласкъ другого мужчины, я только ему одному принадлежала, и потому я его настоящая жена, а не ваша маменька, ходившая по рукамъ.
- Замолчите! - внѣ себя крикнулъ баронъ и схвативъ дочь за руку, онъ толкнулъ ее къ двери.
- Муся, уйди, уйди, моя дѣтка...
- А ... ты боишься, чтобъ до невинных ушей твоей прелестной дочки не дошла правда о поведеніи ея матери? Ты соорудилъ плотину и годами сдерживалъ бѣшенный потокъ, но плотина прорвалась и твоя слабая рука не удержитъ теперь бѣшеной силы. Часъ мести насталъ. Пусть дѣвчонка знаетъ правду и пусть презираетъ свою собственную мать. Прекрасная бвронесса потонетъ въ той крови, которую она высосала изъ моего сердца!
Муся стояла блѣдная, какъ смерть, дрожащая.
- Она говоритъ правду? - задыхаясь, повернулась молодая дѣвушка къ отцу.
Онъ открылъ ротъ, какъ будто хотѣлъ что-то сказать, но языкъ ему не повиновался. Онъ протянулъ къ ней руки, но руки эти безпомощно опустились. Въ его свѣтлыхъ глазахъ отразилась нечеловѣческая мука... и тихій стонъ сорвался съ его посиневшихъ губъ. Онъ покачнулся, руки его конвульсивно сжали замиравшее сердце. Его губы открывались, но воздуха не хватало, и, теряя сознаніе, всей своей грузной фигурой онъ опустился на коверъ.
© О.Бебутова, 1930 г.