Now a major motion picture...
За эти годы я столько всего не написала.
Как однажды мы гуляли по улицам и зашли в здание на Венцека, и там я впервые увидела Л., а ты сказал ему, что я твоя двоюродная сестра из Москвы и учусь в МГИМО. Пришлось подыграть, что я не знаю магазин Чакона, и я спросила: он вроде Фаланстера? И Л. поверил. Так с полчаса я была твоей двоюродной сестрой.
Или как однажды я спросила, где ты, и привезла тебе "Фрэнни и Зуи" Сэлинджера. И тогда ты окончательно уверился в моей тонкой интуиции и способности оказываться в нужное время в нужном месте, которой я, конечно, не обладаю. Но я до сих пор иногда чувствую, когда ты позвонишь, и из кармана шубы достаю и включаю разряженный телефон.
И я никогда не писала, как, давно, когда ты звонил почти каждую ночь, я закрывала телефон подушкой, чтобы не перебудить весь дом, и слушала до пол-третьего истории и шутки про друзей, которые до сих пор кажутся мне знакомцами, хотя большинство я не встречала. А потом рано утром шла к первой паре на Рымаря или на домашнее чтение, невыспавшаяся, но какая-то уматная.
Как перед дискуссией Д.Г., которою мне нужно было переводить, мы шли по жаркой дороге обратно домой за моим старым фотоаппаратом в полной тишине, потому что я была по-настоящему зла и грустна, и не хотела возвращаться из-за приметы или из-за волнения, но дорога никогда еще не была такой жаркой, тихой и длинной. Эти дни, которые были одной из кульминаций того лета, были сплошные нервы и обиженность.
Некоторые оттого и не писала, что они не были уютны, как хотелось бы. Как однажды, когда я подарила на твой холодный день рождения воздушный змей, когда на холодном солнечном пляже он не хотел лететь, ты дал мне свои перчатки, а он всё не хотел лететь, как "Бумажный солдат". И я так и не видела, как он летал.
Несколько, которые были хороши, не писала, потому что мы забыли про них, да и как-то романно звучат фразы про стук твоего сердца, который отдавался в моих висках, и кажется наивным, как за завтраком ты пытался рассмешить меня, играя, как машинками, подставками для яиц всмятку. Разумеется, этого ты не помнишь. Про это я и сама почти ничего уже не помню.
Про всё это и про тысячи других мелочей я не часто писала. Про экзамены, города, прогулки, про Фуко и Бодрийяра, наконец, - это пожалуйста; про то, как ты однажды оставил меня ночью на улице и ушел, про одно утро, когда за гречкой и шоколадом "Бабаевский" в большом Наташином доме я поняла, что сердца людей не распадаются на куски и с ними ничего сразу не случается - про это нет. Что я только ни делала за это время, но только не говорила откровенно ни с кем про всё эти сопли. И сейчас я, конечно, не говорю, а так, несу всякую литературщину. Но то, что намеренно не сказано, кажется чуть ли не сакральным, даже если это суета. Так что сейчас вместо забойного поста про концерт Roxette, который я хотела написать пару недель, вы видите этот текст. Сейчас как раз самое время для этих обрывков, их, кажется, стало можно выговорить, но они еще не совсем потускнели от неуместности.
Мы с предчувствием считаем, что где-то рядом новые координаты. И в этот раз всё серьезно. Научилась красить глаза и управляться с вылетевшими пробками - это что-то да значит. Другие приметы перемен и про Роксет, ребята, читайте завтра. А этот пост и так уже длинный, почти полнометражный, всё-таки я столько времени его не писала.
Как однажды мы гуляли по улицам и зашли в здание на Венцека, и там я впервые увидела Л., а ты сказал ему, что я твоя двоюродная сестра из Москвы и учусь в МГИМО. Пришлось подыграть, что я не знаю магазин Чакона, и я спросила: он вроде Фаланстера? И Л. поверил. Так с полчаса я была твоей двоюродной сестрой.
Или как однажды я спросила, где ты, и привезла тебе "Фрэнни и Зуи" Сэлинджера. И тогда ты окончательно уверился в моей тонкой интуиции и способности оказываться в нужное время в нужном месте, которой я, конечно, не обладаю. Но я до сих пор иногда чувствую, когда ты позвонишь, и из кармана шубы достаю и включаю разряженный телефон.
И я никогда не писала, как, давно, когда ты звонил почти каждую ночь, я закрывала телефон подушкой, чтобы не перебудить весь дом, и слушала до пол-третьего истории и шутки про друзей, которые до сих пор кажутся мне знакомцами, хотя большинство я не встречала. А потом рано утром шла к первой паре на Рымаря или на домашнее чтение, невыспавшаяся, но какая-то уматная.
Как перед дискуссией Д.Г., которою мне нужно было переводить, мы шли по жаркой дороге обратно домой за моим старым фотоаппаратом в полной тишине, потому что я была по-настоящему зла и грустна, и не хотела возвращаться из-за приметы или из-за волнения, но дорога никогда еще не была такой жаркой, тихой и длинной. Эти дни, которые были одной из кульминаций того лета, были сплошные нервы и обиженность.
Некоторые оттого и не писала, что они не были уютны, как хотелось бы. Как однажды, когда я подарила на твой холодный день рождения воздушный змей, когда на холодном солнечном пляже он не хотел лететь, ты дал мне свои перчатки, а он всё не хотел лететь, как "Бумажный солдат". И я так и не видела, как он летал.
Несколько, которые были хороши, не писала, потому что мы забыли про них, да и как-то романно звучат фразы про стук твоего сердца, который отдавался в моих висках, и кажется наивным, как за завтраком ты пытался рассмешить меня, играя, как машинками, подставками для яиц всмятку. Разумеется, этого ты не помнишь. Про это я и сама почти ничего уже не помню.
Про всё это и про тысячи других мелочей я не часто писала. Про экзамены, города, прогулки, про Фуко и Бодрийяра, наконец, - это пожалуйста; про то, как ты однажды оставил меня ночью на улице и ушел, про одно утро, когда за гречкой и шоколадом "Бабаевский" в большом Наташином доме я поняла, что сердца людей не распадаются на куски и с ними ничего сразу не случается - про это нет. Что я только ни делала за это время, но только не говорила откровенно ни с кем про всё эти сопли. И сейчас я, конечно, не говорю, а так, несу всякую литературщину. Но то, что намеренно не сказано, кажется чуть ли не сакральным, даже если это суета. Так что сейчас вместо забойного поста про концерт Roxette, который я хотела написать пару недель, вы видите этот текст. Сейчас как раз самое время для этих обрывков, их, кажется, стало можно выговорить, но они еще не совсем потускнели от неуместности.
Мы с предчувствием считаем, что где-то рядом новые координаты. И в этот раз всё серьезно. Научилась красить глаза и управляться с вылетевшими пробками - это что-то да значит. Другие приметы перемен и про Роксет, ребята, читайте завтра. А этот пост и так уже длинный, почти полнометражный, всё-таки я столько времени его не писала.